Пандемия коронавируса заставила весь мир говорить о медицине. Тем более что ни в одной стране мира система здравоохранения не выдержала ни пандемии, ни критики. В России обсуждают в основном Москву. Между тем самое интересное начинается уже в нескольких сотнях километрах от нее.

На время карантина я сбежала под Козельск, тот самый «злой город» из школьных учебников. Моя соседка — врач из местной больницы. У нее нет пальца на руке — случайно отрубила, когда колола дрова. У соседки свое хозяйство: кролики, козы, большой огород, ведь на зарплату врача прожить трудно. За чаем она любит поболтать о своей работе.

«Была у меня на днях пациентка, семь беременностей, шесть родов. Первого она по пьяни сиськой придавила, третий сам помер, пятый утонул. Последняя беременность неудачная, потеряла она ребенка, и мы ей матку вырезали, достала уже. Больше рожать не будет, слава тебе господи», — на этих словах соседка широко перекрестилась.

Когда я слушаю ее истории, мне кажется, что я оказалась в бунинской «Деревне» или в рассказах Чехова. Потому как в этих местах со времен Ивана Алексеевича и Антона Павловича мало что изменилось.

Деревенские лечатся молитвами, заговорами и наложением рук. Старая знахарка, с бельмом на глазу и грязными лохматыми волосами, принимает на дому. От тысячи рублей за сеанс.

У нее деревянная изба, с рукомойником над раковиной и туалетом во дворе. По углам — иконки, лампадки и засушенные травы. Старуха достает пластиковую бутылку со святой водой, шепчет над ней «Отче наш» вперемешку с собственными заклинаниями. «Эту воду нужно пить неделю по глотку, а остатки вылить на свою рубашку, — говорит она. — Ровно в полночь выйти на ближайший перекресток и сказать: «Как рубашку я здесь бросила, так и болезнь моя останься».

Одна местная целительница «широкого профиля» снимала в деревне железный амбар, принимала несколько раз в неделю, и к ней съезжались со всех окрестностей. Я видела, как к ней на руках несли даже мальчика с ДЦП. Теперь у нее большой дом, и она принимает не всех, а только по знакомству.

Говорят, что она лечит все, от подагры до онкологии. Водит руками по больному месту и, закатив глаза, будто в эпилептическом припадке, «ставит диагноз»: «у тебя соли в коленках», «чувствую злые клетки» или «слишком много воды в тканях».

Лечит тоже в основном руками, в них, как она говорит, большая целительная сила.

Правда священники на такое лечение не благословляют. Тем более что у церкви есть свои, «одобренные РПЦ», старцы, блаженные и чудотворцы. А от всех болезней помогает молитва. При глазных болезнях — Святому мученику Лонгину Сотнику, при зубной боли — Священномученику Антипе, при болезнях сердца — Святителю Иоасафу, при грыже — Феодориту Студиту, при бесплодии и гинекологических болезнях — Матроне Московской или Ксении Петербуржской, а при раке — Пресвятой Богородице или Святителю Нектарию Эгинскому.

В ближайшем от этих мест монастыре, Оптиной пустыни, есть старец Илий, духовник патриарха. Он редко появляется без телохранителей, здоровенных монахов в черных рясах. Те сдерживают толпу женщин, которые кидаются на старца, чтобы хотя бы прикоснуться к нему: верят, что это помогает от болезней, как душевных, так и телесных.

Заболев, многие тут снаряжаются в паломничество по всем окрестным монастырям, к монахам-целителям и чудотворным иконам. Привозят туда своих больных детей, выстаивают долгие очереди, иногда сутками проводят в припаркованной у монастырских стен машине, ожидая, пока их примут.

Монах обнимает, накладывает руки, читает молитву: это заменяет и химиотерапию, и гормональные препараты, и все что угодно. Так и катаются люди месяцами от монастыря до монастыря и запускают болезнь настолько, что уже и к врачам идти поздно.

А что еще остается, если местные больницы в руинах, а новых церквушек, храмов и монастырей построено на каждом шагу? Только верить в чудо.

