Он решил стать актером лишь в 25. В 43 он еще не женат. Для него не существует ни «рано», ни «поздно». Встреча с Джерардом Батлером, который считает настоящим только настоящее время.

Ассистентка его – милая, неброской внешности женщина средних лет. Это она открывает мне дверь лондонского гостиничного номера, где назначено наше интервью. Обычная звездная практика – для встреч с журналистами снимается роскошный сьют в пяти-звездочном отеле, и все разговоры проходят официально, даже несколько казенно, с непременным агентским условием не задавать звезде «вопросов личного характера». Имеется в виду, что спрашивать о женах, возлюбленных или, не дай бог, детях не допускается под страхом вы-дворения из сьюта. И меня даже удивляет, что ассистентка Батлера не говорит мне ничего подобного традиционным в таких случаях непреклонным тоном. Я даже уточняю: что, если я спрошу о чем-то… так сказать… ну, не очень про кино. Она пожимает плечами: «Спрашивайте о чем хотите, Джерри ничего ни от кого не скрывает». Ничего ни от кого?! Так просто не бывает: едва ли не главная забота звезд – что-то скрывать от назойливых журналистов…

Но когда «Джерри» выходит из соседней комнаты, я понимаю, что стояло за реакцией ассистентки. Джерард Батлер совсем не производит впечатления души нараспашку. Но он производит впечатление человека исключительной силы. Рост не меньше 190 см, четкость черт лица, открытый взгляд светлых, прозрачных серо-зеленых глаз. Античная стать – недаром именно он был избран на роль царя Леонида в «300 спартанцах» Зака Снайдера. Решительность движений – естественно, это он был завоевателем Аттилой в одноименном телесериале. Подлинная сердечность к собеседнику – и кто еще мог бы сыграть в пронзительнейшем, трогательнейшем «P. S. Я люблю тебя»? Даже безлично-дизайнерский сьют при его появлении будто освещается теплым светом. Рядом с Джерардом Батлером чувствуешь себя уютно и защищенно. И никогда теперь я не соглашусь, когда его назовут «секс-символом». Уж если он и символ чего-то, так это подлинной мужественности. В ней все и дело. О ней и речь.

Psychologies: Название, которое получил в российском прокате ваш новый фильм – «Мужчина нарасхват», – кажется, соответствует вашему имиджу в кино и в общественном сознании. Подчеркнутая мужественность, маскулинность – насколько этот «товарный знак» соответствует вам реальному?

Джерард Батлер: Тайны товарных знаков не раскрываются! Но если вы спрашиваете серьезно… То ответ все равно прозвучит несерьезно. Дело в том, что у нас в Шотландии я совершенно обычный человек, абсолютно среднестатистический шотландец. Так что и сам был изумлен, что в Америке в этой самой маскулинности, мне якобы свойственной, люди видят особенность и… странно, но особую привлекательность. Ну, ее кино во мне и эксплуатирует. Причем в слово «эксплуатация» я не вкладываю никакого отрицательного смысла. Не хочу показаться циником, но мы все выходим на жизненный рынок со своим товаром. И такова суровая правда жизни, что товар, который я мог поначалу предложить, – да, мужественность, выделенная курсивом в общем «кинотексте». Но это произошло само собой, без моего сознательного участия. Я привык к другому самоощущению. Дома в Глазго я для себя был просто «лицом мужского пола».

Но ведь за понятием «мужественность» для вас что-то стоит?

Дж. Б.: Пожалуй, отсутствие хлипкой амбивалентности, однозначность. То есть честность с жизнью, с другими. Возможно, это во мне говорит мое шотландское – мы уверенно стоим обеими ногами на земле. Когда смеемся – правда смеемся. В горе можем и заплакать, потому что действительно испытываем горе. Всегда смотрим в глаза. Решение принимаем один раз. Заднего ума у нас нет. Камней за пазухой – тоже. Получается, что это такая мужественность, которая может быть свойственна и женщинам. Даже больше: мужественность особенно свойственна женщинам. И в этом смысле я убежденный феминист.

