С Джоном Стейнбеком я знакома исключительно по “Гроздьям гнева”. “Русский дневник” стал для меня неожиданностью: это заметки, написанные по следам поездки в СССР в 1947 г. Цель путешествия в страну, еще не полностью восстановленную после войны, самая честная: показать американцам настоящих русских.

И нам вдруг пришло в голову, что в России есть много такого, о чем вообще не пишут, и именно это интересовало нас больше всего. Что там люди носят? Что у них на ужин? Бывают ли там вечеринки? Что они едят? Как русские любят, как умирают? О чем они говорят? Танцуют, поют, играют ли они? Ходят ли их дети в школу? Нам показалось, что было бы неплохо выяснить это, сфотографировать и написать обо всем этом. Русская политика не менее важна, чем наша, но ведь есть и другая обширная область их жизни, как есть она и у нас. Ведь существует же у русского народа частная жизнь, но о ней нигде не прочтешь ― об этом никто не пишет и не фиксирует на фотопленке.

Стейнбека сопровождал фотограф, Роберт Капа (часть снимков можно увидеть здесь). Это, конечно, было немного чудом: как их тогда впустили в страну, разрешили съездить в Украину и Грузию и выпустили с лишь чуть-чуть урезанными пленками: выкинули страгегически важные виды природы, снятые с самолета, зато оставили самое главное - людей.

Поражает тон Стейнбека и его позиция: смирение по отношению к советской бюрократической машине, капелька иронии и очень много удивления - столько, что человек уже не может вместить и принимает ситуацию, как она есть; добавьте к этому полное отсутствие злости или предвзятости.

О завтраке нужно рассказать в подробностях, так как ничего похожего на свете я еще не видел. Для начала ― стакан водки, затем каждому подали по яичнице из четырех яиц, две огромные жареные рыбы и по три стакана молока; после этого блюдо с соленьями, и стакан домашней вишневой наливки, и черный хлеб с маслом; потом полную чашку меда с двумя стаканами молока и, наконец, опять стакан водки. Звучит, конечно, невероятно, что все это мы съели на завтрак, но мы это действительно съели, все было очень вкусно, хотя потом желудки наши были переполнены и мы не очень хорошо себя чувствовали.

В целом вся книга - это неимоверно интересное наблюдение за жизнью СССР тех лет: как люди работали, где жили, почему так ценили музеи (и вколотили это в своих детей), как они отдыхали. Где-то я читала, что “Русский дневник” не понравился тогда ни России, ни Америке: первые считали, что страна описана слишком негативно, вторые - слишком позитивно. На мой же взгляд, это все глупости: заметки Стейнбека очень приятно читать как с этнографической, так и с литературной точки зрения. С радостью порекомендую их всем, кто хочет побольше узнать о жизни в Советском Союзе.

И напоследок - один забавный пассаж про писателей.

Они очень строги и возвышенны, эти грузинские писатели, и очень трудно сказать им, что хоть Сталин и может считать писателя инженером человеческих душ, в Америке писатель не считается инженером чего бы то ни было, его вообще еле терпят, и даже после того, как он умирает, работы его тихонечко откладывают, чтобы они полежали еще лет двадцать пять. Ни в чем другом так не проявляется разница между американцами и советскими людьми, как в их отношении ― не только к писателям, но и писателей к своей системе. Ведь в Советском Союзе работа писателя заключается в том, чтобы поддерживать, прославлять, объяснять и способствовать продвижению вперед советской системы. А в Америке и в Англии хороший писатель является сторожевым псом общества. Его задача ― высмеивать общественную глупость, вести наступление на несправедливость, клеймить ошибки общества. По этой причине в Америке ни общество, ни правительство не очень-то писателям благоволят. У них совершенно противоположный подход к литературе. Но следует сказать, что во времена великих русских писателей ― Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова и раннего Горького ― это относилось и к России. И только время способно показать, может ли политика «инженеров человеческих душ» в отношении писателей дать такую же великую литературу, как и политика «сторожевых псов общества». Пока что, надо признать, «инженерная школа» не дала большой литературы.