Местная больница — вообще та еще достопримечательность. Закрытые корпусы с заколоченными окнами, огромные стаи ворон, свившие гнезда вокруг — крик стоит как над полем боя, где остались сотни брошенных тел. Из современных построек — только платная клиника и ритуальные услуги, прямо перед главным въездом. Чтобы пациенты с самого начала ни на что не надеялись, а, не откладывая в долгий ящик, выбирали себе подходящий венок и памятник.

В числе других отделений закрыли местный роддом. Как и в других городах в округе. Поэтому рожать теперь можно только в Калуге, до которой не все успевают доехать.

Домашние роды тут не прихоть или дань моде, а вынужденная мера. Уж лучше дома, чем в машине по дороге в областной роддом.

В деревне, через овраг от Козельска, живет Пашка-гинеколог. Он знаменит тем, что строит отличные заборы, лучшие в деревне. У него четверо детей, свою кличку он получил за то, что сам принимает у жены роды. А пуповину — перегрызает. Говорят, когда-то он сидел за убийство, но теперь делает только заборы и детей. Причем и то, и другое выходит у него отменно. Возможно, к Пашке скоро потянется и другая клиентура, раз роддома больше нет, а у него такие золотые руки?

Местные, кстати, помнят деревенский дом, где одна старуха когда-то делала подпольные аборты. Вообще-то она работала в колхозе. Днем доила коров и принимала телят, а вечером «выскабливала» женщин. Кто знает, как скоро сюда вернется и это?

При этом тут немало хороших врачей. Только пожилые уходят на пенсию, а молодые стараются устроиться в Москве. Тем более что работать негде — больницу скоро заоптимизируют настолько, что останутся только главврач и бухгалтерия.

Да и тем, кто еще работает, непросто: недавно козельская больница прославилась выплатами врачам, работавшим с коронавирусными больными. Тарификация была поминутная, как у операторов мобильной связи, так что некоторые врачи получили аж целых 27 рублей. Остальные жаловались, что из средств защиты выдавали только один халат на месяц и четыре маски на неделю. А всем врачам, кто старше 65 лет и должны были выйти на больничный, в администрации пригрозили, что после больничного обратно их не возьмут.

В Европе фраза «я вырос в бедной семье, потому что мои родители были врачами» может вызвать у собеседника шок и короткое замыкание в голове. В России этим никого не удивишь. Особенно в провинции.

Но кто-то тут не ходит ни к врачам, ни к знахаркам, ни к святым угодникам. И на все болезни имеет одно лекарство: при болях — стакан, при острых — бутылка. Такие умирают здоровыми. Вот только до старости не доживают.

«Самогон на картошке с молоком чистит сосуды, самогон на горохе помогает при проблемах с ЖКТ, а на ягодах хорош для сердечников»», — со знанием дела говорит мне местная бабка. Но и некоторые врачи недалеко от нее ушли. «От коронавируса помогает хороший спирт, — ударив двумя пальцами по подбородку, со всей серьезностью заявляет местный терапевт. — Утром — сто, днем — сто, вечером — сто пятьдесят, и все, ничего больше не надо. Лучшая профилактика! А закусывать лимоном, для иммунитета». Выживут только алкоголики?

От алкоголизма, кстати, в России умирает столько, сколько никакому коронавирусу и не снилось. В прошлом году, по данным Росстата, умерло 48 786 человек. И так каждый год. Мужчин в деревнях заметно меньше, чем женщин. Заболев, многие и не знают, что болеют, потому что трезвыми почти не бывают. А если чувствуют себя плохо, то сразу выпивают, чтобы полегчало. Поэтому на кладбищах огромное количество молодых мужчин — тридцати, сорока, пятидесяти лет.

— Не боитесь коронавируса? — спросила я соседа, который из-за глухоты все никак не хотел соблюдать социальную дистанцию.

— Ой, до него еще дожить надо, до коронавируса твоего, — отмахнулся сосед.

И то правда. Не беда, что лечиться в провинции можно только молитвой и знахарскими бормотаниями. Тут до коронавируса дожить — это еще надо умудриться.

Елизавета Александрова-Зорина писатель