Нынче любят шутливо повторять, мол, «за мкадом жизни нет», имея в виду, что столичная публика за оную кольцевую дорогу никогда не выбирается, а потому не представляет, чем живёт страна. Шутка эта стала ключевой в затянувшейся дискуссии под лозунгом «хватит кормить Москву» и уже так навязла на зубах, что стала общим местом, живя в пространстве общественной ноосферы своей жизнью, подгребая под себя каждое лыко в строку, и выход нового фильма Александра Велединского в этом смысле просто пропитан этим ощущением — какого-то мёртвого пространства, в которое угодил Виктор Служкин.

И сам он будто пьёт от этого, и жена-декабристка ест его поедом ровно за это, и даже позитивный столичный назначенец бывший одноклассник Будкин, несмотря на весь оптимизм эдакого регионального Мединского, этот тоже чует, что «здесь жизни нет», а потому, аналогично, только пьёт да за бабами бегает. И главный извод сюжета, с нелепым этим трудоустройством, тоже дует в ту же дуду.

Нет, формально посыл совершенно иной — мечтающим свалить из Перми школьникам с упорством маньяка горе-географ зачитывает про экономику Урала и устраивает экскурсии про судоходство на Каме, но в итоге и сам не понимает, зачем это, на деле больше увлечённый даже не бытовым алкоголизмом — попытками устройства своей личной жизни. Большую часть экранного времени его будто ничто другое и не волнует. Как говорится, этим же бессмысленно заняты и все остальные.

Таким образом действие и так безнадёжно застрявшего в «проклятых девяностых» романа мысленно отползает куда-то совсем уж в восьмидесятые, чему способствует и существенно сдвинутый относительно романа возраст героев (в оригинале Служкину 28 лет). Весь этот совершенно совковый промискуитет, когда все со всеми спят, все всё знают, а секса всё равно «нет», он как-то настолько не про современность, что внезапно гиперосовремененная (и никак не объяснённая) героиня Евгении Брик со своим факультативным немецким и икейской мебелью смотрится в этой истории вставным гвоздём, должен же географ где-то утопить свои «три топора».

И вообще, сценаристы так закопались во всех этих любовных многоугольниках (при всей асексуальности фильма вообще, тут всё очень возвышенно, как в дамских романах), что к какому-то моменту окончательно забыли и про дочку, и про жену, и про географию, и про историю унылого попадания обратно в Пермь, и даже про бытовой алкоголизм (к слову, даже алкоголик из снулого Хабенского на этот раз получился весьма постулативный — у любого из нас под подъездом есть более адекватные типажи, а уж крепко пьющий физрук — это вообще народный мем). Нет, всё это не то, у нас «Коля любит Олю, Оля любит Колю, все перевлюблялись в нашей школе», как пела в своей пародии «ОСП-студия».

Если прибавить к этому совершенно сериальную картинку первой половины фильма (от оператора «Кандагара» и «Брестской крепости» такого ожидать было трудно, но факт есть факт), то на фоне ералашеобразных школьников и назойливого жужжания «беллетристических фамилий» героев (Служкин, Будкин, Большакова, Градусов, Овечкин) получается такая вполне аморфная элегия о бессмысленности бытия на фоне ржавых остовов барж посреди обледенелой Камы, где «не клюёт».

И лишь окончательно погрузивши своё кино в тину уныния, тлена и безысходности, авторы внезапно опомнились и, наскоро свернув сюжет, за пару сцен свели всё к вожделенному походу, куда по инерции протащили притянутый за уши запой (для сюжета он не нужен, как и был не нужен с самого начала), а также школьную любовь Служкина девочку Машу.

Так заканчивается тяжеловесное полуторачасовое вступление, а начинается собственно кино, которое поздно спохватившиеся авторы вынужденно растянули ещё на час — резать лучшее, что есть в фильме, рука не поднялась.

И правильно — картинка тут внезапно становится киношной, сюжет лишается привкуса бесконечного любовного «мыла» (остаётся один «треугольник», но он тут к месту), за кадром вместо чёрно-белого зимнего городского уныния поселяется хтоническая уральская природа (фактически она — ещё один полноценный персонаж), а главным героем становится речка Исеть с её скалами и порогами.

И тут же в фильме внезапно появляются и юмор, и драматизм, а персонажи из просто людей-функций обретают мотивации, страсти же начинают кипеть совершенно шекспировские. Что мешало сделать таким же весь остальной ретро-фильм «пралюбофь», совершенно не понятно. Во всяком случае в постскриптуме после возвращения из похода сразу заметно, как резко осовременилось всё в фильме, и Пермь уже не кажется богом забытым местом на краю земли (на эту тему герой Хабенского рассуждает прямо в кадре) в полном безвременье, а обретает свою жизнь и свою интонацию.

Ради этого, наверное, и стоило снимать, но проблема в том, что первые полтора часа, которые про географа и глобус, они же никуда не делись, и это по-прежнему полтора часа притянутого за уши «многоугольника», не обладающие никакой заметной самоценностью.

Вот такое кино.

Автор статьи: Роман Корнеев