— Джонни, говорят, что новый альбом Ванессы Паради, который недавно вышел, сделан не без вашей помощи...
— О, новый альбом Ванессы! Да нет, что-то я не припомню. Ах да! Мы сидели как-то дома, я наиграл несколько аккордов, а наша дочка Лили-Роуз сочинила мелодию, так получилась одна песня. Точно, так и было. Моя дочка обожает петь, а сын Джек уже отлично играет на гитаре. Но, знаете, я был совершенно шокирован — в плохом смысле, — когда обнаружил в Интернете фанатский сайт, посвященный моей 14-летней дочери. Она же еще маленькая девочка! Красивая, очень умная и смешная. Но она школьница! То, что она наша с Ванессой дочь, не дает никому права делать такие ужасные вещи. Лили тоже находит это крайне странным и отнюдь не радуется своей известности. Я всегда пытался защитить своих детей от сплетен, слухов и лжи, которые распространяются повсюду с бешеной активностью. Но я же не могу запретить детям пользоваться Интернетом. Остается только одно — быть максимально честным и открытым с сыном и дочкой и самому рассказывать им, как обстоят дела в моей жизни. Так я и делаю, уж поверьте.
— Вы по-прежнему много занимаетесь музыкой — пишете песни, исполняете их на сцене. Даже сэр Пол Маккартни вас в свой музыкальный клип пригласил. То есть любовь к музыке никуда не делась…
— Музыка — моя первая любовь. И ею останется навсегда. Ребенком еще начал и никогда не брошу это занятие. Я ведь и не собирался становиться актером всерьез. Просто музыка не приносила денег. А в голове все время крутились мысли — как заплатить за квартиру, на что жить? Вот почему я попытался пробиться в Голливуд. Меня заметил мой приятель Николас Кейдж и уговорил походить на прослушивания, но я согласился с большой неохотой. Встретился с его агентом, она мне дала почитать какой-то сценарий, ну и меня взяли. Это был, кажется, «Кошмар на улице Вязов». Но и сейчас я беру в руки гитару каждый день, без преувеличения. Слишком долго гитара была моим лучшим и единственным настоящим другом…
— А вы никогда себя не чувствовали кем-то вроде одинокого странника в Голливуде? Первое время вам ролей не давали в больших фильмах — голливудские боссы не верили, что потянете, что публика на вас пойдет, да и репутация подмоченная была — все эти пьяные дебоши в отелях, гулянки и прочие выходки в том же духе. А потом, даже став суперзвездой после «Пиратов Карибского моря», вы продолжали жить во французской деревне…
— Да, правда. Там я даже отключал все телефоны в доме, чтобы отгородиться от внешнего мира. Копался в саду, играл с детьми — в общем, как мог пытался вести одинокий образ жизни, не такой, как полагается звезде… Что касается вашего вопроса, не знаю, мне просто кажется, что я всегда по мере сил старался делать только то, что хочу. Честно говоря, чувствую себя счастливчиком. Я до сих пор «в игре», не особенно в нее играя, если вы понимаете, о чем я.
— А хотелось бы вам в реальной жизни носить маску, чтобы быть неузнанным?
— Да, очень бы хотел. Я и носил немало самых странных вещей, чтобы иметь возможность куда-то пойти. Например, приклеивал себе специальным клеем фальшивый нос или бороду, бандану на голову накручивал — и выглядел как побитый жизнью бродяжка. Такие часто сопровождают музыкантов в их гастрольных турах. Прибьются и не отстают. Уж мне-то это знакомо с тех пор, когда я только гитарой на жизнь зарабатывал.
— В своем новом фильме, рассчитанном на массовую аудиторию, вашего героя, коренного американского индейца (в вас ведь течет кровь чероки), зовут Тонто, что в переводе на английский означает «дурак», «глупый человек»…
— Да, совершенно верно! (Смеется.)
— А ваша фамилия с немецкого языка тоже примерно так переводится…
— «Деревенский дурачок» — примерно так! (Смеется.) Очень точно в обоих случаях — мне подходит.
— На съемках вам опять пришлось проводить часы, гримируясь, — в образе индейца выглядите очень убедительно…
— Ну да, без этого грима никак нельзя было обойтись. Мой индеец ведь тоже побит жизнью еще как. Иногда я избегал этих мучений и уходил прямо в гриме — в этом случае не нужно было назавтра все сначала начинать. Конечно, я выглядел очень смешно, да и некомфортно было, прямо скажем, но того стоило.
— Зато вы вновь работали с режиссером первых трех «Пиратов…» и всей тамошней командой…
— Ох, Джек Воробей, он всегда со мной! (Смеется.) Это настоящая проблема — я часто не могу ну никак от него избавиться внутри себя. Так всегда бывает, когда очень много времени — часов, дней, месяцев — проводишь в образе какого-то персонажа. Это вредно для здоровья, психического во всяком случае.
— Во время съемок «Одинокого рейнджера» вы получили серьезную травму, свалившись с лошади…
— Я не уверен, что это была случайность. Мне кажется, моя лошадь давно задумала меня сбросить и успешно это осуществила! (Смеется.) Хорошо еще, что она меня не растоптала копытами: когда я уже свалился на очень большой скорости, мы чуть в камеру не влетели. Мне крупно повезло. К счастью, у лошадей хорошо развиты инстинкты. И в конечном счете именно лошадь меня спасла от верной смерти. Когда я смотрел на свои кульбиты на мониторе, волосы прямо дыбом встали.
— В больницу попали?
— Нет-нет. Я сразу же встал, и мы продолжили. Хотя, возможно, последствия позже проявятся.
— Правда, что вы получили благословение на эту роль от вождя одного из оставшихся индейских племен?
— Да, наш фильм благословили вожди племен команчей и навахо. Мы с ними теперь друзья навеки. Однажды мне позвонила женщина из племени команчей, очень сильная, потрясающая женщина, она у них активистка, борется за права, и сказала, что они хотели бы меня усыновить.
