Миллионы россиян не могут найти работу там, где живут, и вынуждены зарабатывать тем, что в позапрошлом веке называлось «отхожим промыслом»

То, чем занимаются эти люди, называют по-разному: сезонная, вахтовая, выездная работа, отхожий промысел. И когда они уезжают из дома, тоже говорят разно: на работу, в командировку, на вахту, на выезд. Иногда такая командировка задерживается на несколько недель и даже месяцев. А жены ждут. Их, своих мужей, а главным образом денег, ради которых те и уезжают из дома. Впрочем, ждут не всегда и не все. И сами мужчины иногда в семью не возвращаются. Так работает большая часть мужского населения провинциальной России. Другой возможности заработать денег на содержание семьи у них нет. Работают чаще всего за «серую» зарплату. В большинстве своем это мастеровые люди, волею судьбы оказавшиеся вне семьи, вне общества, вне государства.

Мы хотим предложить как женский, так мужской взгляд на сложившуюся ситуацию. Это наиболее полно, на наш взгляд, отражает сложившуюся проблему.

Она:

«…Не могу больше, устала! Все надоело: уборка, бесконечная стирка, огород, раздражают отсутствие в доме воды и удобства во дворе. Нет, я не одна. У меня есть взрослые дети-студенты, которые большую часть времени находятся в городе. Есть муж, но его постоянно нет дома. На заработках он. Это сейчас называется «на выездах». Домики, баньки строит. «Большие» деньги зарабатывает. Соседи завидуют, хотя у многих мужики на такой же работе. «Ну, сейчас денег привезет, куда девать будешь?» Отшучиваюсь: «С вами поделюсь». А у самой каждый раз сердце екает: мужик еще не вернулся из командировки, а его зарплаты уже нет. Да и откуда ей взяться, когда он полгода дома сидел, работы не было. Вот и накопились долги — за коммунальные услуги, свет, газ. Старшему студенту за учебу заплатить. У младшего кроссовки разорвались, опять непредвиденные расходы. В результате расход опять оказывается больше, чем доход…»

Он:

«…Не спится. Хотя за день так умаялся, что, казалось, стоит только лечь, как провалишься в сон. Но сон не идет. Наверное, потому что холодно. Наспех сколоченная бытовка не держит тепло. Пока горят дрова в железной печке, сделанной из бочки, вроде жить можно. Когда дрова прогорают, во все щели заползает холод. Пахнет снегом, свежими опилками, стружками и густым мужским потом. Две недели мы не только не мылись в бане, но и не умывались. До ближайшего колодца далеко, и воду приходится беречь только для приготовления пищи. Но дороже воды, еды, дороже всего здесь все-таки тепло. И в бытовке, и внутри одежды. Надо бы подняться и подбросить дров в печку. Но все тело сковано. То ли холодом, то ли усталостью, то ли сном — не поймешь. Домой сегодня позвонить не успел. Ладно, завтра звякну…»

Она:

«…Не звонит. Тихо напеваю про себя песню Верки Сердючки: «Ну почему ты мне не звонишь? Может, денег нет? А может, нет любви?» Все может быть. Уже поздний вечер, дела переделаны, но спать не могу — жду звонка. Постоянно гляжу на часы. Они тикают — отмеряют секунды, минуты, часы… годы. Может, опять что случилось? Может, опять упал откуда? Упал же в одной из поездок со второго этажа. Да спиной на деревяшку! У него тогда на пояснице такая гематома выскочила — величиной с два мужицких кулака. Увезли в больницу. Доблестные медики подержали недельку неместного мужичка, покололи ему анальгин, да и выписали. И куда он после этого направился? На работу, деньги зарабатывать. Он у меня человек ответственный. Как это уехать домой без денег? Работал, лежа на боку, делал посильную работу, помогал бригаде. Дома после этого долго лечился. Но что же он не звонит-то?..»

