О неэффективной модели госуправления, страхе реформ во власти и кризисе человеческого капитала

Россия сегодня пребывает в глубоком кризисе. По разным причинам — как объективным, так и в связи с просчетами в политической стратегии и тактике, как внутри страны, так и на международной арене. И как обычно, первыми жертвами становятся простые люди, их доходы, их социальная защищенность. О том, что происходит сегодня с так называемой социалкой, мы беседуем с известным экспертом по социальным проблемам, доктором экономических наук, членом Комитета гражданских инициатив Евгением ГОНТМАХЕРОМ.

— Как у нас сегодня дела с «социальным государством»? Нам следует с ним распрощаться? Как-то сложно себе представить широкую социальную политику не просто в небогатой стране, но еще в такой, которая активно вооружается и со всем окружающим миром рассорилась.

— Вообще-то у нас в Конституции записано, что Россия — социальное государство. Но у нас его нет и никогда не было. Мы ни от чего сегодня не отказываемся, потому что отказываться не от чего. С моей точки зрения, социальное государство носит абсолютно гуманитарный характер, оно не описывается никакими цифрами: мол, такие-то доходы, такие-то расходы… Это государство, которое не допускает исключенности из социальной жизни каких-то более-менее значимых групп населения. А что происходит у нас?

Ну, например, возьмем инвалидов. Что, в России инвалиды защищены? Никогда не были защищены. Ну, в каком-то регионе получше, в каком-то похуже. Вот стали с колоссальным опозданием делать какие-то сходы, пандусы. Но это Москва! А ведь в провинции тоже есть инвалиды. Но пандусы — это самое простое, это мелочь. А главное — социализация инвалидов, их участие в жизни общества, лечение, образование. Кстати, каждый инвалид формально имеет индивидуальную программу реабилитации, которая по факту массовым образом не выполняется. А у нас, между прочим, инвалидов в стране чуть ли не 10% населения.

Или возьмем семьи с несовершеннолетними детьми. Какое там социальное государство? Есть абсолютная исключенность, потому что,

как показывают все исследования, самая большая группа бедных в России — это семьи с несовершеннолетними детьми. Если у вас их двое, то вы, скорее всего, попадаете за черту бедности, когда приходится экономить на еде.

То есть мы не можем средней семье с двумя малолетними детьми обеспечить нормальный уровень благосостояния, чтобы не просто были хлеб, крупа и картошка, а обеспечить ей развитие. Когда и взрослые, и дети имеют доступ к услугам образования, к качественному здравоохранению, которое не просто лечит болячки, а профилактирует, позволяет вести здоровый образ жизни.

Возьмем стариков, особенно одиноких, которые в общем-то брошены. Система патронажа у нас, мягко говоря, не очень-то работает.

Возьмем тех, кто вышел на свободу после отбытия наказания. О них мало говорят, но это миллионы людей, которые не социализированы, которые в значительной своей части потом снова совершают преступления. И часто не потому, что они такие закоренелые, а потому что их вовремя не вернули обратно в нормальную жизнь после пребывания за решеткой.

И таких исключенных групп у нас довольно много. У нас не социальное государство. Потому что социальное государство предполагает, что любые группы, которые попали в сложное положение, получают какую-то подпорку. Кстати, не обязательно государственную. Это могут быть те же НКО, благотворительные организации, меценатство. Между прочим, муниципальные власти колоссальную роль в этом могут сыграть. А у нас где муниципальные власти? Без денег, без полномочий, вообще без всего?

Мы имеем дело с корпоративным государством, типа того, которое в свое время сделал Муссолини. Все включено внутрь — профсоюзы, НКО, творческие союзы, все должны работать на некое сакральное государство во главе, конечно, с сакральным лидером. Это классика. И в таких условиях социального государства быть не может.

Помнишь анекдот из брежневских времен? «Все во имя человека, все для блага человека. И мы даже знаем этого человека».

Я не имею в виду конкретную персону, я имею в виду конкретное государство, которое исходит при всех возможных поворотах нашей истории из своих интересов, а не из интересов общества.

Вот, например, здравоохранение. Еще где-то в начале 2000-х годов ставился вопрос о том, что надо посчитать, какова реальная потребность нашего общества в услугах здравоохранения. Для этого надо было оценить состояние здоровья общества, сколько у нас больных и т.д. Но это так и не было сделано. И до сих пор у нас состояние здоровья оценивается по очень простой вещи: по обращениям в поликлинику.

— То есть надо прийти и сказать: «Я больной»?

— Да, но это не все.

