Кризис грозит бедностью не столько пенсионерам, сколько семьям с двумя детьми. Об этом, а также о том, как мы будем переходить на модель выживания, поможет ли в кризис повышение пенсионного возраста и грозят ли России социальные протесты, рассказала «Газете.Ru» ведущий научный сотрудник Центра анализа доходов и уровня жизни Высшей школы экономики Оксана Синявская.

— Оксана Вячеславовна, на ком уже сказывается наступивший в России экономический кризис?

— В большей степени от сокращения реальных доходов уже потеряли люди работающие. В 2014 году реальные доходы населения сократились на 1%, еще большее снижение ожидается в 2015 году.

В отличие от работников, уровень жизни пенсионеров пока более-менее поддерживается: в феврале пенсии проиндексировали на 11,4%. Грядет индексация социальных пенсий в апреле на 10%.

Кризис серьезно затронет пенсионеров, если начнутся сокращения на рынке труда и занятые пенсионеры — а у нас работает каждый третий — потеряют работу.

Или если будут приняты законодательные ограничения выплат работающим пенсионерам. Пока доходы от занятости и индексация пенсий держат их над чертой бедности.

— То есть пенсионеры у нас не самые незащищенные?

— Пенсионеры у нас давно не самая бедная группа населения — это говорят и официальные данные, и данные различных независимых обследований. Начиная с 2008 года пенсии росли быстрее, чем заработная плата.

Пенсионеры были единственной социальной группой, выигравшей в кризис 2008–2009 годов.

Но с точки зрения реакции на кризис пенсионеры — пограничная группа. Их доходы ненамного превышают черту бедности, и поэтому потребление может быстрее скатиться к стандартам выживания.

В зоне повышенных рисков и глубины бедности у нас находятся безработные и, что очень важно, семьи с детьми, особенно с несколькими или с одним родителем.

Еще в 2013 году риск бедности для семей с детьми был в 1,65 раза больше, чем риск бедности в среднем по России — это очень существенно.

Начиная с 2008 года правительство осознанно выводило пенсионеров из зоны бедности. В то же время российская демографическая политика с 2007 года сконцентрирована на увеличении рождаемости. В момент рождения ребенка семья получает большой пакет федеральных и региональных выплат. Дальше есть пособия по уходу за ребенком до полутора лет. У женщин с невысокими заработками эти выплаты компенсируют существенную часть зарплаты; для неработающих они также большое подспорье. Но как только ребенок достигает полуторалетнего возраста, социальные выплаты практически прекращаются; регионы выплачивают пособия только бедным семьям, остальные, по сути, остаются один на один с проблемами.

— В России увеличивается именно детская бедность. Насколько это серьезная проблема? Это результат непродуманной демографической политики государства?

— В 2013 году в общем числе малоимущих домохозяйств доля семей с детьми составила 64%, притом что среди всех домохозяйств семьи с детьми составляли 36%.

Доля семей с детьми в составе бедного населения интенсивно растет с 2008 года, и связано это с приоритетами социальной политики. В отличие от пенсионеров, доходы которых подтягивают до прожиточного минимума, сознательной политики по снижению бедности семей с детьми в стране нет.

У нас очень низкие зарплаты — прожить на зарплату одного взрослого семья с несколькими детьми, как правило, не может. В сочетании с низкими пособиями это и приводит к высоким рискам бедности у семей с детьми.

Причем даже не многодетность, а рождение даже второго ребенка оказывается фактором бедности.

Ситуация с обеспеченностью детскими садами, яслями детей младше трех лет за последние годы ухудшилась, потому что главный целевой показатель для региональных властей — охват детскими садами детей трех лет и старше.

— Вы предлагаете продлить оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком?

— Ни в коем случае, тогда мы потеряем женщин для рынка труда, что плохо скажется на уровне жизни семей с детьми, а для экономики страны в условиях сокращения трудоспособного населения — это катастрофа. Необходимы меры, позволяющие женщине возвращаться на рынок труда после того, как ребенку исполнится полтора года. Нужно также повышать адресные социальные выплаты для бедных семей с детьми, которые доводили бы их доходы до прожиточного минимума.

— Чем опасна детская бедность? Есть ли риск культурной, социальной деградации?

