Резо Гигинеишвили во время интервью то и дело защищал Надю Михалкову от неудобных вопросов. Как-то сразу стало понятно: это любовь.

Резо, ты родился в Грузии, но уехал в Москву в начале 90-х, верно?

Резо Гигинеишвили: Да, именно так все и было.

Что позволило тебе сохранить любовь к родине? Ты ведь переехал ребенком, многое с тех пор мог позабыть.

РГ: Я такие вещи анализирую больше через Надю. Если бы ее девочкой увезли из Москвы в Грузию, то у нее все равно бы сохранились в памяти дачный пейзаж, запахи с праздничной кухни, ощущение дома. Сейчас у нас с Надей маленький ребенок, я читаю массу литературы о детях и понимаю, как много закладывается в человека на начальном этапе.

Многие вынуждены покидать родные места не по своей воле. В Грузии шла гражданская война, школа, где я учился, полыхала, и нам тоже пришлось уехать. Но я чувствую себя и физически, и душевно хорошо, когда бываю на родине. Или когда прихожу в Москве в грузинский ресторан. Мне очень близок и русский менталитет. Мы находимся в одном культурном пространстве. А еще я принадлежу к тому поколению, которое выросло на фильмах Георгия Николаевича Данелия. И моя новая картина «Любовь с акцентом», которая выходит в прокат 11 октября, как раз и демонстрирует синтез культур России и Грузии. В этом фильме выражено отношение к тому кино, на котором я воспитывался и благодаря которому вообще пришел учиться во ВГИК к моему мастеру Марлену Хуциеву, грузину по происхождению. Так что это очень личная картина, в которой для меня соединяется многое, в том числе и любовь к моей жене Наде. Когда мы с ней приехали в Грузию, я смог взглянуть на родную страну ее глазами.

Надя, и как тебе Грузия?

Надежда Михалкова: Я бывала там и раньше. Но когда мы, снимая картину, колесили по стране, новых впечатлений прибавилось. Прежде всего надо сказать, что это тот самый случай, когда страну «делают» люди. Естественно, в Грузии есть достопримечательности, культурные ценности, но без народа они были бы бездушными.

РГ: Когда мы приехали снимать на мою родину, я с любопытством наблюдал взаимоотношения российской и грузинской частей съемочной группы. «Грузинская половина» постоянно зазывала всех в дом, чтобы накормить, напоить. Отказать было невозможно, приходилось останавливать работу. Во время съемок в горах у местных жителей был праздник – венчание. И нам опять пришлось прерваться, чтобы не мешать, не нарушать их обычаи. Все понимали, что у этих людей особенный образ жизни. Здесь вода, время, отношения – все другое. В этом месте слов на ветер не бросают, как в городе. Горцы живут в очень тяжелых условиях. Представь себе перевал, который на восемь месяцев закрыт из-за снегопадов. И надо выживать. В другом уголке Грузии, на море, – совершенно иные люди. Там пляж, тепло. Или же взять Кахетию. В Грузии нет нефти, зато есть вино, большая часть которого производится в этом регионе, поэтому можно было наблюдать, как съемочная группа буквально пухнет от вина. Еще пара дней, и мы бы в нем утонули. Но я рад, что все было именно так. Надеюсь, эту энергию, настроение уловит и зритель, когда посмотрит картину.

Изначально было заплани­ровано семь историй, но в фильме осталось гораздо меньше. Куда делись остальные?

РГ: Никуда не делись. Мы с продюсером планируем производство и выпуск двух картин.

То есть будет и «Любовь с акцентом – 2»?

РГ: Рабочее название – «Любовь с акцентом. Как дети».

Когда в названии идет речь об акценте, имеется в виду кавказская манера речи, которую так любят пародировать?

РГ: Не только. Под акцентом подразумевается некий прицел на грузинскую культуру, характер, колорит…

У тебя снимаются Филипп Янков­ский, Светлана Бондарчук – люди, которые в кино играют нечасто.

