Почему институт власти обречен подобно динозаврам, сколько зарабатывают на войнах, как туристы меняют структуру музеев и когда человечество освоит другие планеты — все это в нашем традиционном обзоре новых и самых интересных нон-фикшн-книг от Алексея Цветкова.

Карл Саган. Голубая точка.

В каком виде существовала вселенная до «большого взрыва»? Откуда взялись сами «базовые законы» известного нам космоса? Можно ли решить вопрос о целях существования нашего вида с помощью математики или наука вообще не должна ставить вопрос о целях, а только о причинах?

Саган был ведущим планетологом НАСА, легендарным астрономом, успешным популяризатором науки и неутомимым энтузиастом поиска внеземных цивилизаций, страстно верившим в биологическую эволюцию и социальный прогресс. В своей последней книге (1994) он точно предсказывает наличие планет вокруг большинства звезд, открывает интригующие подробности работы спутников «Вояджер», к запуску которых за пределы Солнечной системы он имел прямое отношение, и, ссылаясь на Циолковского, доказывает, что рано или поздно нам придется покинуть границы нашей планеты.

Можно ли найти в мировых религиях сюжеты, подталкивающие человека к освоению других миров? Как выглядела бы жизнь, если бы мы обнаружили ее на Титане или Тритоне? Почему Марс покрыт песком из ржавчины?

«Религия будущего» состоит в том, чтобы чувствовать себя дома во всей Вселенной и переносить разумную жизнь от звезды к звезде. Саган смотрит на мир с орбиты, т.е. воспринимает человечество как единую команду исследователей. Совместное освоение космоса окончательно объединит людей. Страсть к преодолению пространственных границ — важнейшая особенность человека, не раз обеспечившая выживание всему нашему виду. Кочевой инстинкт плюс научная экспансия ведут нас в будущее.

Почему невесомость вызывает в нас чувство эйфории?

По каким признакам обитатели далеких звезд могли бы догадаться о нашем существовании? Как скоро мы начнем «перетаскивать» астероиды поближе к Земле, чтобы добывать там нужные ископаемые?

Идеальное чтение для техно-оптимистов, а для скептиков — отличная возможность поностальгировать по эпохе, когда верить в прогресс считалось хорошим тоном.

Мойзес Наим. Конец власти.

Один из главных стратегов американского либерализма, в недавнем прошлом исполнительный директор Всемирного банка, эксперт МВФ и редактор журнала Foreign Policy написал книгу о своих главных опасениях и надеждах.

В новом тысячелетии люди мыслят более критично и менее податливы для привычных манипуляций. Горизонтальные связи между ними становятся сильнее, а вертикальные — ослабляются. Людей становится больше, они все самостоятельнее, и это парализует традиционные элиты, блокируя их контроль во всех областях, будь то государственная власть, церковь, профессиональный спорт, большой бизнес или рабочее движение.

Наим сводит глобальные перемены к трем ключевым словам. Ментальность — новые способы понимать самих себя. Множество — рост повсеместного разнообразия, которое больше невозможно контролировать сверху. Мобильность — беспрецедентное движение людей и товаров.

Чем крупнее и неповоротливее институт власти, тем с большей вероятностью он обречен, как динозавр.

Глобализация рынков провоцирует кризис большинства нынешних политических институтов. Все больше новых игроков на поле, многие из которых применяют «партизанские» и «провокационные» приемы, а это риск погружения привычного мира в новый мировой беспорядок. Бэтмен против Джокера на всех этажах иерархической пирамиды. Стены, традиционно ограждавшие истеблишмент, становятся все тоньше. Больше нет монополии не только на информацию, но и на применение насилия. Кризис традиционных партий, конец прежних идеологий, подъем неправительственных организаций (НПО) и внепарламентских движений по всему миру.

Используя оптику школы Макса Вебера, на примерах церквей, корпораций, спортивных организаций и геополитических доминантов, Наим ищет ответ на вопрос: как в новых условиях будет возможен контроль, убеждение, стимуляция, мобилизация и другие приемы власти? Что сделает систему более чуткой, вариативной и пластичной?

Алексей Миллер. Нация. Европейский университет в СПб. 2016

Влиятельный историк и профессор Европейского университета сразу оговаривает, что окончательного определения понятию «нация» не даст, потому что его не может быть. Конкурирующих определений слишком много, от «воображаемого сообщества» до простой суммы всех граждан государства, и ни одно из них не обладает научной точностью.

Чем отличается нация от народа? И какое из этих двух понятий «больше»? На чем основывается в разных школах европейской мысли право нации на конкретную территорию? В чем конфликт этнического и гражданского понимания нации?

Как по-разному использовались понятия «русский» и «российский» в советском языке, а до этого в имперской риторике?