— Семьи, живущие за чертой бедности, не в состоянии обеспечить нормальные стандарты потребления своим детям: и в плане питания, и в плане обеспеченности одеждой и обувью, не говоря уже о каких-то более высоких потребностях. Как правило, это еще и семьи с достаточно плохой жилищной обеспеченностью. С общим образованием немного проще: все-таки с трех лет, и особенно со школьного возраста, доступ к нему обеспечивается государством. Услуги здравоохранения для детей в целом тоже общедоступные, несмотря на все проблемы этого сектора. У нас массово высока ценность образования; высшее образование стало уже, по сути, социальной нормой, поэтому даже малообеспеченные родители всеми силами стараются отправить ребенка в вуз. Другое дело, что в последние годы произошла подмена понятий: зачастую ценятся не столько знания, которые дает образование, сколько «корочка». Средние классы могут дать своим детям действительно качественное образование; но для многих жителей, особенно удаленных от мегаполисов территорий, это не особенно и важно.

— Как проблема бедности семей с детьми решается в других странах?

— Во-первых, страны, которые добились успехов в плане повышения рождаемости, например Швеция, Франция, это также страны с высокими уровнями женской занятости, и они предоставляют большие возможности женщинам по совмещению работы и воспитания детей.

У них рынок труда более гибкий: больше мест с неполной и дистанционной занятостью. При этом работник, нанятый на неполную ставку, не становится работником второго сорта. Во многих европейских странах неполное время работают и женщины на руководящих позициях.

И у нас нужно создавать такие условия, чтобы оба родителя имели возможность работать. Нужно повышать гибкость рынка труда — по мере развития информационных технологий таких возможностей становится больше. Еще один важный элемент политики в этих странах — доступные дошкольные учреждения для детей с самого раннего возраста. Надо также повышать гибкость графика работы образовательных учреждений, чтобы он был совместим с часами работы родителей.

Во-вторых, страны, успешно справляющиеся с бедностью семей с детьми, попросту больше денег тратят на семейную политику, поддерживая, через пособия и налоговые инструменты семьи на протяжении всего периода воспитания детей.

— Население России уже успело отреагировать на экономический кризис и снижение своих реальных доходов?

— Пока рано говорить о явных признаках кризисной модели потребления. Доходы и расходы еще не успели сильно отреагировать на изменение макроэкономических условий. Если говорить о структуре потребления накануне кризиса, то важно, что стандарт выживания перестал быть массовым. Несмотря на четыре кризиса с дореформенного 1991 года, реальные доходы населения, как показали исследования нашего центра, выросли примерно в 1,6 раза. В результате в потреблении заметно увеличилась доля услуг, в том числе в сфере культуры, образования, здравоохранения, расходы на транспорт.

Это был довольно высокий стандарт потребления, если сравнивать Россию с другими странами с аналогичным уровнем дохода. Но неравенство, существующее в стране, создает предпосылки для того, чтобы в условиях кризиса мы достаточно быстро опять скатились к стандарту выживания.

Хотя, конечно, что-то в этом стандарте будет уже другим, чем в 1990-е годы. Например, за эти годы ослабла связь с личным подсобным хозяйством; и для молодых семей в городах, на мой взгляд, возврат к этой модели маловероятен, разве что за счет межсемейных обменов.

— От чего люди откажутся, переходя к «выживанию»?

— В первую очередь сократятся расходы на услуги. Правительство продолжает проводить политику увеличения доли платных услуг в здравоохранении и образовании. Эти расходы населению придется нести. Но от дополнительных трат на более качественные услуги оно, скорее всего, откажется. Меньше станут ходить в театры, на концерты, в кино, ездить куда-то в отпуск. Одновременно вырастет доля расходов на обязательные услуги в виде коммунальных платежей и на продукты питания.

— Будут ли в патриотическом порыве переходить на продукцию отечественного производства?

— Думаю, структура потребления слабо зависит от патриотических настроений. Большее значение имеет то, что и по каким ценам предлагается на прилавках.

В силу сложившихся политэкономических условий у нас происходит некоторое импортозамещение, но это не столько решение потребителей покупать отечественные товары, сколько изменения в структуре поставщиков и в ценах.

— Автомобильный рынок уже показывает серьезный спад. Можно ли сказать, что граждане в этом уже перешли на модель выживания и отказались от покупки личного транспорта?

— На какое-то время да, отказались, как и в предыдущий кризис, но вряд ли это продлится долго.

У нас все-таки очень высока ориентация на приобретение автомобиля в семью.

Россия продвинулась к довольно высокому уровню «автомобилизированности» страны, хотя до уровня развитых стран нам еще далеко. В 2011 году нас было около 50 автомобилей на 100 семей, тогда как в США и Японии — более 100. Думаю, будет реструктуризация спроса — рост доли более дешевых автомобилей, смартов и автомобилей российского производства.

