Канонизировать Ивана Грозного, Зою Космодемьянскую или Игоря Талькова? Зачем самочинно писать иконы и составлять службы тем, кто не прославлен Церковью? Почему советский образ мыслей оказался столь живучим? Книга петербургского историка Сергея Фирсова «На весах веры: О коммунистической религии и новых „святых“ посткоммунистической России» отвечает на эти и многие другие вопросы.

Сергей Фирсов много лет занимается изучением истории Русской Православной Церкви с Синодального периода до нашего времени. Разговор о маргинально-еретических течениях в постсоветскую эпоху немыслим без разговора о прошлом нашей страны, об особенностях церковной жизни людей, ее населяющих.

Свет просвещения или свет Христов?

— Многие, и Вы в том числе, считаете основной причиной трагических изменений в нашей стране то, что религиозность народа была только внешней, по знаменитой формуле Лескова: «Русский народ крещен, но не просвещен». Но не секрет, что власть в Российской империи боялась как раз просвещения народа, предпочитала «законсервировать» его в состоянии где-то XVII века. Можно ли сказать, что тогдашняя политика власти способствовала тому, что вера нашего народа была недостаточно глубока?

— Однозначно ответить на такой вопрос невозможно. Безусловно, образование, религиозное прежде всего, влияет на степень понимания веры предков. Но дело не только в этом. Дело в том, что русский народ в течение достаточно длительного периода своего развития, как, впрочем, и другие народы, жил в большей степени обрядоверием, чем верой, воспринятой через разум. Чувство было, безусловно, первичным. Большинство населения Российской империи было просто-напросто неграмотно — мы должны это учитывать, но абсолютизировать этот факт не стоит.

В свое время обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев в своем «Московском сборнике» коснулся этой темы, заметив: «Для людей неграмотных Библия не существует; остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и церковью. В иных глухих местностях народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш».

Это говорит о том, что те, от кого это зависело, отдавали себе отчет в неграмотности так называемого простого народа, но не делали из этого далеко идущих выводов об обязательности падения его, народа, религиозности. Победоносцев продолжил свою мысль так: «И, однако, во всех этих невоспитанных умах воздвигнут, как это было в Афинах, неизвестно кем алтарь неведомому Богу».

— Это было недальновидно?

— Нет, это нельзя считать недальновидностью. Счет, грамотность, умение писать вовсе не приводят человека к знанию веры или к желанию это знание приобрести. Мы можем видеть на примере дня сегодняшнего, что большинство людей навыки счета, письма и даже компьютерной грамотности освоили, а кто-то имеет и высшее образование, но данные обстоятельства никак не сказываются на их религиозной подготовке, на их желании узнать что-то о вере.

Не неграмотность как таковая содействовала падению религиозности народа, а бурное развитие цивилизации, городской субкультуры, разрушение традиционного уклада жизни общества. Для примера достаточно привести такие цифры: если на Пасху в 1916 году в русской армии причащались более 90% личного состава, то в 1917 году, буквально через короткое время после свержения царской власти, менее 10%. Связь Церкви с царством определенным образом сказалась.

Большевики эксплуатировали те или иные чувства людей, их непонимание свободы, которую очень часто в России подменяли вольницей — что моя душа хочет, то и буду делать. В своем «Апокалипсисе нашего времени» Василий Васильевич Розанов замечал, характеризуя события того печального времени: «Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.

Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 «и такой серьезный», Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой. И что ему царь сделал, этому «серьезному мужичку». Вот и Достоевский… Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и «Война и мир», — резюмировал он.

По его мнению, Церковь пала даже страшнее, чем царство. Конечно, это было не голое теоретизирование, а крик души. Мы же не должны забывать о двух важных компонентах. В первую очередь, то, что традиционная религиозность, свойственная большинству крестьянского населения России, разрушалась постепенно, под натиском городской субкультуры. С другой стороны, не можем не учитывать, что Церковь в те времена была «ведомством православного исповедания», то есть частью государственной машины.

— В чем, на Ваш взгляд, разница в менталитете простого человека в нашей стране начала ХХ века и сейчас?

