Каждые 62 минуты от расстройства пищевого поведения (РПП) умирает как минимум один человек, по данным «Постнауки». В России нет статистики по этим заболеваниям. Но они разрушают жизни. Мы поговорили с людьми, которые живут с анорексией, булимией и орторексией. Психолог и автор книги «Тело, секс, еда и тревога» Юлия Лапина рассказала, как токсичные родители и мода на худобу влияют на отношения с едой и что делать, если у близкого РПП.

«Я месяц жила с отключенным холодильником» Вероника С., 26 лет:

— У нас в семье был культ заедания обид. Если случалась ссора, все всегда заканчивалось обильной трапезой. В качестве утешения звучало: «иди, поешь», «ну что ты плачешь, давай я тебе пирожки испеку». Еда была способом примирения и решения всех проблем. У меня всегда был избыточный вес, но никогда не возникало желания стремительно похудеть. Все детство и студенчество я часто переедала.

Прошлым летом накопились стрессы, и я их привычно заедала. Но вдруг начал пропадать аппетит. Я списала все на летнюю жару. Но все развивалось стремительно. 

Сначала я перестала покупать домой продукты. Когда я находилась с людьми, то ела. Но не питалась дома, у меня начиналась паника — есть нельзя. Нужно было сохранить пустоту, легкость, я от них кайфовала. Мне пришлось надолго уехать в командировку, и спустя месяц по приезду домой я поняла, что не включила холодильник. И я этого даже не замечала, могла съесть за день йогурт и чувствовала себя хорошо. 

А при виде еды у меня возникала тошнота. Я из одной крайности кинулась в другую. Мой желудок почти перестал принимать еду.

У меня посыпались ногти, волосы, меня шатало, пропала менструация. И только тогда я поняла: со мной что-то не так.

Я пошла к психотерапевту, который специализируется на расстройствах пищевого поведения (РПП), у меня диагностировали раннюю анорексию. Я сказала врачу, что не хотела худеть. На что он мне ответил: есть распространенное заблуждение, что якобы анорексия — это всегда желание похудеть. В моем случае мне хотелось, чтобы еда «не занимала эфир» и не напоминала об обидах. Я с детства привыкла, что еда и обиды тесно связаны.

Мы разобрали, что таким образом мой организм решил попробовать новый метод борьбы со стрессами. В семье заедали стресс, но проблемы не решались, и мое тело решило: «А может быть, нужно перестать есть? Тогда все проблемы в жизни будут решаться проще». Второй момент был связан с внешностью: возникла абсолютная ненависть к своему телу. Меня было много, и мне моя оболочка казалась некомфортной, неудобной, стыдной.

Я справилась без антидепрессантов, заводила себе будильники на разное время, на работе коллеги напоминали, что нужно поесть. Я научилась есть, желудок растянулся, сейчас я могу пообедать полноценно и не чувствовать себя плохо. Единственная проблема — периодически возникает желание опять почувствовать пустоту. Это состояние тонкости и звонкости нравится, оно успокаивает. Кажется, что когда ты голодный, ты счастливый. 

Мне помогла моя осознанность, я понимала, что исчезновение цикла у женщины — это важный признак. Самому с анорексией справиться практически невозможно, только грамотный психотерапевт может вывести из замкнутого круга. Сейчас я чувствую голод и могу нормально поесть, хотя еще два месяца назад не могла осилить даже апельсин. Пью витамины и микроэлементы, занимаюсь спортом, чтобы обмен веществ ускорялся. Еще важно заполнить свою жизнь радостными событиями, не касающимися еды, и избегать людей, которые шутят о еде и теле. 

Из 100 девушек на диете только одна попадется на крючок — Что лежит в основе болезни? Мы опять исходим из той же теории, что все мы родом из детства? Или причин может быть много?

Юлия Лапина

— Причин действительно может быть много, но классическая медицинская модель важности причин болезни в психологии и психиатрии работает немного иначе, — отвечает психолог Юлия Лапина. — Когда мы смотрим сериал «Доктор Хаус», большую часть серии Хаус ищет причину болезни, без причины он не может понять, как ее лечить. В психологии даже если мы предположим у конкретной девушки причину (например, она подверглась насилию в 10 лет), это не так много нам даст инструментов для помощи ей сегодняшней.

— Почему?

— Мы не можем отменить событие. И уже есть определенная потребность с эмоциями, которые сформировала травма, справляться с помощью еды или ее отсутствия. И задача психолога в этой ситуации — дать человеку другие механизмы сделать это. 

