Россия возвращается на рынок внешних заимствований на невыгодных для себя условиях — зарубежные инвесторы требуют премии за политические риски

Но кредиты всего лишь инструмент для оздоровления экономики, пользоваться которым можно по-разному. Бояться возвращения 90-х, когда страна зависела от международных финансовых организаций, бессмысленно. Ключевая проблема сегодня в позиции Минфина, который предполагает, что стабилизировать ситуацию можно исключительно за счет сокращения бюджетных расходов и дополнительных налогов и тем самым отказывается от попыток экономического роста. Экономист Сергей Алексашенко рассказал «Новой газете» о своем видении антикризисного плана правительства.

— Вы недавно писали, что считаете идею секвестра бюджета вредной для экономики. Почему наращивать дефицит в наших условиях — разумнее?

— Когда экономика падает по причине сокращения внутреннего спроса, урезание госрасходов заставляет спрос падать ещё сильнее. Поэтому классическое антикризисное решение в этой ситуации — наращивать дефицит бюджета. У России госдолг меньше 15% ВВП, то есть угрозы чрезмерной долговой зависимости нет. Долг в 30% ВВП — это абсолютно безопасная граница, если он долгосрочный.

В этой ситуации экономику надо не загонять дальше в рецессию, а попытаться дать ей толчок. Ровно по такому пути шли, например, США после кризиса 2008 года. Они вышли из рецессии в 2010 году и с тех пор растут. Европа пошла по пути сокращения дефицита, урезания расходов и повышения налогов, и до сих пор никак не может начать устойчиво расти.

В моём понимании, дефицит в 5% в этом году и в 4% в следующем — достаточно безопасный порог.

— Страх властей перед неконтролируемым бюджетным дефицитом — это своего рода следствие травмы от дефолта 90-х?

— Да, это память о кризисе 1998 года. Но эта память затерлась, прямых участников того кризиса в Минфине уже не осталось. Госзаимствования —лишь инструмент. США, используя этот инструмент, построили едва ли не самый крупный и надежный сегмент мирового финансового рынка, пользующийся доверием инвесторов. Россия, используя тот же инструмент, пришла в 1998 году к дефолту. Поэтому это не вопрос качества самого инструмента, а вопрос того, как вы им пользуетесь. В 1996-98 годах займы были краткосрочные, в основном с горизонтом до года — каждую неделю приходилось выплачивать $1 миллиард. А налоги при этом никто собирать не хотел. Сейчас с налоговой дисциплиной всё более-менее нормально. Поэтому болезни эти совершенно разные: в 98-м нужно было навести порядок в бюджетном хозяйстве; сегодня нужно придать экономике импульс к росту. Сокращением расходов этого сделать нельзя — получится импульс со знаком минус.

— Будет ли толк от госрасходов, если все наперебой говорят об их неэффективности?

— Если все расходы неэффективные, то нужно вообще отказаться от бюджета, поэтому это определение всё-таки не относится ко всем расходам. Конечно, нужно стремиться к тому, чтобы расходы были эффективными. Но если вы понимаете, как можно сократить неэффективные расходы и заменить их эффективными, что мешает вам сделать это при планировании бюджета? А тут: бюджет утвердили, а через месяц поняли что 10% расходов неэффективны. Так не бывает.

Во-вторых, Минфин сам не знает, какие конкретно расходы будет сокращать по его плану секвестра на 10%. Каждому бюджетополучателю сказали: денег будет меньше, а что сокращать — решайте сами. Ни о каком контроле за сокращаемыми расходами и речи не идёт, Минфин об этом ничего не знает и даже не хочет знать. Это абсолютно тупая и солдафонская мера.

— Может ли большая приватизация госактивов стать более осмысленной мерой?