— Признаюсь, очень не люблю выражение «простой человек», потому что по убогости своей не знаю, что такое человек сложный. Обычный, необразованный, малокультурный человек, в принципе, один и тот же что в начале ХХ, что в начале XXI века. Такого рода люди живут больше инстинктами, активным, порой агрессивным эгоизмом, и в революционные времена этот эгоизм окрашивается кровью, вот и всё. Когда экстремальных событий нет, этот человек живет обычно, спокойно, как правило, никому особо не мешая. Но складываются события по-другому, внешняя позолота слетает, и его нутро предстает во всем своем ужасающем безобразии.

Встает тот, кого Мережковский называл хамом — тогда, в 1906 году, «грядущим», в какой-то степени предсказывая его появление. Мы уже слово «грядущий» можем не употреблять. Вина ли хама в том, что он хам? Безусловно, человек несет ответственность за свои поступки. Но не только этого самого хама мы должны обвинять во всех грехах, им совершенных, но и обстоятельства времени, обстоятельства места. Односложные ответы на сложные вопросы недопустимы, самое легкое отделаться констатациями типа «враги пришли, устроили заговор, сломали традиционное общество, и простой, открытый, добрый народ повернули на злое».

Не надо щадить так называемый «простой народ». Если говорить о революции как о вине, то, безусловно, о вине и правящих верхов, и народа. Разумеется, разная степень вины. У правящих верхов больше ответственности и исторической, и нравственной. Но сваливать всё на неумение «верхов» нельзя — это и к прошлому относится, и к настоящему. Красный угол и «красный уголок»

«Уже к концу 1920-хгодов большевистская партия настолько становится злой пародией на христианскую Церковь, что не заметить этого невозможно. Формируется своеобразный партийный „канон“, утверждается „догматическое учение“, появляются свои еретики и отступники».

Из книги «На весах веры»

— Вы пишете, что новая власть, понимая необходимость религиозных ритуалов, пыталась заменить «устаревшие» ритуалы и обряды новыми, часто пародируя их. Какой из советских мифов и советских ритуалов оказался самым устойчивым?

— Сложный вопрос. Давайте рассуждать вместе. Какие советские ритуалы остались? Безусловно, советский культ потерпел фиаско, однако мавзолей существует и посещается. То есть поклонение Ленину существует, хотя и не на государственном уровне. Далее. Культ вождей революции, безусловно, ушел в прошлое, хотя многие памятники и память о них, закрепленная в топонимах, во многом сохраняется. И многие люди говорят, что не надо переименовывать.

Безусловно, никто не считает Ленина богом-сыном революции, как и Карла Маркса и Фридриха Энгельса — коллективным богом-отцом. Ленинские произведения больше не являются «новозаветными», как и Маркса и Энгельса — «ветхозаветными» произведениями марксизма. Коммунистические учение не является тем псевдосвятым «духом», который всё покрывает собой. Но рудименты квазирелигии существуют, точно так же, как и, трансформировавшись, существуют различные формы социальной инициации.

Достаточно вспомнить дворцы малютки и дворцы бракосочетаний. В свое время, когда Хрущев пытался по-новому организовать быт, он вернулся к традициям 20-х годов, по-своему модифицируя их. Так появились в Ленинграде, по-моему, в 1959 году, первые дворцы бракосочетания, церемонии в которых должны были заменять церковное венчание, и дворцы малютки, где Таинство Крещения подменялось торжественной регистрацией рождения. Регистрация существовала всегда, но акцент на торжественности был сделан не случайно.

Разумеется, нынешние пары, заключая брак во дворце бракосочетания или принося во дворец малютки своих младенцев, очень часто попутно венчаются и крестят детей. Тем не менее, эти советские формы социальной инициации существуют по сей день. Невозможно представить полного изъятия тех форм социальной жизни из нашего времени. Но некоторые парадоксы налицо — например, отпевающий покойника в крематории или в больничном морге священник. Это совершенно иррационально с точки зрения Православия, но факт остается фактом.

— Да, многие церковные иерархи распространяли документы о том, что отпевание вне храма недействительно, что не имеющие возможности привезти покойника в храм могут заказать заочное отпевание, но, несмотря на это, такая практика продолжается.

— Человек по сути своей ритуалист. Он хочет выполнить те или иные ритуалы во что бы то ни стало, несмотря на то, что это вовсе не ритуалы той Церкви, к которой он себя, пусть формально, причисляет, а что-то странно модернистское.