Я бы привела аналогию изучения иностранного языка — да, нам могут быть важны моменты биографии, чтобы знать, почему человек говорит сейчас именно так. Но важно научить выражать его свои мысли не на том посттравматическом языке, а на новом. Люди, страдающие расстройствами пищевого поведения и особенно анорексией, в своей речи, обращенной к себе, порой очень жестоки и самокритичны. В этой же метафоре ответ на вопрос: «Как долго может длиться терапия?» — «Сколько времени нужно для изучения нового языка?»

— Почему у одних людей развивается РПП, а у других — нет?

— В последнее время наука говорит нам, что в развитии РПП важен генетический фактор, то есть это некоторая лотерея. Каждая девушка в нашей диетической культуре с большой вероятностью сядет на диету хотя бы раз в жизни. Но из 100 девушек на диете только одна попадется на крючок анорексии. Так генетически сложилось конкретно в ее случае, что голод приносит некоторый эндорфиновый кайф. 

Считается, что это генетическая мутация в популяции: когда у наших предков еды было мало и племя умирало от голода, какие-то люди на этом же чувстве голода получали свои эндорфины, чтобы догнать и забить условного мамонта для себя и остальных. 

Можно провести аналогию с алкоголем: не каждый человек, попробовавший алкоголь, станет зависимым. И с анорексией то же самое: не каждый, попробовавший диету, заболеет анорексией, не всем голод приносит облегчение, дает чувство легкости, эмоциональный подъем. Но такие люди есть. 

Это один из моментов, который делает анорексию такой аддиктивной, когда мозгу хочется этого «голодного кайфа», чтобы справиться с происходящим в жизни. Большинство же людей реагируют на голод дискомфортом, что вполне естественно.

— Но должны же быть у РПП причины?

— Если говорить про анорексию, согласно современным исследованиям, вклад генетического фактора гораздо выше, чем предполагалось ранее. И это очень важно знать, чтобы прекратить обвинять в этом самих пациентов и их семьи. 

Но, как говорят исследователи, «генетика заряжает ружье, среда нажимает на курок», то есть анорексию всегда запускает какой-то поворотный момент — не обязательно короткий по времени.

Например, попадание в среду с высокой фиксированностью на теле. Допустим, девушка занимается художественной гимнастикой. Она входит в пубертат, набирает вес, ее ценность в спортивной группе вдруг исчезает, она теряет место и поддержку в своей среде. Чтобы вернуть свою ценность, она пробует диеты. Подключается генетический фактор, и капкан захлопывается.

Если смотреть на болезнь глобально, то почву создает то количество критики и давления, которое обрушивается на женское тело. Если смотреть на статистику, чуть ли не 90 процентов взрослых женщин недовольны тем, как они выглядят — в любом возрасте и любой социальной группе. Многие из них подвергались критике относительно внешности с самого детства. 

Если добавится еще какой-то фактор — в виде генетики в случае анорексии, в виде травмы и/или интенсивных переживаний, то этого может быть достаточно для серьезного развития проблемы.

«Дочь стыдилась меня»

Анна С.:

— Мое детство прошло в 90-е, когда сушили сухари наволочками. Выбрасывать еду — грех. Еда — радость и праздник. Когда у меня появилась хорошая зарплата, я стала активно вкладываться в еду: бизнес-ланчи, дорогие десерты. Вес рос. Но я полюбила фитнес, дорогая еда перестала для меня быть наградой и чем-то престижным. Замуж выходила с тонкой талией и весом в 50 килограммов. Для моего маленького роста это был идеал.

Из-за ипотеки и напрягов с деньгами, беременности, непростых отношений со свекровью я впервые испытала страх от того, что кто-то узнает о том, как я на самом деле живу и сколько ем. Типичная ситуация дома: пока готовишь еду, сто раз попробуешь на соленость, погрызешь кусочек огурца, ломтик хлеба с ломтиком сыра. Садишься за стол, уже получив кучу калорий и без чувства голода. Но сидеть ведь просто так не будешь. Ешь снова вместе со всеми, частенько — уже через силу. В результате — переедание, растягивание желудка, слабость. Сколько сил нужно на переработку такого количества еды. И что остается? На диван к телевизору.

Я тратила на скрывание правды много энергии, а потом заполняла эти провалы. Мой крик души всем: будьте бережны к себе! 

Мама давила на меня. Как следствие: обиды в глаза свекрови я высказать не могла (не так воспитана), маме пожаловаться — тоже (она бы разнесла в щепки семью моего мужа), муж и сам был на пределе… Вот так начала нарастать на мне жировая броня, мои «доспехи», которые защищали меня, прятали от мира, скрывали мои проблемы.

Как-то в примерочной у меня случилась истерика, продавцы спасали меня валерьянкой. Я начала ненавидеть себя и отражение в зеркале. 

