Путеводитель по внутренним мирам польского поэта Чеслава Милоша, бодрый детектив по мотивам еврейской мифологии и первая объективная биография Пастернака - пять главных книг февраля.

«Пастернак в жизни» Анны Сергеевой-Клятис

Правда ли, что Пастернака в детстве тайно от родителей-евреев крестила няня? «Самая махровая дичь — это глупенькая басня о «тайном крещении» Бори!» — утверждает его друг Сергей Бобров. Книга «Пастернак в жизни» написана как будто в форме судебного протокола: друзья и знакомые поэта, завсегдатаи дома и члены семьи гудят, спорят, перебивают и опровергают друг друга. Московский филолог, специалист по Пастернаку Анна Сергеева-Клятис в предисловии утверждает, что это «первая попытка взглянуть на жизненный и творческий путь поэта объективно».

Такой способ выстраивания отношений с героем придумал переводчик и литературовед Викентий Вересаев — кропотливый собиратель всевозможных воспоминаний, фактов и сплетен о Пушкине.

В итоге биография, сложенная из рэди-мейдов, и правда нейтрализует любое авторское высказывание. В гуще свидетельств звучит голос самого Пастернака, однако и он теряется в общей какофонии, становится всего лишь одним из хора. Так, как правило, снимают документальные фильмы, в которых сбивчивые воспоминания очевидцев чередуются с монотонными речами экспертов, тщательно отобранными автором-составителем. Сейчас Сергеева-Клятис работает над книгой о Пастернаке для серии ЖЗЛ.

«Азбука» Чеслава Милоша

Польский поэт-нобелиат и эссеист Чеслав Милош, автор «Родной Европы» и «Порабощенного разума», написал автобиографию в форме энциклопедического словаря. Каждой букве соответствует своя словарная статья-эссе о людях, событиях из жизни или прекрасных абстракциях вроде «Знание», «Время», «Подлинность». Начинается «Азбука» Адамом и Евой, а заканчивается словом «эфемерность». Между ними пролегли секта адамитов, Бальзак, глупость Запада, Айседора Дункан и ее брат Раймонд, конец капитализма («В конце войны я нисколько не верил, что капитализм вернется — ни в Польшу, ни в Западную Европу»), Шопенгауэр и т.п.

В своей «Азбуке» Милош ставит словарную форму даже выше автора, то есть себя.

Автопортрет, таким образом, складывается из дробленых, как фигурки лего, деталей, как будто вскользь пересказанных на ходу. На деле это, конечно, никакой не «весь ХХ век», разобранный на словарные статьи, как заявляется в аннотации, и даже не «весь Милош». Ценна «Азбука» скорее весьма отвлеченными текстами, например, о польском, английском и русском языках или замечаниями о Достоевском и Бодлере.

«Голем в Голливуде» Джонатана и Джесси Келлерман

Американец Джесси Келлерман (остросюжетные романы «Философ», «Гений», «Чтиво») и его отец — практикующий психолог Джонатан — оба умелые детективщики. Вполне традиционный нуар они прошивают еврейской мифологией и эротикой на грани приличия — и умудряются при этом не заварить несъедобную кашу вместо текста. «Голем в Голливуде» — это вновь крепко сбитый детектив, соединивший несколько сюжетных линий. В Праге XVI века раввин Махараль мастерит из глины мрачного голема, который должен оберегать еврейский народ.

В современном Лос-Анджелесе обнаруживается отрубленная голова и начертанное рядом на иврите слово «справедливость».

Джейкоб Лев — бывший ученик иешивы, бывший студент Гарварда, бывший детектив, страдающий от алкоголизма и депрессии, возвращается к работе и расследует это странное убийство. Одна история наползает на другую, библейские мотивы пересекаются с детективными сериалами в духе «Фарго», но ни одна линия не превращается в случайно брошенный на полпути сюжетный огрызок.

«Холод» Андрея Геласимова

Лауреат «Нацбеста» и финалист премии имени Белкина Андрей Геласимов пишет одинаково сносную, гладкую прозу на серьезные темы. В его романе «Жажда» (по нему снят одноименный фильм), например, романтический герой-одиночка — вернувшийся из Чечни паренек с обожженным лицом — постепенно врастает в отторгающую его мирную жизнь. «Холод» же напоминает не социальную драму с политическим оттенком, а сценарий к фильму-катастрофе. Переживающий глубинный личный кризис герой — модный московский режиссер прилетает в родной для него (и ненавистный) Якутск, чтобы повидать друга и познать себя. Вдруг повсюду вырубается электричество, и город начинает медленно замерзать — за окном минус 50.

Геласимову, в общем, не так уж и важно, что рисовать: Чечню или замерзающий Якутск.

И то и другое у него представляется выжженной землей — полем разрешения экзистенциальных конфликтов главного героя. Он пишет одну и ту же необременительную, но эффектную притчу об отчуждении, годную как для экранизации, так и для публикации в блоге.

«Внутри картины: статьи и диалоги о современном искусстве» Иосифа Бакштейна

«Внутри картины: статьи и диалоги о современном искусстве» Иосифа Бакштейна «Внутри картины: статьи и диалоги о современном искусстве» Иосифа Бакштейна

Почему современному миру не нужен великий творец, а актуальные художники не умеют рисовать — на эти вопросы в своей книге отвечает искусствовед и художественный критик Иосиф Бакштейн, комиссар нескольких московских биеннале и директор Института проблем современного искусства. Он курировал видные художественные проекты в диапазоне от первой выставки Клуба авангардистов (1987) и показа московских концептуалистов в Бутырской тюрьме (1992) до экспозиции молодых русских художников в Лондоне (2011).

«Внутри картины» — это его попытка прочертить границу между советским опытом и сегодняшними практиками.

Книга вобрала в себя тексты Бакштейна разных лет — в том числе знаменитые диалоги с Андреем Монастырским и Ильей Кабаковым, до сих пор выглядящие как случайно найденные манускрипты какого-нибудь тайного ордена. В одних он рассказывает о советских художественных буднях. В других — ударяется в рассуждения о концептуальной природе всего русского искусства («часто название картин было важнее самого изображения») и пространстве «внутри» произведения, «откуда исходят все замыслы, интенции, возможности картины».