— Иные православные, и священники, и миряне, отказываются от празднования Нового года и дней рождения, другие считают, что в этом нет ничего плохого. Как Вы лично подходите к этой проблеме? Советские праздники — подмена праздников церковных?

— Думаю, в нынешнее время не стоит рассматривать это как подмену. Более того, невозможно изъять из календаря большинства граждан нашей страны Новый год и дни рождения. Большинство людей празднуют и Новый год, и Рождество, и день рождения, и день Ангела, совершенно не задумываясь, насколько одно с другим сочетается. Бороться с этим, я считаю, совершенно бесперспективно. Так же, как совершенно безрезультатной оказывается борьба Церкви с тризнами, устраиваемыми на кладбищах.

Тризна на могиле — это дохристианский обычай, но дожил до сегодняшнего дня. Прийти на могилу, оставить там угощение и водку в рюмке, самим посидеть и выпить — это традиция. Традиции существуют не потому, что они полезны или вредны, а потому, что они существуют. Они перерождаются, видоизменяются, но это происходит без сознательного участия людей. Даже коммунистические ритуалы менялись. Например, партийные съезды последних лет всё больше и больше напоминали лже-соборы, а генеральный секретарь, отдавал он в этом себе отчет или нет, исполнял роль главного псевдожреца псевдорелигии. Политбюро ЦК КПСС — это было что-то вроде епископата.

Были и свои «святые», как «местночтимые», так и «вселенские». Достаточно вспомнить, например, Ивана Васильевича Бабушкина, именем которого в Петербурге до сих пор названа большая улица, или Розу Люксембург. И если в первом случае можно говорить о «местночтимом святом» коммунистического пантеона, то во втором — о «вселенской праведнице». Были «красные уголки», «красные комнаты» — своеобразные коммунистические «часовни»: там стояло знамя, висели портреты кандидатов и членов Политбюро, часто всё это украшалось цитатами из «священных» текстов — из Ленина, например.

— Сейчас нерелигиозным людям, на Ваш взгляд, не хватает каких-то общих ритуалов, общепринятой идеологии?

— Я сомневаюсь, что прибежищем нерелигиозных людей, особенно в последние десятилетия советской эпохи, были красные уголки или чтение вслух произведений классиков марксизма-ленинизма. В конце советского периода абсолютное большинство здравых людей не верили в публичные коммунистические заклинания и про себя смеялись над ними. Пионерский ответ на возглас «Будьте готовы!» — «Всегда готовы!» был во многом формален и не нес в себе ничего сущностного — по крайней мере, для тех, кто заставлял пионеров это выкрикивать.

С детьми сложнее — если ребенок воспитывается в определенной среде, он будет воспроизводить те или иные лозунги, модели поведения. Но если этот ребенок неглуп, то с годами он все меньше и меньше будет воспринимать эти коммунистические заклинания как священные. Коммунистическая «религия» начинает разрушаться со скепсиса и смеха, с несоответствия слова и дела, с осознания бессмысленности того, во что тебя заставляли верить. Через это прошли практически все к концу коммунистического периода в СССР. Безусловно, были и фанатики,кто-то остался «верным ленинцем» до сегодняшнего дня, но не они делают погоду.

Что касается веры как таковой, то, безусловно, человек тянется к вере, пытается найти то, что будет считать безусловным, важным для себя, исключительно ценным, за что можно и нужно отдать жизнь. Другое дело, что необразованный человек очень часто не замечает подмены и может отстаивать то, что святыней по большому счету не является. Но можно ли таких людей насильно во что-то «правильное», с нашей точки зрения, обратить? Здесь у меня большие вопросы. Я не знаю, можно ли непросвещенность или неграмотность преодолевать с помощью интеллектуального насилия. Я думаю, что это тупиковый путь.

О державобесии

— Большую часть своей книги Вы посвящаете так называемой «сакрализации державности», особенно культу царебожия.