Появилась зависимость от интернет-магазинов. Когда ты заказываешь явно не подходящие тебе вещи, тебя ведь никто не видит. А потом? Можно их кому-то подарить. На бессмысленные покупки ушло около 100 тысяч рублей.  Вес был 63 килограмма. Через год на нелюбимой работе — уже 70. И это был первый страшный скачок.

Я не могла психологически покупать себе хорошие вещи. Срабатывала схема: зачем такому телу красивая одежда? Вот похудею — куплю красивое. 

К тому времени я уже несколько лет страдала неопознанным заболеванием кожи. Подушечки пальцев лопались, возникали глубокие кровоточащие трещины. Постоянная боль, раздражение, стремление спрятать страшные руки, финансовые проблемы, отсутствие полноценного отдыха. Это я тоже тщательно заедала. Мы с мужем поднимали собственный бизнес, было тяжело. Но рассказывать о трудностях тоже было нельзя. Мой панцирь был на мне. Спина — в напряжении, руки — в трещинах. Напряжение копилось, отдых я подменяла едой. Еще плюс семь килограммов.

Спуститься ниже 77 килограммов мне удавалось. И второго ребенка я рожала с весом 85 — при начальной отметке на первом месяце в 75–76, это немного. Но сегодня вес продолжает расти. 

На празднике в школе я как-то выходила на сцену вместе с другими мамами. Дочка сказала: «Мама, ты не обижайся, но ты была среди них самой пухленькой…» И я знаю, что это значит. Ей стыдно. Ей, конечно же, хочется красивую стройную маму.

Вместе с психотерапевтом мы по молекулам разобрали мою жизнь. «Природа наша такая, мы все такие толстоногие…» — говорила моя мама. «Ленка-то у нас белой кости, а мы с Анюткой крестьяне», — повторяла она. Ленка — это моя сестра. А еще я многие годы прошу маму не называть меня в разговорах с другими людьми Анюткой. В глаза — ладно, любя, я уже смирилась. Но в третьем лице, когда речь идет о взрослом состоявшемся человеке, можно назвать дочь более уважительно. Эти три момента сформировали во мне определенные убеждения: я толстоногая (а значит — пунктик про вечное похудение уже имплантирован), я крестьянка (значит, есть те, кто изначально выше и достойнее меня), я не заслуживаю уважения. И любви к себе.

Сейчас я много говорю с собой. Точно ли хочется чаю? Может быть, просто полежать? Или полежать в ванне? Или поплакать? Надо понимать: снижение веса — это работа, которая требует сил. А силы сгорают, когда мусолишь в голове старые обиды, когда снова кого-то в чем-то винишь, когда оправдываешься… Со всем этим предстоит работать. Снова и снова. 

Я пытаюсь быть бережной к себе. Пытаюсь не доедать за младшей дочкой по инерции. В ближайших планах — дневник питания с контролем калорийности и регулярные тренировки. Я их люблю. Не скрою, есть ощущение, что я хожу кругами. Умнее становлюсь, стройнее — нет. Значит, предстоит нырнуть еще глубже. Или просто настроить дисциплину.

Я не люблю фотографироваться в полный рост, а потом смотреть на фото. Я как бы живу не своей настоящей жизнью, а той, когда мой вес был 50–53. Это какое-то раздвоение личности. Случайное фото в быту каждый раз — как ледяной душ. Это не я! Но это я. И сегодня, когда на весах я видела 80 и больше, за моими плечами есть и психотерапия, и дробное питание с подсчетом калорий, и спорт, и хороший, но нестойкий результат снижения веса.

Этот новый год наша семья впервые встретила без каких-либо финансовых обязательств. И это огромный плюс. Я очень надеюсь на освобождение от панциря. Телу теперь нужно объяснить, что вообще-то все хорошо. Оно может быть самим собой, а не маскироваться под броненосца. Мне нужно повернуться к моему телу лицом. Оно скучает и страдает без моего внимания.

Одних критикуют дома, других — дразнят в школе

— Если девушку критикуют за лишний, по мнению родителей, вес, это тоже может вызвать расстройства?

— Это очень зависит от связи девушки с родителями. Бывает, что девушку в подростковом возрасте начинают критиковать родители по поводу ее тела, но у нее протестный период, пубертат и плевать она хотела на их мнение. Она живет так, как хочет. 

Но давайте представим, что родители, семья — это единственное, что у нее есть. И для нее очень важно мнение мамы, и есть чувство вины перед ней, и огромное желание понравиться, «завоевать» ее любовь. Девушка пробует похудеть, у нее не получается, она получает еще больше отвержения, пытается еще больше заслужить любви — и в этой схеме мы можем говорить о том, что мама оказывает не поддержку, а давление комментариями о теле дочери.  Очень многое зависит от детско-родительской динамики, от того, какое место родители занимают в жизни ребенка.

