Сегодня вряд ли найдется человек, способный понять, какую стратегию развития выбрала Россия и есть ли вообще у руководства страны перспективное видение того, что будет со страной. Между тем нет сомнений в том, что сегодня считается желаемой целью политического курса, — это мобилизационная консолидация нации, которая должна стать основой политической и экономической устойчивости. Но может ли «посткрымская» мобилизация принести такой результат?

Мобилизация — явление, отнюдь не обязательно обладающее отрицательным потенциалом, скорее наоборот. Любые политические реформы и любая успешная экономическая модернизация всегда основывались на мобилизации граждан в поддержку того или иного курса. Достаточно вспомнить, что

в экономике самые масштабные прорывы осуществлялись странами, на каком-то этапе достигшими «низшей точки» и мобилизовавшимися, чтобы выйти на приемлемый уровень развития.

Это Германия и Япония после Второй мировой войны, Корея после гражданской, Тайвань после поражения от Китая, сам Китай после катастрофы «культурной революции».

Большинство успешно мобилизовавшихся стран не были в полной мере демократичными, а некоторые являлись типичными диктатурами. И несмотря на это, мобилизация показывала крайне хорошие результаты, по мере успешности реформ открывая возможность перехода к нормальному устойчивому развитию. Именно ради такой мобилизации Россия присоединила Крым; ради нее в обществе поддерживается высокий градус неприятия Запада и его «агентов»; ради нее власти готовы идти на бессмысленные обострения во внешней политике.

Но может ли российская «посткрымская» мобилизация принести такой же результат? Этот вопрос ставится сегодня все чаще. Мой ответ категоричен: нет, не может. И отнюдь не потому, что нам нечего реформировать или не к чему стремиться. А потому, что эта мобилизация намного более воображаема, чем реальна.

Может быть, для читателей сегодня непривычна отсылка к «умным» книгам, но я надеюсь, меня извинят. Ключ к сегодняшней ситуации открывают, на мой взгляд, две известные профессионалам работы — книги Корнелиуса Касториадиса о «воображаемых институциях»* и Фарида Закарии о «нелиберальной демократии»**.

В первой убедительно доказывалось, что различие между капиталистической и социалистической системами в Европе в основном порождалось не технологическими и хозяйственными, а идеологическими и мировоззренческими обстоятельствами и потому советская система может легче, чем это казалось, переродиться в рыночную.

Во второй говорилось о том, что попытка имитации демократических институтов является намного более эффективным стопором модернизации, чем их прямое отрицание при доминировании либерального курса в экономике. Применяя эти тезисы к происходящему в России сегодня, мы получим приблизительно следующее.

С одной стороны, мобилизация в стране, которая предшествующие годы не только не терпела унизительных поражений, но и, напротив, стремительно богатела, усваивая западные стандарты и ценности (пусть даже не признаваясь в этом самой себе), не может быть иной, кроме как воображаемой.

Граждане не видели тех сложностей, в борьбе с которыми они должны мобилизоваться, и потому они мобилизуются только на словах.

Мы видим это на каждом шагу: власть символически сокращает себе официальные зарплаты на 10%, но важно ли это, когда сам президент заявляет, что не знает, сколько он зарабатывает? Предприниматели говорят о патриотизме, но делают все, чтобы отсрочить принятие «антиофшорного» закона. Граждане на словах поддерживают усилия страны по защите «соотечественников» на Украине, но готовы сократить свои расходы ради них немногие, а поехать в Донбасс повоевать — единицы.

Но самое главное в другом. Мобилизация никак не отражается на экономике: не намечается ни структурных сдвигов, ни радикального сокращения издержек, ни оптимизации производств. «Жирные коты» в виде руководителей госкомпаний отказываются даже декларировать свои доходы (хотя бы официальные). Так что

если вся мобилизация сводится только к заунывным речам на Васильевском спуске перед согнанной туда толпой, то никакая это не мобилизация.

С другой стороны, воображаемая мобилизация, как и «нелиберальная» демократия, существенно искажает общественные предпочтения и мотивации. В той же мере, в какой 1990-е годы в России обесценили понятие демократии и соответствующие ей институты, так и 2010-е годы способны обесценить значение мобилизации и консолидации.

Постоянно слыша о происходящей мобилизации, граждане будут рассчитывать на определенные результаты, которых не появится, и это отвадит их от подобной риторики. История показывает, что успешное экономическое развитие превращает авторитарные страны в демократические по мере того, как люди начинают стремиться к защите собственности и прав. Режимы же, имитирующие демократию, не добиваются ни реального экономического прорыва, ни правового государства, так как имитация пронизывает все стороны жизни общества и парализует его.

Имитационная мобилизация, как и нелиберальная демократия, имеет все шансы скоро стать нейтральным состоянием российского общества, в котором оно сможет пребывать достаточно долго, не заботясь о реальном развитии, и возвращение к нормальности будет намного более сложным, чем без подобного эксперимента.

В большинстве случаев мобилизация меняет облик общества и делает его более современным. Сплочение мобилизованного социума позволяет пройти многие сложные моменты на историческом пути. При этом любая мобилизация имеет своей целью результат, по достижении которого она сменяется нормальностью и общество «выплескивает» свои до поры до времени ограниченные потребности и интересы. Тогда экономический рост трансформируется в социальное и личностное развитие.

В случае если мобилизация является лишь воображаемой, такой транзит не гарантирован. Двумя фундаментальными слабостями в российской модели является как то, что мобилизация остается незаметной большинству, осуществляясь лишь на словах, так и то, что власть не задает перспективных целей, которые мобилизация призвана достичь (не говоря уже о промежуточных). При этом имеющаяся в распоряжении властей пропагандистская машина (не говоря о возможности очередных «оригинальных» политических шагов) позволяет поддерживать воображаемую мобилизацию на протяжении многих лет, достаточно взглянуть на пример Венесуэлы. Только «выход» из нынешней мобилизации будет в лучшем случае беспорядочным, а в худшем — катастрофичным.

Подлинная мобилизация провоцирует развитие, создавая при этом условия для отрицания как тех условий, которые ее породили, так и тех порядков, при которых она осуществлялась.

Примеров масса: сталинская мобилизация 1930–1950-х и хрущевская реакция; мобилизация при военной хунте в Корее и развитие страны по демократическому пути начиная с 1990-х годов. Мобилизация предшествует нормальности, по мере появления которой вожди мобилизационного периода сходят со сцены. В нашей нынешней ситуации мобилизация рассматривается не как предтеча нормальности, а как гарантия ее ненаступления. Но именно для того, чтобы восприниматься в качестве таковой, мобилизация должна быть воображаемой, а значит, не способной решить ни одну из стоящих перед страной задач; такой, которая по определению не может стать реальной и принести реальные результаты.

Общий вывод банален. Власть делает вид, что народу нужно мобилизоваться. Народ делает вид, что мобилизуется. При этом ничего не меняется. Общество и государство становятся все более архаичными. Впереди — жестокое столкновение с реальностью. Приблизительно такое, какое в нашей истории уже бывало. Кстати, как и после первой Крымской войны…

Автор — Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества