Стрела НТС №194  от 17.09.2014г.

Мария Карамзина

Русская правда – Третья сила?^[1]

Где же она – наша русская правда? Создан­ная мудрым и справедливым правителем, стремящимся всех соединить, «собрать Русь» под сенью закона и благодати?

И что такое «своя правда»? Русская, украинская или европейская? А может, и вовсе американская? В аналитических мудрых статьях, в ожесточённых теледебатах и информационных войнах бьётся, как в клетке, грызёт соперника эта «своя правда», в которой, по сути, столько наглой лжи и подлого лицемерия, что белое и чёрное давно утратили границы. И где та «Третья сила», которая найдет истину, лежащую в этом безнадёжном споре, там, на земле, у всех под ногами?

Не поверила глазам, отписала всё слезам…

Братья по крови, разбежавшиеся во времени... Мы ведём войну… Мы подводим итоги сражений и считаем потери. Социальные сети уже вполне уверенно пишут: «двухсотых» столько-то, «трех­сотых» столько-то… А это просто люди, убитые и раненые… За этими цифрами чей-то крик, и смертельная боль, и последний вздох, оборвав­шаяся ниточка от отца к сыну, и мать, у которой ухнуло и навсегда замерло сердце… И крошечное тельце четырёхлетнего Арсения из Славянска, полное осколков, не смогли спасти врачи.

– За что они нас хотят убить? – спрашивает десятилетняя внучка. – Им что, совсем никого не жалко?

Так за что же? Так хочется найти эту правду, за которую мы боремся не на жизнь, а на смерть. Вот мой отец ведь тоже её искал. Искал «Третью силу». Он умер в декабре 1991-го. Онкология. Не дожив полутора лет до полной реабилитации. Письмо из Москвы пришло в длинном белом конверте. «Справка о реабилитации. Выдана Ч. М. А., 1921 года рождения, уроженцу Югославии, арестованному 11 апреля 1944 года и заключённому в ИТЛ на 20 лет по решению Особого совещания при НКВД СССР от 1 ноября 1944 года. По обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 58-6 и 58-11 РСФСР, в том, что он в соответствии со ст.ст. 3 и 5 Закона РСФСР от 18.10.1991 «О реабилитации жертв политических репрессий», как репрессированный по политическим мотивам, реабилитирован». Реа­билитирован – это значит, был не виновен? И ни за что приговор на 20 лет Инты и Магадана?

Да, не узнал отец, что десять лет, прожитые в сибирских лагерях, были «ни за что». Только вот он никогда не говорил, что «сидел ни за что». Он никогда никого не обвинял и не жаловался. По­тому что знал, за что.

Не виновен ни в чём, и просто так год в одиноч­ке, в тифозном бреду? Не признался ни в чём, не подписал ничего, никого не выдал – и всё-таки не умер и не расстреляли. А получил сибирский лесоповал, цингу, лютый холод, который за­мораживал даже дыхание птиц на лету, суп из мухоморов. «А ты знаешь, – с улыбкой говорил мне папа, – их есть можно, только если долго варить на костре». А вообще он мало говорил. Молчун такой был. Мама меня укоряла, когда так хотелось выключить болтающий телевизор: «Ты же знаешь, папа не выносит тишины. После того…» Да, плохо он тишину переносил. Радио­точка или проигрыватель, что угодно, лишь бы звучало. И ходил всегда так незаметно, будто вот был тут – и нет уже. Или появлялся слов­но ниоткуда. А однажды дал мне как-то нелов­ко книжку: «Вот, почитай. Я с ними был». На фиолетово-чёрной обложке лицо человека в малиновом берете. Французские партизаны: малиновые береты – маки. Прочитать-то прочи­тала, интересно было, но вот поговорить с папой, расспросить и не хватило времени. А может, души? Теперь не вернешь, не спросишь… Ах, как в той жизни много было важных дел! Никто же не знал, что всё так быстро заканчивается. И так неожиданно.

И снова будут партизанские войны. И особенный смысл обретут такие странные и даже какие-то «неудобные» в той мирной нашей жизни, в моей молодости, слова, которые часто произносил папа: «Честь всего дороже». «Жизнь – Отечеству, честь – никому!» Такой у него был девиз… Или кредо? Или просто так он жил?