Так как сейчас услуги здравоохранения становятся все более ограниченными (потому что денег выделяют все меньше), то теперь фактически состояние здоровья населения будет определяться финансами — сколько денег, таково и состояние здоровья населения. То есть если у нас вообще не будет здравоохранения, у нас состояние здоровья населения будет считаться идеальным.

Потому что нигде не будет фиксироваться, что люди болеют онкологией, сердечно-сосудистыми заболеваниями, гриппом — они будут лечиться сами. Знаешь, какие сейчас в нашей стране самые тиражные газеты? Те, которые рассказывают о здоровом образе жизни! Коллеги проводили исследование в провинции: во многих местах люди уже давно не ходят к врачу. Люди лечатся травками, при помощи знахарей, экстрасенсов, каких-то колдунов. Не потому, что они не хотят обратиться к врачу, а потому, что либо врач плохой, либо к нему попасть невозможно из-за очередей, либо он просто далеко. По этому поводу, кстати, недавно был доклад Счетной палаты, совершенно зубодробительный. А где же государство? Неужели оно всего этого не видит? Это пример, который говорит, что у нас государство антисоциальное, что оно преследует лишь свои собственные цели.

Бюрократия, государство живут в себе, это отдельная жизнь, она как бы за стеклом. И это не потому, что у власти какие-то каннибалистские наклонности, просто по определению такой тип государства не видит, как живут реальные люди.

Помнишь, был пожар в Перми, в «Хромой лошади», когда много людей погибло. Туда прилетел Путин (он тогда был премьером), его ночью завезли в больницу, где лежали пострадавшие. И он сказал (это показывали по телевизору): «Неужели у нас такое здравоохранение?» В том смысле, что он увидел нищету, обшарпанные стены, которые не успели покрасить к его приезду.

Нет, с героизмом врачей все понятно. Но обшарпанные стены! Просто не успели к приезду подготовиться. Ведь у нас даже бывает, что вместо больных врачи ложатся в койки, когда он или другой «начальник» из Москвы приезжает — чтобы, не дай бог, пациенты лишнего чего не сказали.

Это как уже тяжело больному Ленину печатали «Правду» в одном экземпляре со специально подобранными новостями.

— Сейчас мы испытываем много трудностей, связанных как с падением цен на нефть, так и с последствиями кризиса вокруг Крыма и Украины, с международной изоляцией и санкциями, с затратами на Крым и «гибридную войну» на востоке Украины. К тому же, как известно, еще до падения нефтяных цен и до украинского кризиса наша недореформированная экономика уже стала входить в штопор. Что из всех компонентов нынешней ситуации самое вредное для нашей экономики и, в частности, для социалки? Ведь на социальную политику нужны деньги, а тут мало того что их в мирной ситуации не хватает, так еще и внешняя ситуация все хуже и хуже, и милитаризация общества все растет. Где главные вериги нашего социального развития?

— Первая и главная верига — это наше государство. Это мы имеем еще задолго до Крыма и санкций. Когда оно замкнуто на само себя и при этом лезет во все дыры, не дает нам нормально жить, оно крайне неэффективно, отличается плохим управлением, разбазариванием бюджетных денег. В свое время были инициированы нацпроекты знаменитые, на них были отпущены довольно приличные средства. Но сейчас о них вообще никто уже не вспоминает.

— А почему?

— Потому что они не дали нужного эффекта. Когда Путин их объявлял в свое время, он сказал: «Ребята, эти денежки мы выделим для того, чтобы залатать какие-то дыры, а реформы — потом». Дырки залатали. А где эти реформы? Но мы прекрасно понимаем, что без реформ залатать дырки — это означает ничего не сделать.

— Ну да. Образуются новые дыры. Это как ржавчина.

— Что и произошло. Потому что наше государство боится реформ. В социальном плане колоссальную, к сожалению, негативную роль сыграла монетизация льгот. Тогда у нашей власти жуткий был испуг. А помнишь, кто вышел на улицы? Не молодежь, не студенты, а пенсионеры — самый, казалось бы, лояльный электорат. И в то же самое время на Украине происходила «оранжевая» революция.

Естественно, наверху в головах все сложилось — ага, у нас тоже может быть «оранжевая» революция, тем более раз даже пенсионеры вышли. Все, никаких реформ не надо, мы за счет нефти и газа будем жить, мы будем деньги давать, кормить этих людей, дырки латать, а там куда кривая вывезет. Я и сам видел прогнозы цен на нефть, это было где-то в районе 2007—2008 года — $200 за баррель!