Конечно, чем младше ребенок, тем больше роль родителя. Есть истории, в которых родители очень бережно относились к телу ребенка, не обсуждали и не критиковали его. Но, например, одноклассники, которые на тот момент развития были так важны, или понравившийся мальчик, или подруга делали тело ребенка объектом своей агрессии и насмешек.   Вопрос в том, чьи слова в эту почву бросят семена, что важно для этого конкретного человека. Многие вспоминают: «Меня родители вообще не критиковали, не трогали. Однако в школе был ужасный буллинг по поводу моего тела, я пыталась похудеть, чтобы это закончилось». Хотя проблема была не в теле, а в школе, которая буллинг допускала. Некоторые люди говорят: «Когда меня в школе дразнили, я плевать на них хотела, зато у меня была семья и там меня всегда поддерживали». Чем больше человек в среде находит поддержки и принятия, тем выше его психический иммунитет.

— Получается, кто угодно может заболеть от чего угодно?

— Это неопределенность жизни, да. Есть факторы протекции: семейные стабильные отношения, здоровые эмоциональные связи в семье, поддерживающие друзья, хорошая среда. Но есть и факторы разрушения: токсичная семья, общее токсичное окружение, тенденции диетической культуры, когда твоему телу со всех сторон уделяется пристальное внимание и оно постоянно оценивается. Вопрос в том, как эти факторы в каждой конкретной биографии будут сбалансированы.

— Даже при единичном случае абьюза симптомы РПП встречаются в два с половиной раза чаще, чем у тех, у кого опыта насилия не было. А те, у кого в жизни было более двух ситуаций, связанных с насилием, страдали от РПП в пять раз чаще. Как взаимосвязаны насилие, как физическое, так и эмоциональное, и РПП?

— Конечно, связь есть. На определенном этапе для психики расстройство пищевого поведения — это способ справиться с теми эмоциями, что вызывают последствия семейного насилия или насилия, пережитого вне семьи. Изначально диета, контроль над калориями и пищей приносит облегчение, переключая фокус внимания. Это способ управления эмоциями. 

Но я думаю, проблема гораздо шире. У людей, переживших тот или иной абьюз, могут быть и симптомы других расстройств, например, тревожного расстройства, панических атак, посттравматического стрессового расстройства и тому подобных. 

Что такое травма? Это когда у тебя ресурсов меньше, чем то давление, которое тебе нужно пережить.

Это отрицательная сумма уравнения. Насилие, пережитое в детстве, особенно сложное, потому что у тебя, как у ребенка, мало ресурса, ты во многом заимствуешь ресурс у родителя. И если родитель не только не дает его, но еще и отнимает, то, конечно, такой ребенок в зоне риска.

С этим дисбалансом психика пытается справиться, как может, часто реализуя деструктивные механизмы. РПП — одно из последствий травмы, хотя на начальных этапах оно пытается психику сбалансировать. Но на длинных дистанциях, конечно, становится проблемой само по себе, ничего уже не балансируя, а наоборот — разрушая. 

— Какое место в распространении анорексии занимает мода на худобу, то есть культурная идеализация стройного тела? Здесь есть какая-то волна моды или худым быть круто всегда, во все времена?

— Глупо отрицать, что мы живем в эпоху моды на худобу и в диетической культуре. В тех странах, куда пришла западная культура (ТВ, шоу, журналы), возрастает количество РПП, по данным исследований. 

Но надо понимать: для того, чтобы это была анорексия в классическом виде, должно быть нечто большее, чем просто худые модели на экранах. Красивые худые модели могут провоцировать приступы обжорства, циклы «голод-переедание», многочисленные диеты, но их самих по себе мало, чтобы быть единственной причиной классической анорексии. 

Анорексия — это когда человек в присутствии еды, испытывая невероятное чувство голода, может не есть неделями. Достаточно серьезная психопатология должна сложиться за этим, и для этого мало моды и навязчивого визуального контента.

— Анорексии стало больше?

— Я думаю, об этом сейчас стали чаще говорить. Есть классический учебник «Патопсихология» Блюмы Вульфовны Зейгарник, написанный еще в 1976 году. В нем описывается случай нарушения пищевого поведения, почти как в вашем вопросе, у обычной советской школьницы. Нежелание подростков принимать свое тело, попытки изменить его в том числе с помощью диеты существовали задолго до культа худобы и соцсетей. 

Другое дело, что в наше время эти процессы приобрели свои особенности. По американской статистике, 53% девочек 13 лет недовольны своим телом, а к 17 годам их уже 78%, и, конечно, это создает огромные риски для расстройств пищевого поведения.