В каком именно смысле?

Дж. Б.: Я не вижу разницы между людьми по половому признаку. Для меня нет предписанных женщинам и мужчинам ролей в социуме. Тем более что в современном мире пол все чаще становится предметом свободного выбора. Во что я не верю совершенно, так вот в это: мужчина – охотник и защитник, женщина – слаба и непременно должна быть наделена материнским инстинктом.

То есть вы не защитник?

Дж. Б.: Я, безусловно, защитник. Но совсем не потому, что я мужчина. Я защитник просто потому, что сильнее многих.

Но вы не стесняетесь и своих слабостей – недавно легли в наркологическую клинику и потом подробно про это говорили.

Дж. Б.: Убежден, что не стесняться своих слабостей, не скрывать проблем – признак силы. Что есть, то есть. И нечего скрывать. Я действительно оказался зависим от обезболивающих после двух травм: одной старой, полученной еще на съемках «300 спартанцев», второй – новой, ударило о скалы во время съемок «Покорителей волн», я же там серфер. Ну, и старая шотландская привязанность к старому шотландскому виски тоже не шутка. Но если ты решил с болезненной зависимостью бороться, значит, ты сказал себе, что зависим. А иногда признаться в чем-то публично – единственный способ заставить себя это признать.

Вы сказали, что можете и заплакать. А я как-то плохо представляю вас в слезах.

Дж. Б.: И зря. Иногда мне кажется, что я состою из крайностей: то у меня железобетонный каркас и я проявляю уникальное упорство или же баранье упрямство, то я таю, как шоколадка, – особенно под женским взглядом…

Ваши родители развелись, вы росли в так называемой неполной семье, с матерью...

Дж. Б.: Да, мне было полтора года, когда они расстались. Отец, как я узнал позже, был потрясающий, безмерно обаятельный, жизнерадостный, щедрый и абсолютно безответственный человек. Я вновь увидел его, когда мне было уже 16. Вернулся из школы, а мама говорит: отец ждет тебя в ресторане недалеко от нашего дома. Пришел в ресторан и опознал отца только по сестре рядом – она сидела с ним за столиком. Единственное, что смог тогда сказать: «Почему тебя не было с нами все эти годы?» И потом плакал часа три… Во всяком случае, тогда я почувствовал, что в нас… как бы это сказать… консервируется боль. Невысказанная, непроявленная боль, обида способны сидеть в нас годами. И хорошо, если они выплеснутся когда-то слезами. Ожесточенность хуже. Тогда-то я инстинктивно и пришел к выводу, что чувствам надо давать выход. Это здоровее и честнее. Да и мама у меня такая. Настоящий боец. Иногда, бывает, я говорю: да ладно, мам, да черт с ним. А она – нет, никому не спускает и прямой стычки не боится. Это, конечно, характер, но и вполне сознательная позиция тоже – честность в отношениях с миром.

Ее мнение много значит для вас?