И это было донесено на самый верх. И там, видимо, решили: «Ребята, ну отлично. Этого на нашу жизнь хватит». Кстати, тип государства, о котором мы говорим, — это сообщество временщиков. Они проживут там свою жизнь, уйдут, имеют что оставить детям, и их не волнует, что будет дальше со страной, которую они, на словах, там горячо любят. Кстати говоря, многие, несмотря на «патриотизм», рассосутся по разным заграницам.

Так вот, основной инстинкт нашего государства — даже давно назревшие реформы не проводить. И то, что они не были проведены, когда были деньги и когда можно было подложить подушечку, — это колоссальный промах государства. Стратегический просчет.

Чем государство занимается сегодня? Оно бьет по хвостам: сколько у него денег, столько оно и выделяет на социалку. На оборону-то средства идут в первую очередь — это главный приоритет.

А на остальное — сколько есть денег, столько дадим здравоохранению, сколько есть денег, столько дадим образованию. И это нас рубит по полной программе.

— О постоянных плясках вокруг пенсионной системы даже боюсь спрашивать — рискуем наш разговор не завершить никогда.

— Да, это отдельная тема. Запутали всех. Начали с неплохой реформы 2002 года. Потом ее начали срочно латать. И сейчас, в результате, концов не найдешь. Кстати, вот интересный вопрос. Напомню, что была двухлетняя заморозка взносов на накопительную часть пенсий. Теперь эти деньги надо вернуть будущим пенсионерам. А где они? Были потрачены либо на Крым, как сказал министр финансов Силуанов, либо на выплаты нынешним пенсионерам. Министерство финансов сейчас чешет в затылке. Это, между прочим, несколько сот миллиардов рублей! Откуда оно эти деньги возьмет, чтобы вернуть в негосударственные пенсионные фонды, куда люди написали заявления? Внятного ответа нет. То есть мы имеем непрофессиональное государство. Там не то что сидят люди, которые хотят ущемить соотечественников, урезать им пенсии.

Нет, в основном это нормальные люди. Но когда они начинают действовать как некая машина, у них на выходе все получается антисоциальное и абсолютно неудачное. И поэтому наше государство — это проблема номер один.

Вторым номером — антисанкции. Потому что они нам подняли цены, они устроили нам монопольный рынок. Во многих нишах была какая-то конкуренция между нашими товарами и импортными, а теперь конкуренции нет, и цены на российские товары повысились.

— Ну а что по поводу санкций?

— Их я сделал бы номером три. Но это очень длинные по времени социальные эффекты. Санкции повлияют прежде всего на наш рынок труда. Потому что это удар по нашему производству, по многим отраслям, а значит, это снижение занятости (люди уже сейчас массово переходят на неполный рабочий день, им снижают зарплату). Многие работники перемещаются в теневой сектор. Официальные цифры по безработице, которые публикуются, неинтересны, потому что не имеют никакого отношения к реальной жизни, реальной ситуации на рынке труда.

— А что имеет отношение к реальной жизни?

— Самые адекватные цифры — это заработная плата и реальные доходы населения. Заработная плата, реальная, то есть очищенная от инфляции, по данным Росстата за май (май 2015-го к маю 2014-го), — это минус 7,3%. Реальные доходы — минус 6,4%. Но это ведь средние цифры. Значит, в каких-то семьях это не минус 6—7, а минус 10, а то и 20. То есть возникают очаги, где многие люди находятся в очень сложном положении.

— В последнее время на фоне всего того, что ты описал, происходит какое-то оживление темы реформ. То Греф выскажется, то Кудрин, то еще кто-нибудь. Откуда это, почему эта тема вдруг появилась в публичном пространстве в то время, как государство панически боится не то что реформ, а вообще всякой сложности и «непредсказуемости» и ищет простых решений даже там, где их нет? Неужели есть надежда на то, что ситуация как-то повернется и вновь начнутся реформы сверху?

— Кстати, Греф сказал, что такому госаппарату лучше бы не поручать реформы, что сначала надо привести в порядок систему управления. Вообще-то тот тип государства, о котором мы говорим и который зациклен на самом себе, любит говорить про реформы. Вспомни статью Медведева «Вперед, Россия!», где он говорил об «архаичной» модели экономики, возьми последнюю версию Основных направлений деятельности правительства. Там тоже написано про реформы. Это мантра, это заклинание. Потому что

подсознательно бюрократия все-таки понимает, что просто стоять на месте — это все равно что не крутить педали на велосипеде, упадешь. Но подыскиваются формулировки, например: «Да, мы планируем реформы, которые дадут эффект в 2055 году».