Увлеклась ЗОЖ, а теперь вспомнить страшно

Татьяна О.:

— Я человек увлекающийся, если мне что-то нравится — горю этим. В юности прыгала с парашютом, ходила в горы.  Родила двоих детей, осела дома. Но хотелось какого-то развития, чего-то нового. Хотелось быть молодой и красивой, в конце концов! Я подписалась на блоги известных ЗОЖников, читала литературу по теме, висела на форумах.  Сейчас мне страшно этот период вспоминать, потому что я фанатично ударилась сразу во все. Практиковала интервальное голодание — 16 часов без еды, то есть после ужина в 4 дня до 8 утра есть нельзя. Отказалась от молочных и кисломолочных продуктов — из-за содержания лактозы. Перестала есть мясо. От рыбы, правда, отказаться не могла, любовь к морепродуктам перевесила. 

Еду покупала исключительно в «Азбуке вкуса» и «Вкусвилле», мне казалось, только в этих магазинах она нормальная. Пыталась перевести на такой рацион мужа и сыновей, но они объединились и оказали мне сопротивление. «Как мужчине жить без мяса?» — возмущались они. 

Тяжело было на праздниках и в компаниях — надо мной беззлобно шутили и никто не поддерживал мою любовь к шпинату и брокколи. Да, я похудела, но не похорошела.

Кожа обвисла, и я напоминала усталого грустного бульдога.

И если тело я подтянула спортом, то с лицом ничего сделать не удавалось, только на операции идти.  В пандемию наш семейный бизнес сильно пострадал, мы не могли больше закупаться в дорогих магазинах. Все силы нужно было бросить на выживание, а не на приготовление еды — разной, для меня и для семьи. Передо мной встала новая экстремальная и увлекательная задача — вернуть прежний уровень жизни. 

И постепенно я пришла к балансу между фанатичным ЗОЖ и здоровой умеренностью. Из прежних привычек осталась только непереносимость сильных сладостей — торты, пирожные я разлюбила. Мясо ем редко. Муж иногда подшучивает, когда мы обсуждаем меню на ужин: «Брокколи?» Честно говоря, я терпеть не могу брокколи, и как хорошо, что мне не нужно больше жевать эту зеленую гадость.

Без милосердия к себе 

— Что связывает все РПП — булимию, анорексию, компульсивное переедание, нервную орторексию? Почему их объединяют в одну группу и чем они отличаются?

— Они все имеют отношение к еде и телу. Либо человек ест и не может остановиться, либо не может перестать отказывать себе в еде, либо человек выбирает, как в случае с орторексией, только один вид продуктов. 

Но за каждым расстройством стоят разные механизмы, например, невозможность остановиться в случае компульсивного переедания — это сложности с торможением. Неспособность переключиться и позволить себе есть — это, наоборот, неспособность оттормаживать. И при всем этом всегда есть недовольство своим телом и еда выступает как способ справиться с ним.

Иногда РПП именуют пищевой наркоманией, но это не совсем верно. Без наркотиков и алкоголя наш организм может жить. Одно из терапевтических направлений для лечения зависимости — это полная абстиненция, что невозможно сделать с едой. 

Поэтому мы говорим о нарушенных отношениях с едой, когда она выступает как метод эмоциональной регуляции и способ справиться с жизнью.

— Нервная орторексия — сложный термин, условно назовем это явление «любовью к ЗОЖ». Вот эта излишняя любовь к ЗОЖ — она сюда как монтируется? С одной стороны, дело хорошее, а с другой?

— В психологии, психиатрии есть свои особенности, связанные с диагностикой. В других сферах медицины мы можем говорить про черно-белые диагнозы: у человека или есть перелом, или его нет. Женщина ждет ребенка или нет, нельзя быть чуть-чуть беременной. 

А в психологии и психиатрии важна степень выраженности: проблемы начинаются там, где человек не может гибко регулировать какие-то процессы. И это разрушает его жизнь. 

Например, сегодня я бегаю и не успеваю съесть запланированные брокколи на пару, единственное, чем я могу перекусить — это шаурма (условно). И в таком случае человек с тревожным отношением к еде говорит: «Я испытываю такой стресс и тревогу по поводу шаурмы, что лучше буду голодной и сегодня, и завтра, но никогда не притронусь к такой еде». Вокруг еды у него много страха и мало гибкости: «Нет, я не пойду в гости, торт на столе будет меня искушать, и я лучше останусь дома и не буду ни с кем общаться, потому что я не вынесу, если этот торт съем».  Так тревоги о еде начинают влиять на важные сферы жизни, диктуя свои решения.

— Нет милосердия к себе?

— Да, жестокость к себе очень часто присутствует в расстройствах пищевого поведения. Проблема РПП еще и в том, что у них есть тенденция усугубляться. Серьезные проблемы начинаются там, где людям не удается удерживаться на «разумном» уровне ограничений. Сначала они не пьют молоко какой-то марки, потом не едят сыр, затем окажется так, что они едят только овощи от фермеров, за которыми надо ехать в другой город. И вся их жизнь крутится вокруг определенных правил, которые постоянно ужесточаются.