— Вначале о державности, или державобесии. Гибель великой страны, безусловно, у многих вызвала шок, удивление, страх за будущее, заставила переосмыслить прошлое, по-другому взглянуть на него — недавнее и давнее, советское и досоветское. Стремление через понятие державы выйти на понятие идеала или цели, главной жизненной задачи, мне понятно. Но мне кажется, что это неверно. Ведь главное, на чем держался коммунистический культ в период расцвета — поклонение государству как таковому, не любовь к родине, подчеркиваю, а поклонение державе как выдающейся ценности, как самоценности.

После гибели Советского Союза, после пересмотра многих прежних установок, после смены парадигмы мышления для целого ряда людей вопрос о том, что делать и куда идти, стал напрямую связываться с вопросом о государственном величии. И воспринимать прошлое эти люди стремятся через призму сильного государства — соответственно, те, кто содействовал в прошлом, даже в очень давние времена, укреплению государства, превозносятся, хотя и здесь не всё очевидно и просто, а те, кто содействовал, по их мнению, разрушению государства, проклинаются.

В этой связи нам понятна логика сторонников почитания Ивана Грозного и тех, кто приравнивает Николая II ко Христу (О недопустимости называть подвиг Николая Второго искуплением за грехи русского народа говорил подробно еще Святейший Патриарх Алексий: «искупительный подвиг один — Господа нашего Иисуса Христа, и сравнивать расстрел императора и его семьи с искупительной жертвой Спасителя невозможно»» — прим.ред.). Если в первом видят борца за великое государство, искреннего христианина, борца с ересью, то в последнем видят своего рода идеальный образ преданного и оклеветанного святого самодержца, нового Христа.

Не случайно царебожники говорят о «христоподражательном подвиге» последнего российского императора. Вполне естественно этими людьми и Григорий Ефимович Распутин воспринимается как последний «старец» империи, верный пёс самодержавия, своеобразный «опричник» Николая II. Здесь явно видна перекличка с Иваном Грозным и его эпохой.

Безусловно, в этом же контексте можно рассматривать абсурдное, на первый взгляд, восприятие некоторыми людьми, называющими себя православными, Иосифа Виссарионовича Сталина как воссоздателя государственности, священного советского, или красного, царства. Одним из адептов этой идеологии мы можем считать Александра Андреевича Проханова, главного редактора газеты «Завтра», человека исключительно искреннего, но занимающегося — надеюсь, что несознательно — интеллектуальной провокацией.

Неумение четко и внятно ответить, хотя бы себе, на сложные вопросы жизни страны и в то же время желание найти простой и ясный ответ характеризует людей, не имеющих дисциплины ума. Нужна интеллектуальная честность и смелость, чтобы, поставив сложные вопросы, не искать на них примитивные ответы. Александр Андреевич и его союзники и единомышленники без тени сомнения соединяют несоединимое.

Конечно, трудно назвать Проханова царебожником, но человеком, который верит в возможность канонизации Сталина и многих советских героев, несомненно. Он и сам об этом многократно писал. А в чем, собственно, дело? Дело в государственных заслугах Сталина. Он воссоздал величайшую империю, а о цене не спрашивают, цена не важна.

— А была ли эта империя такой уж великой, как утверждают поклонники Сталина? Ведь прочность ее держалась на полной изоляции, «железном занавесе», а как только стала просачиваться информация, империя начала расшатываться…

— Империя, основанная на ложном фундаменте, обязательно рухнет, это во-первых. Во-вторых, все империи погибают рано или поздно. Значит, вопрос надо ставить по-другому. Если мы говорим о христианских, вечных ценностях, это одно. А если ценность для нас — великая империя, которая должна существовать несмотря ни на что, это другое. Соединять эти две вещи не стоит. Конечно, бывают времена, когда одно с другим совпадает, но мы должны опасаться подмены, должны опасаться принять временное за вечное. Если мы перепутаем, дальнейшие ошибки неизбежны.

— Многие защитники Сталина сейчас говорят, что репрессии — это было правильно, что надо было уничтожать зажравшуюся ленинскую гвардию и так далее. Кроме того, Сталина чтут за антисемитскую политику.

— Я слышал и другие заявления — например, что благодаря товарищу Сталину у нас появился сонм новомучеников, и Церковь должна его благодарить… Это просто кощунственная и циничная логика, но подобные высказывания лишний раз свидетельствует, что при желании оправдать или объяснить можно всё что угодно.