— Приватизация — это один из способов финансирования дефицита бюджета, но не источник доходов. В приватизации есть два элемента: финансовый (получить прибыль от продажи активов) и институциональный (государство должно уйти из управления бизнесом). Насколько я понимаю, сегодня о том, чтобы отдать контроль над «Роснефтью», «ВТБ» или «Аэрофлотом», речи не идет. Я вообще, не могу вспомнить, какие крупные компании государство отдало за последние 15 лет, зато приобрело минимум с десяток. Экономическая парадигма нынешней власти состоит в том, что государство должно быть контролирующим инвестором в «привлекательных активах». Поэтому институциональную часть приватизации можно даже не обсуждать. Что касается финансовой части, то министр экономики Улюкаев четко высказался: бюджет в критическом положении, очень нужны деньги.

— Чего ждать от попыток Минфина ужесточить фискальную систему, а то и вовсе повысить налоги на население и бизнес?

— Здесь тоже две составляющие. Повышение качества налоговой службы и ведомств — это правильно в любом случае. Налоги все должны платить одинаково согласно налоговому законодательству. Вторая часть уже касается повышения налогового бремени. Прошлым летом в бюджетном послании президент сказал, что налоги повышаться до 2018 года не будут. Уже через 11 дней, как говорят депутаты Госдумы, Минфин внёс законопроект, в котором предложил повысить налоги. И в этом году Минфин будет всячески продавливать повышение налогов, в том числе и на население — например, повышение акциза на бензин. И взносы в социальные фонды, которые сейчас хотят поднять — это тоже, по сути, налог на население.

Я считаю, что это серьезный политический удар по репутации президента, но логику Минфина хорошо понимаю. Его бюрократическая позиция абсолютно справедлива: он не хочет принимать решение самостоятельно и выкладывает на стол начальства все возможные предложения. Можно занять деньги, можно продать активы, можно повысить налоги, можно сократить расходы. Президент и премьер должны найти подходящую комбинацию — из имеющихся четырёх букв сложить слово «счастье». У Минфина это как-то не получается.

— Условия получения внешних займов для России сегодня существенно хуже тех, которые были доступны нам до 2013 года?

— Когда клиенту очень нужны деньги, да ещё и доступ на финансовые рынки ему ограничен санкциями, то инвесторы будут просить премию. Ставка в 7% — это существенно выше, чем предлагалось по российским бумагам раньше. Когда-то наш Минфин выпускал бумаги и под 3%, и под 3.6%. Но сейчас деньги очень нужны, и Россия под санкциями. Поэтому, в моём понимании, под 5-5.5% занимать ещё можно, тем более что госдолг у России не очень большой — менее 15% ВВП.

— Иностранные инвесторы по-прежнему с опаской смотрят на российские активы?

— С опаской смотрят, в первую очередь, на российские акции — они действительно практически никому не нужны. Но российские облигации, и корпоративные, и суверенные — торгуются нормально.

— В бюджете-2016 прописаны лимиты для госзаймов — $3 миллиарда на внешнем рынке и 300 миллиардов рублей на внутреннем. Эту сумму можно назвать достаточной?

— Минфин оценивает потерю доходов бюджета от падения цен на нефть в 1 триллион рублей — это $12-13 миллиардов. Поэтому, чтобы профинансировать запланированные расходы, $3 миллиардов явно недостаточно. При этом все, что можно из резервных фондов, уже взяли: ими закрываются 2 триллиона дефицита, предусмотренные бюджетом. Этот дополнительный триллион — падение доходов ниже того уровня, который был заложен в бюджете. Можно, конечно, взять из резервов ещё, но для этого нужно серьезное политическое решение. Насколько я понимаю, и президент, и Минфин стоят на том, что нужно сохранить резервы как минимум до 2018 года, то есть в год можно тратить не более 2,5 триллионов рублей.

— Были разговоры про заимствования на внутреннем рынке в юанях — для китайских инвесторов. Это не альтернатива западному капиталу?

— Про азиатских инвесторов и юани мы слышим уже года два, с тех пор, как начался «поворот на Восток». Но что-то ещё никто не смог у них ничего занять. Китайцы — очень специфические инвесторы, у них ещё нет полной свободы движения капитала. И я не слышал, чтобы они были активны на рынках юаня в европейских странах.

Арнольд Хачатуров