Проблема — вот эта граница. Одно дело, что у нас всех есть какие-то особенности, другое — тенденции к усугублению, к тому, что список продуктов все сужается и сужается. И через несколько лет человек уже не может нормально жить, если он не пробежал 5 километров и не съел свое брокколи на пару от определенного фермера. Это зацикленность, которая начинает поглощать всю жизнь. Это состояние расползается и, к сожалению, чаще всего не останавливается само.

— А не может ли быть такого, что человек зафиксировался на брокколи и дальше его патология не идет никуда?

— Может. Дело совсем не в брокколи, а в том, что временной, финансовый, энергетический ресурс человека уходит только в одну тему — тему еды и тела.

— Как в случае с ЗОЖ самому человеку понять, что он перегибает палку? Как мы здесь себя можем контролировать?

— Можно проанализировать — не так ли много моей жизни забирает тема еды и тела? Если человек чувствует себя в ловушке: он не может пойти на встречу с друзьями, потому что у него пшеница не проросла и он нормально не позавтракал, с этого может начаться осознание. Он поймет, что не может никакой пшеницы есть, кроме пророщенной у себя на кухне, и даже в отпуск ездит с семенами пшеницы, чтобы их проращивать под мальдивским солнцем. Тогда он вдруг почувствует эти ритуалы как ограничения своей жизни и захочет, скорей всего, вернуть себе ту свободу, что у него была.

20% людей с анорексией умирают от голода

— Какие эмоции сопровождают РПП? Это наверняка стыд, а что еще?

— Вина. Она часто проявляется в виде очень активного «внутреннего критика», который всегда готов рассказать человеку, в чем он неправ. Около 30% людей, страдающих расстройствами пищевого поведения, наносят себе те или иные самоповреждения, по данным американских исследований. 

Но анорексия при этом еще и несет в себе большую опасность, потому что это самое смертельное из всех психических расстройств. Это очень сложное и резистентное к терапии состояние. Булимия или приступы переедания не приводят так быстро и так очевидно к смерти, поэтому не вызывают столько тревоги в обществе. Однако логично, что человек, стабильно недополучающий еды, рискует умереть от голода или от побочных эффектов, связанных с недостатком еды. Плюс существует высокий риск самоубийств у пациентов с анорексией, примерно одна из пяти смертей от анорексии — это самоубийство.

— А самоубийства с чем связаны?

— Риск самоубийства может быть связан с нарушением психического состояния на фоне нехватки питательных элементов, проблем со сном. Плюс состояние общего истощения, человеку становится так невыносимо жить в дилемме «Я устала от голода и в то же время не могу есть, потому что боюсь еды, боюсь поправиться». И от этого напряжения и иногда злоупотребления психоактивными веществами, которые человек принимает для облегчения своего состояния, могут произойти изменения сознания. 

Бывает, что анорексия — часть пограничного расстройства личности, что тоже несет высокий риск самоубийств, это большая отдельная тема.

— В каких случаях РПП приводит к смерти или необратимым последствиям для здоровья?

— Анорексия дает высокие показатели смертности, по разным оценкам, до 20% пациентов с анорексией умирают. Она очень тяжело и долго лечится, и почти никогда не бывает так, чтобы пациенты с анорексией резко выздоравливали, как выздоравливают, например, после гриппа. У них очень часто анорексия может перетекать в булимию, компульсивное переедание, орторексию, но все же это можно считать улучшением, так как эти состояния — не острая угроза жизни.

— В чем основная проблема терапии анорексии? 

— У вас есть какой-нибудь самый большой страх в жизни? Представьте, что вы должны прийти на терапию для того, чтобы этот страх реализовался. Для людей с анорексией начать есть и поправиться — это и есть самое страшное, что с ними может случиться в жизни. 

Но когда у девушки вес 40 килограммов, ей надо пойти в терапию, чтобы набрать его как можно быстрее, пока она не умерла и не начались необратимые процессы. Эта конфронтация внутренних мотивов — и есть ответ на вопрос, почему такая высокая смертность при анорексии.

Что делать, если у близкого человека РПП

— А что делать близким в такой ситуации? Мы не можем никого заставить лечиться или питаться иначе. Но невозможно же быть безучастным?

— В Америке до сих пор разные штаты по-разному на законодательном уровне решают, например, проблему насильственного кормления. В некоторых штатах к совершеннолетнему пациенту до последнего не применяется насильственное кормление, и он умирает. В каких-то штатах его применяют, но это вызывает кучу юридических проблем, пациенты могут обращаться в суд. 