А потом началась уже другая жизнь, без папы и без той огромной страны СССР, которую он на­зывал Россия, которая так неласкова была с ним, но ни разу он её не предал, не обвинил ни в чём. И через несколько лет после его смерти пришло ещё одно письмо – из Санкт-Петербурга. Вот бы удивил его этот конверт с приглашением на слёт бывших русских кадетов! Чего же ещё я не знала о тебе, папа? Конечно, в школе слышала дразнилку: «Мы кадетских корпусов не кончали!» А вот он его как раз и закончил. В Югославии, исчезнувшей уже на карте мира… 1-й русский им. великого кня­зя Константина Кирилловича кадетский корпус (РВКККК). Папин – 19-й выпуск РВКККК в 1940 году. А в 1941-м, когда началась его война и многие ушли на запад, он пошёл на восток.

Из моих раскопок

Раз уж не у кого теперь спросить, нужно поискать самой, пойти от истоков, от начала ушедшего XX века. Покопалась я в Интернете – и стала всплывать из далекого далека та давняя правда, похоронен­ная в архивах, но живая в памяти людей. Людей, переживших то, что никогда не должно было с нами случиться, а все-таки случилось.

Они, ровесники моего отца, начинали свою жизнь в эмиграции, в чужой стране, где сумели сохранить и пронести через все немыслимые испытания свою историю, свою культуру, свою правду.

И постепенно всплывают в моей памяти какие-то давние папины слова и короткие рассказы: о его маме Марии – моей бабушке Маше, юной эми­грантке, бежавшей в голодном и страшном 1921 году из раздираемого гражданской войной Бахмута через Константинополь в благословенную тёплую Адриатику – в Югославию. Там в маленьком го­родке Субботишта родился у неё сын, которого она называла ласково Мира. Отчество получил не по отцу (эту тайну так и не раскрыла бабушка Маша до самой своей смерти, в 1970-е, в далекой Аргентине), а по деду – А-ич. Потом появился ещё брат – Б., но уже Ал-ич, и фамилию носил другую – К.

Родство со старинным дворянским родом не привлекло «упертого» (мамино слово) маленького папу, и остался он под своей фамилией Ч. – на­следник давнего казачьего рода. Какими судьба­ми определил отчим «неудобного» мальчишку в кадетский корпус, неведомо, но только все его школьные годы прошли в старом замке на фоне прекрасных гор. Мне удалось немного приподнять завесу времени.

Вот он, тот самый 19-й выпуск 1-го русского им. великого князя Константина Кирилловича кадетского корпуса.

Выдержки из журнала «Кадетская перекличка», № 74, 2003.

Д. А. Иванов «XIX выпуск».

«В середине сентября 1931 года мамы привезли своих малышей в Первый русский великого князя Константина Кирилловича кадетский корпус, в город Белая Церковь (Югославия), в 120 километрах на восток от Белграда, на границе с Румынией.

Отдавали этих «маменькиных сынков» в корпус не для того, чтобы избавиться от «проказников», а для того, чтобы они получили чисто русское, без всякой примеси, национальное образование и с военной дисциплиной воспитание.

Таким образом, мы с юных лет воспринимали дух и традиции дореволюционной России, которой мы не знали, так как почти все уже родились за пределами нашей родины, главным образом в Королевстве СХС (сербов, хорватов и словенцев), переименованном в Королевство югославия в 1929 году.

… Наш славный XIX выпуск был таким же славным, как и все другие выпуски. Дружба, то­варищество стояли на высоте, проказы были безвредными. Среди нас были и выдающиеся шах­матисты, музыканты, гимнасты, артисты, футболисты, художники, зубрилы, ухажеры, столяры, переплетчики, фотографы, танцоры, ловчилы, забияки, шпаргалисты, подсказчики, при­родоведы, остряки, обжоры, строевики, философы, чемпионы пинг-понга, церковные прислужники, запевалы и так далее».

И через много лет, и сегодня ле­жат на книжных полках уже моих внуков, а папиных правнуков, ко­торых он так никогда и не увидел, удивительные детские книжки в переплётах, сделанных папиными руками, и альбомы с фотографиями, на которых так редко можно видеть папу. Потому что все фото делал он сам. А ещё на полке возле старинной иконы Богородицы (бабушкиной, венчальной), которую передавали из поколения в поколение в нашей семье, – маленькие деревянные церковки с крестами и куполами, сделанные папой из спичек, а еще… Да чего только не делали добрые и умные папины руки. Что ж, дадено так дадено. Науку, как говаривал папа, за плечами не носить.