Безусловно, среди почитателей Сталина антисемитские его действия играют не последнюю роль. Часто приходится слышать, что Сталин продолжил дело борьбы с жидовствующими, начатое Иваном Грозным. Серьезно обсуждать вопрос эти люди не могут и не хотят. Для них серьезного вопроса, кого и как Сталин наказывал и уничтожал, нет. А он уничтожал не только и даже не столько ленинскую гвардию, сколько ни в чем не повинных людей, и часто без оформления каких-либо уголовных дел. Вспомним хотя бы огромный голод начала1930-х.

Миллионы людей погибли от голода, сознательно спровоцированного сталинской властью, и эти люди не были ни врагами народа, ни коммунистами, никем. На них не заводились уголовные дела, они просто умирали. Вспомним высылки, очень часто бессудные, переселения, в результате которых сотни тысяч людей умирали. Вспомним так называемые «репрессированные народы» — люди тоже уничтожались без уголовных дел. Поэтому подсчитывать можно и нужно, но надо обращать внимание и на тех, кто были уничтожены вне этой, и без того звериной, драконовской, системы сталинского правосудия. То, что подобные вещи обсуждаются всерьез, постыдно.

Как считать, что любая цель, если она направлена на укрепление государства, оправдывает любые средства? Это попросту аморально. Я убежден, что стремление оправдать Сталина, идущее от специфически понимаемой любви к великой стране, во многом содействует дальнейшему ее разрушению, хотят того адепты Сталина или нет. Они то, при всех их криках, — главные подстрекатели и разрушители тех самых основ и принципов, на основе которых в свое время строилась и созидалась российская государственность.

Критика спящего разума, или Let my people go

— Возьмем время, которое часто называют вегетарианским, то есть эпоху застоя. Часто приходится слышать, что тогда советская власть гораздо «гуманнее» относилась к человеку, чем нынешняя власть сейчас: не было, дескать, такого цинизма, разврата, людей учили и лечили бесплатно, и т. д.

— Безусловно, последний период существования Советского Союза — это период вегетарианский: массового уничтожения людей не было, социальная система развивалась, и забывать социальные достижения Советского Союза неправильно. Но неужели мы не должны помнить, какой ценой это было куплено, неужели не должны задумываться над тем, что предшествующая кровь, невинная кровь, вопиет к небу? Как это возможно для верующего человека? Естественно, за зло предшествующих поколений потомки рано или поздно будут расплачиваться, и в какой-то мере мы расплачиваемся за это зло. Для верующих это должно быть естественно и понятно.

— Нужно, наверное, понимать, что причины болезней нашего общества искать надо именно там, в «благополучном» советском прошлом, а не кивать при каждом случае на «тлетворное влияние Запада»…

— Я думаю, нужно в первую очередь помнить, что добро не рождается от зла. Оно от добра рождается. Благодаря жестокости, насилию, уничтожению многих людей выросла и окрепла великая держава, но это не значит, что эта держава дальше должны была процветать, развиваться и укрепляться. Иначе тогда мы должны принять, что история ничему не учит, что какое бы зло ни делали наши предки, потомки могут это игнорировать и на крови построить здание справедливости и радости. Я не представляю, чтобы это было возможно. На крови мучеников созидается Церковь, но считать, что на крови невинных жертв должна была укрепляться, улучшаться и развиваться советская империя, я не могу.

Выставка «Преодоление»

— Может создаться впечатление, что маргинальные, сектантские настроения, описанные в Вашей книге, характерны лишь для пост-тоталитарных режимов, где активно насаждались псевдорелигии. Но ведь различные секты возникали и возникают при любых режимах…

— Должен подчеркнуть, что я писал не о сектах, я писал об определенных взглядах людей на происходящие или происходившие события. Слово «секта» я бы поостерегся употреблять. Очень часто люди, воспринимающие Николая II как царя-искупителя или Иосифа Сталина как «коммунистического святого», не считают себя оторванными от Церкви, искренне верят, что они к ней принадлежат, не собираются никоим образом выходить из нее и создавать что-то свое. Я писал о сознании людей.