— Рынок труда показал признаки кризиса?

— Правительство очень гордится тем, что в этот кризис у нас низкие показатели по безработице. На мой взгляд, сам по себе низкий уровень безработицы — не повод для оптимизма.

Люди могут, боясь потерять работу, мириться с более низкой зарплатой или с ее задержками либо, будучи уволенными, уходить в неформальный сектор.

Скорее всего, в ответ на кризис, как и в предыдущие разы, будет сокращаться заработная плата, но пока еще рано что-либо говорить об этом.

— Возможные изменения в пенсионном законодательстве преподносятся как антикризисный шаг. Может ли это помочь?

— Пенсионеры — наиболее активная часть электората, и по мере старения населения она будет становиться все более весомой. Не думать о том, что будет с уровнем жизни пенсионеров, правительство просто не может.

С другой стороны, пенсионные расходы — основная часть всех социальных расходов государства. Но средств, поступающих в пенсионную систему от работодателей, недостаточно — почти половину всех расходов пенсионной системы покрывает трансферт из федерального бюджета. В условиях кризиса правительство заинтересовано как-то сократить величину трансферта. Отсюда все предложения по реформированию пенсионной системы.

— Что вы думаете об отказе от накопительной части пенсии?

— Решение тактически привлекательное с фискальной точки зрения, стратегически — невыгодное. Да, это позволило бы снизить трансферт из бюджета, но у такого решения есть долгосрочные экономические и социальные риски.

Это подрывает доверие к пенсионной реформе: у нас почти 30 млн человек выбрали для инвестирования пенсионных накоплений негосударственные пенсионные фонды, и это наиболее активная часть занятых, с легальными и не самыми маленькими зарплатами.

Кроме того, мораторий или отказ от пенсионных накоплений увеличивает будущие пенсионные права в рамках распределительной системы: когда мы с вами будем выходить на пенсию, у нас будет больше прав в страховой пенсии, что будет означать рост пенсионных обязательств государства.

— Надо ли повышать пенсионный возраст?

— У нас очень низкий фактический пенсионный возраст: каждый третий выходит на пенсию досрочно. Реформа досрочных пенсий идет уже несколько лет, и ее можно только приветствовать. Но остается проблема низкого общего возраста выхода на пенсию по старости, вокруг которой кипят основные страсти.

Если мы посмотрим на женщин, которые у нас выходят на пенсию в 55 лет, то россиянки получают пенсию даже дольше, чем, например, в Европе, где женщины выходят на пенсию в 63–65 лет.

Российская женщина на пенсии проводит в среднем 22–23 года. При этом женщины заняты в основном нефизическим трудом: в сфере образования, здравоохранения, в услугах, — там, где производительность труда не так сильно зависит от возраста. Поэтому экономические и демографические предпосылки для повышения пенсионного возраста у женщин существуют.

Для повышения пенсионного возраста у мужчин таких явных предпосылок нет, прежде всего из-за их высокой смертности.

Можно только говорить об экономических предпосылках, связанных с более поздним началом занятости в молодом возрасте, и уменьшением доли занятых тяжелым физическим трудом.

Лучше было бы выровнять пенсионный возраст мужчин и женщин — на уровне 60 лет. Это повысило бы справедливость и дало резервы экономии пенсионной системы, о которых так много думает правительство.

Но, как правило, обсуждают вариант повышения возраста и мужчинам, и женщинам до 62–63 лет. Хотя вряд ли в ближайшие годы правительство решится на этот шаг, поскольку вопрос считается политически острым. На мой взгляд, опасения по этому поводу преувеличенны. Открытые выступления против повышения пенсионного возраста были только в Греции и во Франции. В Германии, например, повышение пенсионного возраста прошло очень легко.

— Грозит ли кризис сам по себе ростом социальной напряженности, выступлениями, протестами?

— На мой взгляд, в настоящее время потенциал протестного поведения достаточно низкий, хотя я не социолог и не политолог. Девальвация рубля и определенное импортозамещение в продовольствии ударили прежде всего по мегаполисам и по среднему классу, что кардинально отличает нынешний кризис от предыдущих. В ближайшие годы, думаю, правительство будет всеми силами поддерживать доходы пенсионеров, потому что монетизация льгот 2005 года показала, что пенсионеры способны на активные действия, и они же активнее всех голосуют.

Что касается семей с детьми или работающего населения, то оно, как правило, социально менее активно, потому что озабочено проблемами выживания, поиска работы, зарабатыванием денег.