В России изначально, т.е. со времен Петра, нация понималась как дворянская корпорация, но в XIX веке значение слова было перезагружено и стало использоваться в более современном, наполеоновском смысле. Оно исчезало из употребления и возвращалось вновь и до сих пор совершенно по-разному используется у либералов, консерваторов и марксистов.

Империя строит нацию для самооправдания или, наоборот, нация мечтает выстроить империю как инструмент реализации своей миссии? Кого называли нацией в Древнем Риме? Как французская революция и ее гильотины изменили это понятие? Что думали о национализме Соловьев, Катков и Леонтьев?

При разном историческом раскладе это слово может использоваться для построения социального государства и расширения политического участия, для насаждения милитаризма или для исключения несогласных и нелояльных.

Кто первым придумал сравнивать нации с биологическими видами, конкурирующими в природе? Может ли существовать государство, в котором живут две нации, ни одна из которых не готова признать себя «меньшинством»?

Могут ли законы, выработанные одной нацией, навязываться другой, и если да, то почему?

Юрген Брауэр. Хуберт ван Туйль. Замки, битвы и бомбы. Издательство Института Гайдара. 2016

Экономист и историк рассматривают шесть важнейших моментов военной истории за последнюю тысячу лет, чтобы продемонстрировать шесть главных экономических принципов. Их главный прогноз: ближайшее будущее — это частные поставщики армейских услуг, разгосударствление и приватизация военных действий.

На смену долгим замковым осадам пришла эпоха больших битв, ее сменила гонка вооружений, и так вплоть до нынешнего международного терроризма с его особой теневой экономикой.

Конфликтология слепа без бухгалтерских очков. Информационная асимметрия на фронте всегда выгодна.

Феодальная форма собственности диктовала рыцарскую этику. Соперничество армейских стратегий Севера и Юга в американской гражданской войне отражало разницу экономических моделей так же, как и отличие военных решений Наполеона и Веллингтона.

Что сделало рентабельным содержание регулярной армии и в чем такая рентабельность должна измеряться? Как итальянские города-государства использовали наемных кондотьеров и сколько это стоило? Можно ли применить экономический принцип «убывающей отдачи» к бомбардировкам немецких городов во время Второй мировой?

Война как особая форма ведения бизнеса. Экономическая модель задает форму, размах и цели военных действий.

Подсчитать разрушенные дома, человеческие потери, убитых лошадей и сбитые самолеты, чтобы понять древнюю и современную войну через базовые экономические процессы — производство, накопление и обмен.

Как выглядела «прибыль» от строительства хорошо укрепленных замков? Повлияло ли на частоту вооруженных конфликтов появление надежной системы кредитования? Что заставило Францию де Голля вложиться в собственный ядерный проект по созданию «сил разубеждения»? Каковы материальные причины вербовки американских добровольцев на афганский и иракский фронт?

Карстен Шуберт. Удел куратора. Концепция музея от Великой французской революции до наших дней. Ад Маргинем Пресс. 2016

Известный европейский арт-дилер, галерист, издатель и теоретик искусства написал собственную историю главных музеев мира в двух частях: со времен барочных кунсткамер и до построения Центра Помпиду (1980), после которого музеи, пережив кризис, радикально поменяли свою стратегию и роль в обществе.

Что делают музеи? Нейтрализуют непосредственную силу искусства, отведя ему строго определенное место? Формируют нашу общую историческую память? Выстраивают лестницу, на которой мы расставим все артефакты культуры от самых высоких к самым низким?

Внутреннее напряжение между научным взглядом и эстетическим переживанием создало драматургию музейного пространства. Музеи стали чем-то вроде храмов нового, более рационального времени. Но что за религию обслуживают эти храмы? Как музей взаимодействует с господствующей идеологией?

Должно ли государство контролировать то, что происходит в музеях, в обмен на их финансирование или музей имеет право на высокую степень автономии?

Образцовый Британский музей вначале был исключительно аристократическим делом. Но сейчас это не мертвое собрание шедевров, а живое подвижное пространство, в котором постоянно происходит интригующая культурная жизнь. Музейные традиции Старого и Нового Света сильно отличались вплоть до разных принципов развески работ. Как изменил их структуру массовый туризм? Зачем музеям собственные отделы маркетинга? Кто ввел в музейный обиход белые стены?

«Музейный остров» в Берлине, Тейт, МоМа… Шуберт описывает их как бастионы в культурных войнах, выдерживающие осады критиков и конкурентов.

Какие картины Лувра запретила французская революция? И какие нынешняя политкорректность делает «нежелательными»? Кому будет принадлежать музейное пространство будущего и что в нем будет происходить?

Хороший повод подумать, почему мы стоим на морозе в очереди на Серова и где мы проводим границу «допустимого в музее».