Безусловно, сон разума рождает чудовищ. Спящий разум — думаю, лучшая характеристика такого рода людей. Можно ли их в этом обвинять? Не знаю. Не всегда у человека есть силы проснуться, есть желание открыть глаза. Иногда спокойнее и комфортнее пребывать в мире иллюзий. Это квазирелигиозные или политические иллюзии, они возникают благодаря революционным пертурбациям.

— В книге Вы подчеркиваете, что никаких методов борьбы с маргинально-еретическими группами не существует — любое разоблачение, любое признание их учения ересью маргиналов не останавливает; «гонения» даже усиливают их пыл…

— В любом случае, никакого рецепта борьбы с иллюзиями нет и быть не может: кто-то проснется, кто-то — никогда. Главное — пытаться человека разбудить, не навязывая ему свое мнение, а предлагая честно подумать над прошлым, чтобы достойно жить в настоящем.

— Приходилось слышать, что в столь легкой «победе коммунизма в сознании» сыграл роль православный менталитет: дескать, Православная Церковь во все времена была в полном согласии с властью, поэтому у людей уже в крови было подчинение власти. Вот и под советскую власть, дескать, Церковь «прогнулась», так что сама виновата…

— Безусловно, 70 лет существования Русской Православной Церкви в советском государстве — это период ее вавилонского пленения. Процесс этот был неоднозначен. Коммунистическая машина перемалывала и уничтожала многих и многих священнослужителей и верующих мирян. Безусловно, время так или иначе содействовало тому, что после определенного периода, когда советская власть только укреплялась, часть духовенства и священноначалия захотела наладить нормальную жизнь и в этом государстве.

Мы можем обвинять митрополита, затем Патриарха Сергия (Страгородского) и его последователей в том, что они пошли на поводу безбожной власти и подчинили Церковь кадровым причудам — особенно после того как Сталин изменил церковную политику и решил создать некое религиозное гетто в стране, предоставив Церкви определенные права, но под безусловным контролем власти. За Советом по делам религий, конечно, стояли специальные службы, которые пытались контролировать Церковь. Но следует ли из этого, что Церковь перестала быть сама собой и полностью превратилась в некое идеологическое орудие на внешней арене?

Максималисты могут так говорить, но имея хотя бы некоторое представление о советской истории, здравый человек вряд ли будет столь категоричен. Безусловно, люди слабы, и страх, который сталинская система воспитывала, не мог не повлиять на многих людей. Не будем забывать, что и голод был спровоцирован, чтобы сломить крестьянина. С этой же целью были созданы колхозы и совхозы — уничтожить самостоятельного сельского производителя, ввести его в государственные рамки. Чтобы перевоспитать интеллигенцию, было организовано «академическое дело» 1929 года.

С этой же целью проводились репрессии и по отношению к так называемой «ленинской гвардии». Если мы не будем об этом забывать, мы поймем, почему происходили неприятные для нас сегодняшних контакты Церкви и государства, поддержка Церковью основных инициатив советского правительства. Конечно, ужасов 1920 —1930-х в 1960 —1970-е не было в помине, но к тому времени выросли уже другие поколения, поколения, сформировавшиеся в советской действительности, не знавшие ничего другого и в целом воспринимавшие советский эксперимент положительно. Можем ли мы винить этих людей? Думаю, нет.

Наш ум дан нам нашим же временем, изменившейся ситуацией. Родись мы в 1930-е и повзрослев в 1960-е, большинство из нас, скорее всего, не стали бы активными противниками коммунизма. Система взглядов советского коммунизма должна была изживаться временем, знаниями. Эти процессы сложны и не могли проходить молниеносно. Когда наступило нужное время — конец 1980 — начало1990-х, ситуация изменилась за достаточно короткий период. Но она не могла бы измениться, если бы отечественные интеллектуалы не были внутренне готовы к этим изменениям.

Значит, несмотря на всю «советскость», все же что-то оставалось, возможность победить страх была реализована — не в полной мере, но всё-таки… Уничтожить раба в себе полностью не удалось и вряд ли удастся в ближайшее время, и иллюзии у всех хоть какие-то да есть. Но главное, что надо иметь в виду, — честность перед собой есть оружие исключительной силы. Она позволяет изменяться, позволяет сомневаться в себе, развиваться и искать правду, которую христиане воспринимают как одну из высших ценностей, ибо без правды нет Бога.