Казалось бы, хорошо: у России должен быть собственный путь. Однако тщетность поисков ставит перед российской экономической наукой и бюрократией трудноразрешимый вопрос: чем оправдывать разброд в умах и шатания в практиках?

Пустые хлопоты

Не так давно Всемирный банк (ВБ) подвел итоги мирового экономического развития за 2000—2012 гг. При среднегодовом мировом экономическом росте в 2,7% абсолютным чемпионом оказался Азербайджан — 14,8% ВВП. За ним идут Катар (14,0%), Макао (12,7%) и Ангола (11,8%ВВП). Абстрагируемся от низкой базы, сырьевой ориентации или близости к лидирующей материковой экономике, рассмотрим показатели стран, на которые мы по привычке равняемся.

Среди стран БРИКС, к которым присоединим Вьетнам, Индонезию, Мексику, Турцию и Южную Корею, наиболее высокие среднегодовые темпы экономического роста ожидаемо показал Китай — 10,6% ВВП, а самые низкие — Мексика (2,2%). Тем не менее по ВВП на душу населения Мексика все еще значительно опережает Поднебесную (15,6 тыс. против 9,2 тыс. долларов), а данные по инфляции, безработице или госдолгу у них сопоставимы. Объяснение, что в Китае самое большое население (в 2012 г. — 1,3 млрд человек) не принимается, так как, во-первых, это дополнительные работники, а во-вторых, показатель ВВП на душу населения уравнивает страны вне зависимости от количества проживающих.

Казалось бы, Китай должен всех «сделать» по счету текущих операций (разнице между экспортом и импортом, чистому доходу от инвестиций и чистому объему трансфертных платежей). Действительно, Китай «в плюсе» (2,3% ВВП), однако первенствует Вьетнам (5,8%), за которым идут Южная Корея и Россия (соответственно, 3,8% и 3,6% ВВП). В то же время наибольшее отрицательное значение (упрощенно — превышение импорта над экспортом) стабильно показывает Турция (в 2012 г. — 6,1% ВВП), хотя среднегодовые темпы роста у нее не такие уж и маленькие — 4,6% ВВП. Выходит, экспортная ориентация экономики вторична.

Еще один парадокс выборки — устойчивая дефицитность госбюджетов развивающихся стран: в 2012 г., по данным ВБ, профицитными были лишь Россия (3,3%) да Южная Корея (1,8%). С одной стороны, этот факт ставит крест на утверждении, будто превышение госрасходов над доходами полезно для экономического развития (как тогда быть с Южной Кореей, где ВВП на душу населения составил лучшие в выборке 32,4 тыс. долл.). С другой стороны, не позволяет провести параллель превалирующих бюджетных расходов с госинвестициями, поскольку прямой зависимости между дефицитом госбюджетов и валовым накоплением также не обнаруживается.

Наконец, институциональные срезы, такие как свежие Индекс восприятия коррупции-2013 (ИВК) или рейтинг Doing Business-2014 (DB), равно как и предыдущие попытки, вновь не позволяют выявить взаимосвязи, но на этот раз — между ростом и качеством институтов. Китай с его среднегодовыми темпами в 10,6% по ИВК занимает 80-е место среди 177 стран, а по DB — и вовсе 96-е среди 189-ти (Россия на 92-м). Бразилия с 3,7% ВВП ежегодного прироста в чарте ИВК расположилась на 72-й позиции, по DB — на 116-й (ниже Китая), а ЮАР, где среднегодовой рост составил 3,6% ВВП, по ИВК соседствует с Бразилией (тоже 72-е место), однако по DB значительно впереди — 41-я строка. Кстати, страной-«лузером» по DB оказалась Индия (134-е место), но там среднегодовые темпы зафиксированы на отметке 7,7% ВВП (второй показатель выборки после Китая).

Если уж искать приводные ремни экономического роста, то делать это не в страновой статистике, а в общемировом качестве — в глобализации, углублении международного разделения труда, развитии информационных и коммуникационных технологий. А еще в росте цен на сырьевые и продовольственные товары, взлете фондовых индексов и расширении денежной массы, в первую очередь в США (в 2000—2012 гг. денежная масса США увеличилась в 2,1 раза), а также в развитии потребительского кредитования, успешно создающего иллюзию роста реального благосостояния людей.

Премудрости роста

Обратимся к зарубежной аналитике, долгие годы безрезультатно пытающейся раскрыть загадку экономического роста. Почему к зарубежной? Потому, что в России утвердилось ошибочное мнение, будто экономический рост зависит в первую очередь от повышения производительности труда (ранее к повышению производительности труда добавлялось опережающее развитие институтов, а в последнее время прибился рефрен реиндустриализации). Это заблуждение, хотя и не лишенное оснований. Экономический рост представляет собой функцию не столько от производительности труда, сколько от слаженного взаимодействия куда более важных «ингредиентов»: накопления физического и человеческого капитала, совокупной производительности факторов производства (ресурсов, инфраструктуры средств производства, финансового капитала и, собственно, труда) и, конечно, институциональной среды. Если «в трех словах», то экономический рост — это накопление, производительность, институты.