РГ: Мне нравится работать не просто с актерами, а с теми, кто интересен мне в жизни. И мне было важно, чтобы люди внутри картины были узнаваемы, но при этом не мелькали в других фильмах, иначе это бы мешало эффекту документальности. Ведь вокруг каждого героя я пытался создать достоверный быт того мира, в котором они оказались. Поэтому у меня в фильме настоящая 95-летняя грузинская старушка, да и многие другие люди в кадре – самые обычные жители Грузии, горцы… Филипп Янковский – и режиссер, и блестящий актер, но снимается редко, с большими перерывами. Что касается Светланы Бондарчук, то она уже играла у меня в эпизоде фильма «Жара». И в этот раз у нее точное попадание в образ, потому что Света – представитель светской Москвы. Я регулярно смотрю ее Instagram, у нее там огромное количество знакомых, так что можно смело сказать, что этот человек задает тон, моду. Мне было очень интересно, как Света будет существовать в непривычных для себя обстоятельствах. В том мире, где надо добывать воду и думать о том, как бы на твою лошадь не напал волк.

И что же, удалось напугать Светлану Бондарчук?

РГ: Поначалу человек пугается, а потом доказывает, что не случайно стал лидером. Характер в любых ситуациях себя проявит.

Герои «Любви с акцентом» как-то по-советски наивны и открыты. Вокруг тебя действительно много таких людей?

РГ: Может, я сам такой… Хотя человек, который говорит, что он наивный, уже не наивный. Но часто я снимаю то, что вижу вокруг себя, а меня потом обвиняют в преувеличении. Скажем, в «Жаре» милиция была слишком хорошей. Я могу снять и плохую милицию, теперь уже полицию, просто мне гораздо интереснее в любом человеке увидеть что-то привлекательное, а о недостатках рассказать с юмором. Да и после моего сериала «9 месяцев» многие в блогах возмущались по поводу хороших врачей и роддомов, которые были там показаны.

Надь, а ты солидарна? Тоже видишь людей в позитивном свете?

НМ: Я просто воспринимаю их такими, какие они есть.

Резо, ты вообще легко сходишься с теми, с кем работаешь?

РГ: Нет, нелегко. Для меня важно, чтобы все эти люди «горели» работой. Если человек делает все только за зарплату, он в группе не задерживается.

К тебе приходят трудоустра­и­ваться студенты ВГИКа, который и ты окончил?

РГ: Приходят.

А ты что?

РГ: Я-то? Я – отлично. Пытаюсь им помочь, как в свое время помогли мне. Беру попрактиковаться. Другое дело, что мне часто бывает неловко в этих обстоятельствах. Я себя со времен учебы так и не ощутил взрослым. Поэтому когда кто-то младше меня говорит «дядя Резо», то мне становится не по себе, и я думаю: «Ну какой я дядя?!» Я себя дядей не чувствую. До сих пор во мне сидит ощущение, что нужно сделать курсовую работу или дипломную, защититься… А когда я вижу своих преподавателей на собственной же премьере, то волнуюсь.

Надя, и тебе не по себе, когда тебя называют тетей?

НМ: (Смеется.) Нет, я-то знаю, что я не тетя, поэтому мне нормально.

РГ: А вот я знаю, что я дядя, и мне от этого плохо.

Некоторые знакомые из ВГИКа, кто помнит тебя, Резо, еще студентом, говорят, что ты «хорошо устроился». Ты вообще зависть ощущаешь со стороны молодых коллег?

РГ: Лучше у коллег и спросить. Но мне часто задают вопросы такого типа. Это настораживает.

Значит, зависть есть, раз задают?

РГ: Я это чувствую только в вопросах журналистов.

Ну ты же читаешь о себе в Интернете.

РГ: Читаю. Но когда вижу идиотские комментарии, то визуализирую их автора и понимаю, что этот человек ничего толкового написать не может. Я бы хотел, чтобы судили художественные произведения, а не самого автора и не его семью.

Надя, а ты сталкиваешься с завистью или завышенными ожиданиями со стороны коллег, мол, посмотрим-ка, что дочь Михалкова умеет?

НМ: Конечно. Думаю, и тебе некоторые коллеги завидуют, у которых не все успешно складывается. В любой сфере найдутся те, кто менее трудоспособен или удачлив.

РГ: Просто люди всегда хотят объяснить себе, почему у других получается, а у них – нет.

НМ: Я даже допускаю, что каждый из нас страдал чем-то подобным. Если ты сознательно вызываешь реакцию людей, демонстрируя свои успехи, достижения, то ты соответствующее отношение и получишь. Другое дело, что в силу публичности профессии ты по-любому становишься раздражителем. Понятно, что читатель, зритель, у которого на завтра, может быть, куска хлеба нет, завидует, когда видит твою «сытую физиономию» на одной из светских вечеринок. Даже если ты пришел туда, потому что это часть твой работы. Лично я специально не делаю ничего, чтобы людей провоцировать.