Он:

«…Мы строим в основном дачи да бани. Заказчик, как правило, не сильно богат. Богатые — те ставят многоэтажные хоромы из кирпича с пуленепробиваемыми стеклами и всякими прибамбасами. Здесь же обычные щитовые домики 6 на 6 метров, а то и меньше. Которые вполне по карману среднего уровня чиновникам, отставным офицерам, сумевшим кроме звездочек на погонах что-то еще взять от Родины, — много иного люда, у кого деньги есть, уезжать некуда, за границей никто не ждет, а вложить накопления куда-то требуется, иначе государство в очередной раз отберет и эти крохи…»

Она:

«…Встретила знакомую, спрашиваю: «У тебя никак муж приехал?» «Да, — отвечает, — три месяца дома не был. Соскучились и я, и дети. Младшенький — тот и вовсе осторожничает: папка ли?» И так грустно смеется. Вот жизнь. Меня всегда интересует, а сколько процентов мужского работоспособного населения трудится на этих самых выездах? Нет такой статистики. Как и того, сколько семей, не выдержав кочевой жизни мужчин, распалось. Больше всего меня убивает огромная сумка грязных вещей, которые муж привозит домой. У нас нет в доме воды и, следовательно, машинки-автомата. Я за нее. Надо и постирать, и на речку съездить выполоскать. Целый день уходит. А еще я не люблю собирать мужа в дорогу. У меня сразу портится настроение, у него тоже. В голове постоянные думы: как доедут (если уезжают ночью, то и вообще спать не могу), где на этот раз будут жить, чем питаться?»

Он:

«…Если хозяин не скаред, то протягивает электрическое освещение, и тогда можно работать, пока усталость с ног не свалит, — ведь нам важно поскорее сдать объект и уехать к домашнему теплу, где ждут и нас, и денег, которые мы зарабатываем здесь. Иные договариваются с соседями по даче, чтобы строителям не в дощатой подсобке спины морозить, а хотя бы в бане. Некоторые привозят еду. А так перебиваемся супами из пакетиков да отварной картошкой и килькой в томате. Из лекарств лук, чеснок, бинты да анальгин. Был один хозяин, который дневал и ночевал с нами, ел из общего котла. Таких мало, но с ними работается легко. Они могут потребовать что-то переделать, перестроить на свой вкус, но, во-первых, всякие изменения в проект легче сделать сразу, а не потом, когда дом уже сдан, а хозяина что-то не устраивает — то лестница крута, то потолок низок. Во-вторых, за каждую свою прихоть он платит строителям отдельно. А есть такие, кто за весь срок носа на стройку не кажет, а потом фирме выставляют претензии…»

Она:

«…Восемь лет я терплю такую жизнь. Восемь! Самых лучших молодых лет, когда бы мы могли радоваться тому, что вместе. Вместе воспитываем детей, гуляем, что-то делаем, вместе спим. Иногда кажется, что больше не выдержу. Хватит, ищи работу дома. А ее нет, работы-то. Вернее, есть, с зарплатой в 6—7 тысяч. Столько и я получаю. Но на эти деньги не проживешь. А надо еще детей учить, ставить на ноги. Нет, опять говорю себе, надо терпеть. За эти годы, переживая за мужа, я выпила, наверное, не один литр корвалола и пустырника. В каждой поездке с ним обязательно что-то происходило. То заболеет, то руку порежет, то упадет. Бывало, от усталости засыпал за рулем. Пока Бог миловал от серьезных последствий, только обидно, что распределенные задолго деньги приходилось тратить на ремонт машины…»

Он:

«Слава богу, работа закончена, пора собирать пожитки. Интересно, довезет хозяин до базы или придется добираться своим ходом? А это помимо рабочего инструмента постельные принадлежности, теплая одежда, кружки, миски — скарба набирается много. А здоровенные баулы и давно немытые физиономии — прекрасная мишень для всякого рода милицейской шпаны. «Кто такие? Откуда? Зачем?» — «Строители». — «Временная прописка имеется?» — «Нет». — «Билет сохранен?» — «Так нас машиной везли...» Ну и пошли, милки, со своими баулами и потными рубахами в отделение на каком-нибудь Белорусском или Ладожском вокзале. Правда, опытные люди говорят, что до милицейского отделения лучше не доходить, дороже обойдется. Если еще и под мухой, то можешь в каком-нибудь привокзальном околотке весь свой заработок оставить. Лучше при встрече с нарядом людей в камуфляже вложить в паспорта по «штуке». Тогда они даже проводят до кассы, где тебе продадут билет на право проезда в пассажирском поезде. Документ, который в нашем положении оказывается значимее гражданского паспорта…»

Она:

«…Люди не понимают, от чего я устала. Ведь, по их мнению, мужик денег столько возит, радоваться бы надо. Вот и радуюсь. «Радуюсь» тем лишениям, которые выпали на нашу жизнь. А лишены мы многого: друг друга, взаимного внимания, заботы. Любви, наконец. Вся наша жизнь проходит на расстоянии, по телефону. Но другой жизни, я понимаю, в ближайшие годы мне не светит…»