Анорексия — одна из тех проблем, где дебаты о свободе воли перемещаются из теоретической области в практическую. В восприятии психических расстройств есть один нюанс.

Например, при тяжелой онкологии люди готовы принимать мысль, что иногда сделать ничего нельзя, только принять вероятную смерть. В случае же с анорексией тяжело осознать, что человек находится в каком-то серьезном состоянии. Если девушка с анорексией где-то в глубине себя не примет решение жить и бороться, то ничего нельзя сделать извне, как и с тяжелой онкологией, однако постоянно хочется сказать ей: «Вот еда, а вот рот, давай, соедини их в пространстве и прекрати уже все это». 

И, к сожалению, во многих психиатрических клиниках все же практикуют насильственное кормление, но, конечно, это не метод лечения. Потом она выходит оттуда, осознает, что ее самый большой страх набора веса реализовался, она может либо совершить суицид, либо сесть на еще более жесткую диету. 

Задача же терапии — помочь справиться с теми эмоциями ужаса, которые затапливают сознание, когда девушка с анорексией видит на весах +100 граммов, грубо говоря, выстроить внутри ее мозга новые нейронные связи эмоциональных оценок.

— Что все-таки делать близким? 

— Искать помощи специалистов, без них чаще всего не справиться. Понять, что обращаться за помощью — не стыдно, что порой это единственно возможный вариант. Допустим, у нашего близкого болит зуб. Каким советом его поддержишь? Ему поможет только стоматолог.

— Но как мы можем взрослого человека отвести к психотерапевту? Или подростка?

— Знаете, какой частый вопрос задают психиатрам-геронтологам? «У меня дома живет бабушка, она каждую ночь разговаривает с инопланетянами. Что я могу сделать?» Иногда вы ничего не можете сделать, и это реальность. Есть взрослые, самостоятельные, совершеннолетние люди, и их права защищает закон, и пока они не причиняют вреда окружающим или самим себе, нет возможности принудительной госпитализации и лечения.

Задача хорошего психотерапевта — в случае семейной консультации установить контакт с пациентом, сделать возможной терапию и нащупать мотивацию. Хороший шанс — это семейная терапия. Не потому, что семья больна, а потому, что семья вовлечена в болезнь. Семья должна получать поддержку, если в семье есть человек, страдающий анорексией, это ужасно выматывающая и сложная история для всех. Важно, чтобы это был специалист, умеющий работать именно с расстройствами пищевого поведения.

Но важно помнить об упомянутых выше 20% смертельных случаев анорексии. Это западная статистика, где проблемой занимаются достаточно давно, разработаны методы лечения анорексии, есть система больниц и страховок, высокий уровень психообразования населения, но все равно — 20%.  — Какие ошибки совершают близкие, проживающие с людьми с РПП? Наверняка критика, а что еще?

— Это не ошибки, это понятные человеческие состояния. Конечно же, это критика. Это манипуляции «ты нас в гроб загонишь», «почему ты не можешь нормально поесть?», то есть непонимание происходящего, давление. И это все от отчаяния, когда человек бьется о стену, не зная, что еще можно сделать.

— Эта болезнь лечится в связке, к психотерапевту или психологу нужен диетолог, невролог, терапевт? Где это лечат?

— В Москве есть несколько центров, которые занимаются анорексией, можно поискать наиболее подходящие семье для первичной консультации. Да, иногда еще нужен психиатр, потому что развивающаяся депрессия может усугублять эту спираль и необходимо назначение, например, антидепрессантов.

— А если это булимия или компульсивное переедание?

— Если нет острой угрозы жизни, работа с психологом может стать инструментом первого выбора. Хороший психолог должен уметь распознать, каких специалистов еще важно привлечь. Очень сложно абстрактно говорить о сроках, это зависит от многих вещей, но в случае с анорексией, например, речь, конечно, не идет о «паре консультаций раз в неделю».

— Получается, это очень дорого.

— У кого есть деньги, часто едут лечиться за границу. Россия пока только начинает с этим разбираться, и пока у нас нет государственной заинтересованности в лечении анорексии. 

И хотя есть такие отделения в государственных больницах, но мы не всегда можем быть уверены, например, в младшем персонале. В том, что не будет ситуаций, когда человек с анорексией находит хрупкий баланс ремиссии, а нянечка, медсестра говорит ему (из самых лучших побуждений, но абсолютно не понимая, с чем имеет дело): «Ой, отлично, вот ты поправилась, щечки наела». И это может стать триггером для деструкции начать новую спираль саморазрушения. 

По эмоциональному отклику для девушки с анорексией услышать «Ты поправилась» — то же самое, что для любящей матери — «Твой ребенок умер». Это самый большой страх.