Надя, когда ты в прошлый раз давала интервью для Cosmo, призналась, что совсем не понимаешь артхаус. Твое мнение с тех пор изменилось?

НМ: Нет. Но вообще я бы не стала делить кино на типы. Жанр фильма – это всего лишь информация для зрителя о том, к чему ему готовиться. И если кино хорошее, то оно должно быть выдержано в стиле и жанре, на которые претендует. У нас понятие артхауса размыто: если у режиссера что-то не получилось рассказать в фильме, то это принято называть артхаусом. Это неверно. У этого жанра есть свои, довольно жесткие законы. Лучше всего, конечно, судить по тому, насколько талантливо кино сделано.

РГ: Я считаю, что не надо быть противником одного или другого. Бывают и в коммерческом кино прохвосты, снимающие жуткие штампованные картины. И в авторском существуют режиссеры, которые, стремясь попасть на конкурсы фестивалей, выбирают определенный конъюнктурный подход. Но есть авторы думающие, и в артхаусе, и в коммерческом кино. Мне нравятся картины моего товарища Бакура Бакурадзе, Алексея Германа-младшего. Или вот Дима Мамулия – замечательный артхаусный режиссер, который приходил, кстати, на премьеру моего фильма и с которым я часто советуюсь.

Вы дома кино смотрите?

РГ: Я смотрю – Надя засыпает.

НМ: Причем быстро, еще на титрах.

Скучно, да?

НМ: Просто Резо начинает его смотреть в 12 часов ночи…

РГ: …когда он освобождается от работы…

НМ: …а у меня из-за маленькой дочки Нины рабочий день начинается очень рано.

РГ: Но вообще смотрим, конечно.

Скажи, Резо, а хорошие связи в виде дружбы с Федором Бондарчуком и родства с Никитой Михалковым расширяют твои возможности?

РГ: Когда дело касается картины, то я могу обратиться к Бондарчуку или Михалкову за советом. Я, кстати, посылал Никите Сергеевичу сценарий «Любви с акцентом». Несмотря на плотный график, он прочитал, потом прокомментировал, дал совет. Помню, приезжал он на съемки картины «Без мужчин». Посоветовал совершенно иную концепцию, чем та, которая была у нас в работе.

И вы сразу кинулись все менять?

РГ: В том-то и дело, что нет. Мы остались со своим видением фильма, хотя, может, и были не правы. Но выслушать совет Михалкова – крайне ценно, он один из величайших и ныне действующих режиссеров мира. А вот могу ли я прийти к нему и сказать: «Никита Сергеевич, дайте денег на кино»? Не могу и не хочу. Если кино уже снято, то мы можем посмотреть его и обсудить.

И продвинуть?

РГ: Тоже нет. Только порекомендовать, что-то посоветовать. Уверяю тебя, если это будет не моя картина, а чья-то другая, то так же порекомендуют и посоветуют. Это же отечественное кино, за которое все ратуют, волнуются. Если мой фильм будет слабый и плохой, никакие связи не помогут.

Давайте о любви побеседуем. О вас можно говорить как о паре – режиссер и его муза? Как Федерико Феллини и Джульетта Мазина, например?

НМ: Отличный пример. (Смеется.) Но… Резо, ответь как-нибудь!

РГ: Я могу сказать, что Надю люблю, и меня эта любовь заряжает. Благодаря этому чувству я и снял картину. Бывает, что ты одинок, в депрессии, выходишь утром из дома, льет дождь, и тогда…

НМ: …ты снимаешь артхаус!

РГ: (Смеется.) Точно. И плохо реагируешь на происходящее на площадке. Людям, с которыми ты работаешь, тяжело от твоего настроения. Или если я поссорился утром с Надей, то вся группа это чувствует.

НМ: Звонят мне, просят: «Надя, немедленно иди мириться».

РГ: Конечно, все это связанные вещи.

Любовь к женщине накладывает отпечаток на отношение к ней как к актрисе?