А подспудно авторская мысль очень простая — мы не доживем. А через два года, если не будет идти по плану, можно сказать: «Ну, ребята, внешние обстоятельства, то да се. Давайте теперь до 2060 года отодвинем». И это такая бюрократическая игра в реформы, которая не имеет никакого отношения к реальности.

Теперь дальше. Есть, конечно, люди, которые сегодня не встроены в бюрократию, типа Грефа, типа того же Кудрина и целого ряда других экспертов, которые видят опасности и вызовы, которые нам грозят.

— А среди «встроенных» таких нет?

— Нет, им некогда. Мне один очень высокопоставленный человек как-то говорил, что

классическая система госуправления может быть построена на двух принципах — по функциям и по целям. А у нас третья. Знаешь, какая? По поручениям. Наш госаппарат, так же как школы, больницы, завален бумагами.

И там даже нормальным, толковым людям некогда думать о реформах, они сидят и отвечают на многочисленные поручения, которые спускаются сверху. Преимущество Грефа, Кудрина и других подобных людей в том, что они, слава богу, сейчас не сидят погребенные под этой огромной пачкой поручений.

— То есть если бы они были в правительстве, то они вряд ли бы что-то подобное высказали?

— Я бы сказал так: они это произносили даже тогда, когда были во власти, хотя были и текучка, и исполнительская дисциплина. Сейчас же все еще более упростилось: если какой-нибудь из действующих чиновников Владимиру Владимировичу скажет, что он не согласен с тем, что входит в «генеральную линию партии», то вполне вероятен моментальный выход в отставку. Поэтому лучше не говорить.

Идти по инерции больше невозможно — это самый плохой вариант. То есть ты либо поворачиваешь экономический корабль в сторону, условно говоря, Глазьева и Рогозина, либо в сторону, условно говоря, Грефа и Кудрина. Но такое решение на самом верху не принимается. Хотя необходимость его уже давно назрела, и это понимают все, даже многие чиновники. Вполне может быть некая конкуренция возможных типов реформ. Хотя у меня большие сомнения по поводу профессионализма того, о чем говорит та, якобы государственническая сторона. Мне кажется, там не очень хватает расчетов, обоснований, не очень хватает каких-то вещей, связанных с мотивацией и интересами различных общественных групп. Там, по сути, такой же подход, как у большевиков – люди рассматриваются как расходный материал.

Кудрин, Греф и их единомышленники, к коим я отношу и себя, очевидно пребывают в состоянии большой тревоги. Потому что уверены: продолжение инерционного сценария еще на два-три-четыре года приведет к тому, что наш вагон будет отцеплен от мирового поезда. И Россия станет державой пятого ряда. Навсегда.

— Как ты думаешь, какой у общества запас прочности не сильно замечать ухудшение жизни и продолжать радоваться тому, как «ущучили» Запад?

— Пластичность, податливость нашего общества очень велика. По отношению к пропаганде, к идеологемам, которые не имеют отношения к реальной жизни. Например, я видел на стекле хорошей иномарки стикер: «Победили тогда, победим и сейчас». И это не только о Великой Победе. Люди почувствовали улучшение жизни где-то в 2005—2007 годах. Все-таки пенсии повысили, зарплаты, доходы стали расти. Это было, конечно, на не очень хорошей экономической основе, а за счет роста цен на нефть и газ, но, тем не менее, это было. Люди, между прочим, все это отнесли к заслугам государства. В кризис 2008—2009 годов государство не допустило снижения социальных стандартов. Даже провело знаменитую валоризацию пенсий, которая происходила в разгар экономического кризиса. Так вот

сейчас господствует настроение, что государство совершит такое же чудо, как это было тогда. Что-то обязательно произойдет — например, цены на нефть повысятся и на нас опять посыпятся блага и доходы. В этом феномен очень высокого путинского рейтинга, хотя уже сейчас примерно половине российских семей хватает денег только на текущие расходы.

Ожидания таковы: президент или в целом государство что-нибудь придумают. Наша задача — ждать, наша задача — потерпеть.

— У нашего общества очень высокий уровень адаптации к самым неблагоприятным обстоятельствам.

— Да. Кстати, такого типа пассивная адаптивность — это признак очень глубокого кризиса нашего человеческого капитала. Она говорит о том, что люди не хотят объединяться и ждут, что кто-то сверху за них решит все проблемы. А готовность к объединению (при этом преимущественно на словах) демонстрируют только в связи с внешними угрозами — реальными или мнимыми.

Андрей Липский