Несколько иллюстраций научной суеты. В 1990 г. будущий Нобелевский лауреат (1995) Роберт Лукас опубликовал статью «Почему не происходит отток капитала из богатых стран в бедные», где рассматривал экономики США и Индии образца 1985 года. При существовавшей тогда разнице в доходах на душу населения США и Индии в 15 раз и при прочих неизменных обстоятельствах норма прибыли при инвестировании в основные средства индийской экономики должна была превышать аналогичный американский показатель в 58 раз. Тем не менее тогда никакого всплеска инвестиционного интереса к Индии и, следовательно, прорывного роста индийской экономики не случилось. Почему? Версии, предположения выдвигаются по сию пору.

Еще один пример, иллюстрирующий всю сложность вычисления влияния на экономический рост, но уже не накопления, а повышения совокупной производительности факторов производства (СПФ). В середине 1950-х гг. основоположник неоклассической теории экономического роста, Нобелевский лауреат (1987) Роберт Солоу рассчитал вклад СПФ в общий прирост неаграрного сектора США первой половины ХХ в. По расчетам Солоу, доля СПФ в общем «неаграрном» приросте составила 80%. Неужели Солоу нашел «золотой ключик»?

«Ключик» оказался подходящим, но неточным. Полвека спустя Дейл Йоргенсон и Эрик Йип, исследовав соотношение повышения СПФ и совокупного роста в США и других странах G7 в первой половине 1960-х гг., подкорректировали мэтра, получив значительно меньшие в сравнении с Солоу, но все равно впечатляющие 40% вклада в рост Германии и Италии и половину — в Японии. Наконец, в 1990-х гг. Элвин Янг, проанализировав статистику по четырем азиатским странам — Гонконгу, Сингапуру, Тайваню и Южной Корее, — установил, что вклад прироста СПФ в совокупный экономический рост разнился от 3% в Сингапуре и 16% в Южной Корее до также неопределяющих 27% на Тайване и 31% в Гонконге. Куда уж там до 80% вклада СПФ в общий рост, по Солоу.

В довершение в пику лозунгу нулевых «Модернизации без свободы не бывает» — вывод одного из руководителей Morgan Stanley — Ручира Шармы: в 1980—2010 гг. из 124 быстрорастущих стран демократиями были 52%, соответственно, 48% — автократиями. Наиболее яркие примеры автократий — Китай, а также Южная Корея в первые десятилетия реформ.

Выхода нет?

Так что же, потемки? Отнюдь. Определенные закономерности прослеживаются, правда, не количественные, а качественные.

Во-первых, все прорывные экономики делали ставку на главный институциональный ресурс любой экономической системы — внутренний потребительский рынок. Иными словами, стимулировали производство конечной потребительской продукции с последующим расширением выпуска в странах, где издержки были ниже.

Во-вторых, основные надежды возлагались не столько на иностранные (преимущественно, спекулятивные) инвестиции, сколько на внутренние (прежде всего государственные) финансовые ресурсы. В наиболее пострадавших от кризиса 1997—1998 гг. государствах Азии на смену кредитному буму пришла «бумофобия» (во всех азиатских странах представленной выборки, за исключением Вьетнама и Индии, соотношение госдолга к ВВП сегодня чуть больше трети).

В-третьих, фундамент современных прорывных экономик образует инфраструктура: дороги, телекоммуникации, энергоснабжение. Причем инфраструктура в основном принадлежит государству, на худой конец — им контролируется и, само собой, регулируется, воплощая завещание американского экономиста Мансура Олсона о построении государства, дополняющего или способствующего рынкам (market-augmenting government).

В-четвертых, страны с формирующимися рынками сознательно шли на неравномерное территориальное развитие, оставляя задачу выравнивания социально-экономических характеристик регионов на следующие этапы.

В-пятых, во всех вырвавшихся экономиках ключевым фактором развития становился человеческий капитал, прежде всего знания, умения и производные от них инновации. Оказалось, что не производительность, инвестиции или институты, а интеллект — и есть тот самый настоящий двигатель современного прорыва.

Казалось бы, при чем тут Россия? Ни при чем. Просто мысли вслух.

P.S. Если вы дочитали этот текст до конца, вам смело можно рекомендовать новую книгу Никиты Кричевского «Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики». (М.: Эксмо, 2014)

Никита Кричевский, доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник Института экономики РАН