Повторюсь, что терапия — это попытка помочь человеку с анорексией пережить горе от того, что надо поправиться. Пять лет в терапии — это не пять лет в замке Иф

— Есть мнение, что наш организм умнее нас. Например, человек не ест свинину и баранину, поджелудочная не справляется с таким тяжелым мясом. Но он и не хочет их есть, разлюбил. В каких случаях мы можем договориться с нашим желудком, а в каких — нет? Как, например, можно разлюбить шоколад?

— Это разные механизмы. Можно съесть свинину, почувствовать себя плохо, но не испытывать вину. Если вы съедите шоколад, которого «боитесь», то почувствуете вину и угрызения совести. Если еда вызывает у нас физическое недомогание, мы ее автоматически отвергаем. В случае с шоколадом происходит некоторая подмена понятий, организму от него не плохо физически, но плохо психологически из-за собственных внутренних правил.

Что касается конкретно шоколада, есть теория: определенные вещества, которые добавляют в супер-обработанные химические сладости, обладают аддиктивным свойством для некоторых людей. Но это снова история, как с алкоголем: для одних он привлекателен, а для других нет. 

Поклонники теории сахарной зависимости говорят, что сахар — такая же аддиктивная субстанция, как спирт. Но здесь есть два аргумента против. Во-первых, почему не все люди становятся сахарозависимыми, а сахар пробовали все? Во-вторых, никто не ест сахар ложками из сахарницы. То есть такие люди, конечно, есть, но согласитесь, не о такой сахарной зависимости идет речь. Почему те, кто не переставая едят мятное мороженое, воротят нос от пончиков в глазури? Разве это не один и тот же сахар?

— Правда ли, что к сладкому нас тянет особенно сильно, когда в жизни нет других удовольствий — секса, внешних впечатлений, свободных денег, в конце концов?

— Да, несомненно, это может быть и поиск ощущений, а вкусовые ощущения — одни из самых ярких. Если вернуться к теме сахарной зависимости, если бы вы просто так были зависимы от сахара, почему рестораны тогда стараются делать такие вычурные, красивые десерты? Почему не поставить клиенту чашку с сахаром, с ложкой — «На, ешь, вот тебе твой наркотик». Это, конечно же, поиск впечатлений, и десерты должны быть еще оптически красивы, они должны вкусно пахнуть. Это определенный способ стимуляции мозга. 

— Некоторые люди, чья работа связана с интеллектуальным трудом, признаются, что им обязательно нужно что-то жевать или пить чай, когда они работают. От чего это происходит и как это регулировать на рабочем месте?

— А зачем это регулировать, если все нормально? Что помогает — то помогает, это может быть жвачка, чай. Это не проблема. Если же речь идет о том, что человек ловит себя на автоматическом поглощении еды и оторван от своих чувств голода и насыщения, то для таких случаев существуют практики осознанности — mindfulness, о них сейчас много информации и они помогут справиться с «автоматическим перееданием».

— Грустно — значит, надо съесть шоколадку. Это же ненормально? Или — «а что такого-то?»

— Мы опять возвращаемся к теме психологической гибкости. Проблема есть, если у человека еда — единственный инструмент регуляции эмоций. Когда все, что с ним происходит, он регулирует едой. 

Важно еще не забывать, что люди не живут в вакууме, мы все вписаны в те или иные обстоятельства и давать советы без их учета абсолютно неэффективно. Что, например, делать женщине, которая работает за 25 тысяч рублей, у нее трое детей, она возвращается со смены домой, ей хватает денег на пачку зефира, она этот зефир ест с огромной радостью и как-то стабилизируется перед тем, как откроет дверь в квартиру и на нее навалится домашняя работа? Что сказать ей? «Ты должна есть спаржу на пару, поехать на Мальдивы, заниматься там спортом, а не решать проблему зефиром?» 

В проблемах тела и отношений с едой очень много социально-экономических факторов, о которых не так часто говорят, как должны.

Давайте сначала обеспечим людей достойным уровнем жизни, хорошими доходами, нормальной доступной психологической помощью, качественной едой и после этого будем говорить: «А давай подумаем про то, как ты можешь регулировать эмоции?»

— Это правда, что людям со здоровой психикой все равно, как они выглядят?

— Во фразе «все равно» звучит какое-то пренебрежение собой. Тут важна скорее адекватная оценка — не отнимает ли у тебя внешность все твои ресурсы времени, сил и денег? Окупаются ли твои вложения? Одно дело, если ты голливудская актриса, когда от твоих вложений во внешность зависит получение роли с большим гонораром, а другое дело, когда твоя жизнь и твои доходы с ней никак не связаны.  Но самое важное, наверное, даже не это. Мне кажется, важно понимать, что красота — что бы она ни значила в данный конкретный исторический момент — это далеко не единственное и уж точно не обязательное, что женщина может дать этому миру.