Дж. Б.: И всегда значило и будет значить. Во всяком случае, когда меня с позором вышибли из высококлассной юридической компании, она была единственным человеком, кому я не знал, как это сказать. И вовсе не потому, что боялся ее осуждения. Дело в том, что это был сбой позитивной программы, как пишут в психологических брошюрах. Я был отличником в школе, получил стипендию на юрфаке университета Глазго. А при этом семья наша фактически из рабочего класса, и мое поступление на юрфак стало чем-то вроде «Вау, один из наших в универе!». То есть я всегда хотел стать актером, даже играл в Шотландском молодежном театре тинейджером. Но как дело жизни… Шотландский актер тогда был на весь мир один – Шон Коннери... Словом, я решил достигать реального. В университете практически блистал, даже стал президентом факультетского юридического общества. А после университета меня взяли стажером в серьезную эдинбургскую юрфирму с устоявшимся реноме, многовековым, надо сказать. Предполагалось, что я пройду двухлетнюю стажировку, по ее результатам получу лицензию на работу и меня примут в эту же фирму – таковы рельсы адвокатской карьеры. Но что-то во мне щелкнуло, провернулось и… сломалось. Мне было 24, успехи вскружили мне голову, начались вечеринки до завтрака, арестовывали пару раз по «хулиганке» – я любил подраться… В общем, за неделю до адвокатской квалификации меня уволили к чертовой бабушке, и вполне заслуженно. Я, конечно, пережил шок – я же до того был перманентным победителем. К тому же шел эдинбургский фестиваль, и я был на спектакле Trainspotting по роману Ирвина Уэлша, который потом стал фильмом Дэнни Бойла «На игле». Парень, который играл главную роль, был просто феномен. Он так свободно двигался, так легко впадал в истерику, так виртуозно изображал глюки… И я остро, пронзительно, болезненно почувствовал, что мог бы быть там же, на сцене. Но все упущено, мне 25, я не стал актером и уже не стану, и меня уволили даже из адвокатов... Я знаю, что такое чувствовать потерянность, стать беспричинно агрессивным… И при этом ничто меня так не пугало, как необходимость сказать о своем крахе маме! Я боялся ее расстроить и боялся ее разочарования. А когда сказал, понял, что страшнее уже не будет и теперь я все смогу. Тогда и сообщил маме, что все-таки решил стать актером, и двинул из Эдинбурга в Лондон. И неудача на самом деле оказалась удачей. Хотя поначалу я работал на кухнях ресторанов, официантом, показывал в моллах, как работают электроигрушки. Верх моих тогдашних занятий – телепродавец в «Магазине на диване».

Но какова же была реакция вашей матери?

Дж. Б.: Я довольно долго думал, что она осуждает меня, что я действительно разочаровал ее. Но месяца через два получил письмо: «Если ты счастлив, я буду гордиться тобой».

Вам 43 – и многие задаются вопросом, почему вы не женаты и даже не замечены в сколько-нибудь серьезных отношениях...

Дж. Б.: У меня просто талант – талант хранить свои тайны. Были отношения, которые длились 5 лет, 2 года, и никто, ни один таблоид о них не узнал. Зато они наперебой писали о Дженнифер Энистон от возраста они зависят гораздо меньше, Хилари Суонк и еще о 50 актрисах, с которыми я снимался, или просто знакомых, с которыми беседовал на официальном приеме, – что уж тут-то у меня страстный роман… Но знаете, года три назад, когда новый знакомый задавал мне вопрос, женат ли я, и я отвечал, что нет, не женат, человек обычно говорил: ну, вы еще молодой. А теперь я заметил, что люди реагируют скорее с удивлением, типа – а почему это? Да я и сам теперь реагирую на этот факт с удивлением.

И все же – вы чувствуете себя счастливым?

Дж. Б.: По-моему, счастье – это если мы живем сейчас, вот в данный момент, понимая, что только наше настоящее и реально… Мне бы так и хотелось – жить в потоке счастья. Счастья ощущения реальности своего существования. Мне кажется, теперь я наконец перестал жить только работой. Проехал на «харлее» по южным штатам. Учился серфингу. Играл в футбол с племянниками… Но вот слушаю себя сейчас… Боже, какой я идиот! Проехал, учился, играл… Куда я все бегу?

Три странных места, в которых он побывал

Окружная тюрьма Лос-Анджелеса, куда он угодил «по пьянке» во время годовой поездки в Америку после окончания университета и где оказался скован цепями с восемью такими же хулиганами.

Центр Бетти Форд для страдающих алко- и наркотической зависимостью, где, признается Батлер, «стимулируют желание скорее оттуда бежать – там все так выверенно, так эстетично, там интерьеры вызывают восхищение, а пейзажи – упоение… И поэтому хочется поскорее вылечиться и вернуться из этого кукольного мира в реальный».

Нищие пригороды Йоханнесбурга (ЮАР), так называемые townships, где Батлер снимался в фильме «Проповедник с пулеметом» Марка Форстера, где жилища строят иногда из картонных коробок и где живут, по мнению актера, «возможно, самые бедные, но, несомненно, самые открытые люди на свете».

Виктория Белопольская
PSYCHOLOGIES №79