РГ: Безусловно, но я бы не сказал, что тут вопрос любви. Я бы по-другому объяснил: я хорошо знаю свою жену, и это отражается на моей работе с ней на съемочной площадке. В жизни я вижу ее горести, радости, все эмоциональные проявления. Поэтому, когда при создании картины я замечаю в ее реакциях и интонациях фальшь, то не могу успокоиться, пока не добьюсь того, что в жизни наблюдаю. И тут сталкиваюсь с неким барьером, потому что Надя не хочет делать, как в жизни, а старается проявить актерское мастерство. Другой хороший артист смог бы меня обмануть, а жена, знакомая, изученная, нет. Значит, надо создавать для нее атмосферу на площадке, которая позволит ей лучше раскрыться. Ты ведь сама говорила, что тебе неудобно со мной…

НМ: Да, мне нелегко с ним экспериментировать. Как и с папой – сложно быть в кадре жестче или сексуальнее. У Резо и у отца есть определенное видение меня, и абстрагироваться от него довольно непросто. Это не их проблема, а моя – мне сложнее работать, когда я знаю, что за монитором сидит человек, который хорошо меня знает.

Скажи, Надя, есть какие-то специфические черты, которые тебе кажутся по-настоящему уникальными и особенными для грузинской нации?

НМ: Может быть, вера? Грузия – страна небольшая, а храмов много. В праздники можно даже не войти в них – не хватает места. Люди стоят на улице и через колонки слушают богослужение. В этот момент чувствуются невероятное единение и атмосфера праздника.

РГ: Помню, ты еще говорила, как тебя все время хвалят.

НМ: Да, когда мы вместе приехали в Грузию первый раз, то оказались в доме отца Резо, Дато. Там же собрались друзья семьи, очень симпатичные молодые люди…

РГ: Да, каждому лет под 70.

НМ: …с их прекрасных слов в мой адрес и началось наше путешествие по стране. Такого количества любезностей, комплиментов я еще нигде не слышала. Сначала я думала, что, может, это потому что я жена Резо или дочь Никиты Михалкова, но потом оказалось, что они так относятся к любому члену съемочной группы. Когда приехала наш кастинг-директор Лариса Сергеевна и ей начали оказывать такие же знаки внимания, то я даже напряглась – неужели мне придется с кем-то это внимание делить? (Смеется.) Грузины не скупятся на хорошие слова. Если им что-то нравится, они тебе прямо об этом говорят.

РГ: Это к вопросу о том, почему в фильме такие положительные персонажи. Cовершенно естественная ситуация.

НМ: А если у них, в Грузии… Или как сказать – у нас, дома? (Резо кивает.) – говорят тост, то это выражение чувств и эмоций.

РГ: Тост – это обычно повод для того, чтобы объясниться в любви. Под его предлогом тебе могут излить душу. Хороший тост – это не заготовленная притча, он рождается в процессе, с ходу, в момент поднятия бокалов.

Говорят, когда муж грузин, то дом, как полная чаша, всего вдоволь.

НМ: Так и есть. Еще всегда чувствуешь себя защищенной. Но это не столько национальная грузинская черта, сколько человеческое свойство Резо. Я уверена, что есть и такие мужчины, которые, наоборот, все из дома несут.

Резо, ты в магазин сам ходишь?

НМ: Резо ходит.

РГ: Я и на рынок хожу!

Была раньше такая присказка: выйти замуж за грузина и родить детей корзину. Вы о корзине-то подумываете?

НМ: Какое хорошее выражение! Как Господь даст, так пусть и будет. А за грузина я уже вышла.

РГ: И корзина куплена. (Смеется.)

Правда, что в грузинских семьях мальчики ценятся больше, чем девочки?

РГ: На Кавказе это обусловлено историей, ведь девочки не могли стать воинами. У меня же на сегодняшний день две дочери (Первая дочь Резо Мария от предыдущего брака. – Прим. авт.), я их очень люблю. Пока еще они не в том возрасте, чтобы мы могли полноценно общаться на равных, но мне уже все говорят, что обе девочки «папины», то есть на меня похожи и очень ко мне тянутся. Я единственный продолжатель своей фамилии, и мне бы хотелось, конечно, чтобы она жила. Однако нельзя сказать, что у меня отношение к полу ребенка сильно гипертрофировано, как в том анекдоте, помнишь? Жена звонит мужу-грузину: «Вахтанг, я родила!» – «Мальчик?» – «Нет…» – «А кто?!»