Он:

«…Вот и дома. Идет отходняк. Жены считают деньги. Мы даже не едим — спим. Летом такой кайф может прерваться уже на другие сутки — хозяин пришлет нарочного, что пора сколачивать очередной дом, есть новый заказчик. Зимой может затянуться на неделю, а то и месяц. Мне эта затяжка уже в тягость. Начинаются какие-то домашние проблемы, от которых мы, привыкшие к кочевой жизни, уже успели отвыкнуть. Мы вроде бы и домашние, семейные, но уже как бы наполовину. Подходит время, и начинаем рваться в очередную поездку. Мы еще считаем себя причастными к стае, которая называется семьей и ради которой терпим холод, голод, лишения. Но уже ей не принадлежим…»

Александр КАЛИНИН, Елена СМИРНОВА

Послесловие:

По прогнозам, больше половины всего населения страны к 2025 году будет вращаться на орбитах крупных городов. Называется это — ускоренное сжатие обжитого пространства. Процесс, похоже, уже идет как сверху — расширение границ Москвы, Питера, других мегаполисов, так и снизу — население малых городов и поселков в основном кормится за счет агломераций. Массовое закрытие сельских школ, больниц, укрупнение не только поселений, но и муниципальных образований, вывод из райцентров без их согласия жизненно важных подразделений, формирование межмуниципальных управленческих структур — все это признаки будущего административного переустройства страны. «Можно смягчить негативные тренды, — говорят специалисты, — но переменить их нельзя: агломерации будут стягиваться, остальное пространство — пустеть». По мнению разработчиков такого переустройства, это нормально. По мнению тех, кто кормится сейчас вокруг мегаполисов, нет. Одни из них копят деньги, берут кредиты и покупают квартиры хотя бы в областных центрах. Другие живут как есть. И недоумевают, почему государство, если оно чувствует потребность в притоке в большие города новых рабочих рук, если уж оно так решило переустроить страну, не строит ударными темпами муниципальное жилье. Нанимать которое было бы по карману нашим героям. Семье. Ячейке общества, как говорили в недавние исторические времена. Пока эта ячейка еще не рассыпалась.

Комментарий

Анатолий ВИШНЕВСКИЙ, директор Института демографии НИУ-ВШЭ:

— В вышедшем несколько лет назад докладе о развитии человеческого потенциала в России, озаглавленном «Россия перед лицом демографических вызовов», есть раздел, который называется «Возрождение отходничества: временно или надолго?» (Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации 2008. Россия перед лицом демографических вызовов. — М.: ПРООН, 2008. С. 89–90.) «Отходники» — это и есть те самые «кочевники поневоле», их появление, как говорится в докладе, «заставляет вспомнить эпоху отходничества в пореформенной России XIX в.».

Сколько у нас таких кочевников, толком не знает никто. Иногда называют огромные цифры — 15–20 млн семей, живущих за счет отходничества. Говорят, что есть местности, где до 80% трудоспособного населения уходят в отхожие промыслы. Проверить это трудно. Оценки Ж. Зайончковской, сделанные в 2000 году на материалах обследования населения малых городов, были существенно ниже — 3 млн домохозяйств. Н. Мкртчян на основании регулярно проводимого Росстатом Обследования населения по проблемам занятости оценивает число трудовых «кочевников» в 2012 году в 1,6 млн человек, из них 19% посещали дом раз в неделю, 39% — 1–2 раза в месяц, 42% — реже одного раза в месяц. В отдельных регионах европейской части страны отходников порядка 10% от всего занятого населения, в сельской местности, поселках и малых городах их доля выше.

Возможно, такая оценка преуменьшает масштаб явления, далеко не все отходники попадают в сферу государственных обследований, но даже и 1,6 млн — это немало, особенно с учетом числа членов семей, для которых, понятное дело, такое кочевничество не остается без последствий. «Он» и «она» — это уже 3,2 млн человек даже по консервативной оценке Мкртчяна.

Почему столько людей живет не там, где работает, а работает не там, где живет? В пореформенной России XIX века ответить на этот вопрос было легче, чем сейчас. Сегодня в него надо было бы срочно вникнуть, отложив на потом, скажем, вопросы зарубежного усыновления или определения запрещенных к употреблению матерных слов, — тогда, может быть, и безотцовщины, и мата стало бы поменьше. Но, видимо, проблемы у нас ранжируются не по их важности, а по легкости их решения.