На русском языке впервые выходит «Маус» Арта Шпигельмана — знаменитый графический роман о холокосте.

Когда в 1987 году в Германии некий сердитый репортер спросил художника Арта Шпигельмана, не считает ли он свой комикс о холокосте «дурновкусием», тот ответил: «Нет, я считаю дурновкусием Освенцим».

«Маус» состоит из двух томов. В 1986 году Шпигельман опубликовал первый — «Мой отец кровоточит историей», в котором его отец Владек, польский еврей, прошедший через Освенцим и «марш смерти» на Дахау, рассказывает сыну, тоже герою комикса, о своей жизни во время Второй мировой войны. Второй том «И тут начались мои неприятности», нарисованный уже после смерти Владека в 1982-м, о непростых отношениях между отцом и сыном, для которых холокост становится единственной возможностью поговорить, появился в 1991 году.

Евреи здесь изображены мышами, немцы — котами, а поляки — свиньями.

Все они — эмблемы шаблонного восприятия наций, которые Шпигельман прорисовывает весьма условно. Его «зоопарк» предельно обезличен: все зверства и садизм в книге совершают неотличимые друг от друга коты-узурпаторы, безусловные злодеи без каких-либо человеческих качеств. Свиньи-поляки вынесены за пределы отношений кошек и мышек — им остается только лишь демонстрировать свою природу: «С евреями поляков и подстрекать особо не надо».

Только мыши у Шпигельмана, как и изъясняющиеся на латыни дворовые псы у Салтыкова-Щедрина, продолжают стремиться к нормальной жизни: преодолевают трудности, носят пальто и фраки, пишут письма и берут уроки английского. Но чрезвычайная физиологическая подробность рисунка (мышиные головы будто приставлены к человеческим телам) все равно делает из них недочеловеков, иллюстрирующих вынесенную в эпиграф гитлеровскую сентенцию: «Евреи, несомненно, раса, но не человеческая».

Комикс становится для Шпигельмана единственной удобной формой, с помощью которой можно выразить то, что страшно даже представить.

Однако, прежде чем «Маус» стал обязательной частью школьной программы по истории ХХ века в Европе и Америке, его создателю Арту Шпигельману не раз пришлось ответить на вопрос: а не попытка ли это упростить холокост или, не дай бог, на нем подзаработать?

Ведь дошедшие до известной степени озверения коты-нацисты, беспомощные и жалкие мыши-евреи и не вызывающие даже мало-мальского сочувствия свиньи-поляки низводят катастрофу до уровня массовой культуры.

Филологи, историки и искусствоведы до сих пор испытывают трудности с определением родо-видовых признаков «Мауса». Где на жанровой полке место для помеси исторического документа, мемуаров и графики — между японской мангой и сагой о Супермене, по соседству с не вполне детскими «Путешествием Гулливера» и «Приключениями Тома Сойера» или в отделе исторической хроники?

Когда в 1992 году «Маус II» («И тут начались мои неприятности») получил Пулитцеровскую премию, вопрос о его жанровой принадлежности жюри обошло стороной.

Хотя к тому моменту уже существовали, например, «графические романы» 1970-х о жизни еврейского гетто в Нью-Йорке американца Уилла Айснера — классика «подпольного комикса», который появился в США в конце 50-х как ответ на строгий запрет на рисование эротики и насилия. Но только после появления «Мауса» Шпигельмана комиксы перестали ассоциироваться с занимательными историями о Человеке-пауке для детей и слегка отставших в интеллектуальном развитии взрослых.

Однако за романтическим ореолом скандального «ситкома» о холокосте прячется еще и история сына, который так и не смог понять и принять своего отца.

Владек Шпигельман прошел через концентрационный лагерь, нищету и унижения, а сын вырос в Америке форменным космополитом и даже не удосужился жениться на богатой еврейке или хотя бы стать стоматологом.

Об этом рассказывает Арт Шпигельман во втором томе «Мауса». Не будучи в состоянии противопоставить отцовскому экстремальному опыту хоть какой-нибудь собственный, он испытывает комплекс вины за сытую жизнь, доставшуюся ему за бесценок. Подобно многочисленным вуди-алленовским типажам, Арт регулярно ходит к психоаналитику, винит себя в самоубийстве матери (о котором рассказано во вставном комиксе «Узник планеты Ад», нарисованном еще в 1972-м и включенном во вторую книгу) и тащит на себе груз исторической ответственности, свалившийся на неокрепшие плечи первого послевоенного поколения.

Но книга не исчерпывается до дыр затертым противостоянием седых отцов и не нюхавших пороха детей. Во время бесед с отцом Шпигельман осознал, что эффект катастрофы не сработал: не сплотил их на почве новой жизни, мирной и прекрасной, и испугался этого.

Испытания сделали из Владека не героя, не символ духовной силы, а сварливого старика, «расистскую карикатуру на старого жадного еврея», как называет его сам Шпигельман:

по старой лагерной привычке он требует, чтобы Арт доедал все остатки со стола («либо ешь, либо голодай!»), и испытывает физическую боль при расставании с каждой монетой. Но, как сказал Арт Шпигельман, приступая к «Маусу» в 1985 году, дети — это жизнь, даже если они тебя ненавидят. Поэтому не следует считать авторским кокетством пассаж «Да я даже в отношениях с отцом разобраться не могу… куда тут разбираться в Аушвице? В холокосте?»