И случаются такие чудеса, или, может, так должно быть, что не исчезает прошлое, если есть в нём то, что жизненно необходимо и обязательно нужно будущему. Только через десятилетия и уже в другом веке и тысячелетии, в 2010 году, через двадцать лет после смерти Ч. М. А., прислали мне из-за океана эти воспоминания и фотографии люди, хранящие память.

Выдержки из переписки в «Одноклассниках», 2010 год.

Сергей Пушкарёв: Простите, хотел спросить, вы не родственница М. Ч., который скончался в 1991 году?

Н. Ч.: здравствуйте, Сергей! М. Ч. – мой папа. А каким образом вы с ним знакомы?

Сергей Пушкарёв: я собираю по крупицам ин­формацию о членах Национального Союза Ново­го Поколения (потом НТС). У Вашего папы был очень близкий друг, ещё по кадетскому корпусу в Югославии в 30-е годы, Владимир Китайсков. Вместе им пришлось посидеть в сталинских лагерях после войны. тогда была целая группа русской молодёжи, в том числе и ваш отец, ко­торые проводили агитацию среди населения, так называемая третья сила в СССР. Как мне сообщили, ваш папа, к сожалению, скончался в 1991 году. Если вы не против, мне хотелось бы узнать немного поподробней о вашем отце. Сергей Пушкарёв.

…У него не раз бывал в гостях Китайсков из Курска, он ещё жив, в следующем году ему будет 90! Возможно, удастся опубликовать неболь­шой справочник обо всех «нацмальчиках», как их тогда называли. Был бы вам признателен, если вы сможете отсканировать пару фото­графий вашего отца в молодости или позднее, та как у меня их просто нет. Жив ещё один его знакомый по тем годам, проживает в Рязани, он пишет небольшие воспоминания о тех годах, где вспоминает и М. Ч. В кадетские годы он был «Чиж». В США жив его однокашник В. Мантулин. Извините, если вас сразу завалил информаци­ей. Просто не ожидал, что так просто смогу найти родных.

Из письма от Сергея Пушкарёва.

Франкфурт-на-Майне, 1 октября 2010 года.

Здравствуйте, уважаемая Н. М.!

У меня для вас тоже есть небольшой сюр­приз. Мне ответил однокашник вашего отца по кадетскому корпусу – Валентин Николаевич Мантулин из Нью-Йорка. Их осталось в живых совсем немного, если не ошибаюсь, четыре че­ловека. Обратился к нему с просьбой, чтобы он посодействовал и переслал копии фотографий из кадетских времен в Югославии, для вас в первую очередь. Качество, конечно, не очень хорошее, но и эти снимки, я думаю, займут достойное место в вашем семейном альбоме. Своего отца вы сможете легко найти. Вот что мне сообщил В. Н. Мантулин: «По существу предмета могу вам сообщить, что в кадетские годы М. Ч. был необычайно скромным, замкнутым и молча­ливым человеком, особенно своих фотографий никому не навязывал и не раздавал, и поэтому таковых осталось мало. Из ныне живущих его одноклассников Сергей Муравьев (США) приходит в себя после сердечного припадка, а Дмитрий Иванов, проживающий в Канаде, сообщил, что фотографий Ч. у него нет. Лично у меня есть несколько групповых, которые постараюсь вам переслать…»

В конце письма он сделал приписку, что может гордиться своим товарищем-одноклассником по кадетскому корпусу, который выбрал такой путь борьбы.

И снова я подумала, как несказанно удивился и обрадовался бы папа, увидев эти фото, на которых заботливой рукой однокашника нарисованы ма­ленькие белые стрелочки, указывающие на него.

А вот и кадетский корпус во всех его неповто­римых особенностях.

Из журнала «Кадетская пере­кличка», № 66-67, 1999.

Д. А. Иванов «Магнитные бури на­шего Отечества» (тот самый Дмитрий Иванов, проживающий в Канаде).

«Устраивать жизнь в новой стране, в новых условиях и с огра­ниченными средствами было не­легко. главной задачей было дать образование и воспитать молодёжь в русском духе. В конечном итоге в 1929 году 1-й русский кадетский корпус из Сараево был переведён в Белую Церковь.

…Сам король Сербии Александр – бывший воспитанник Пажеского корпуса – был верным другом России и всячески содействовал не только существова­нию кадетских корпусов, но и понимал нужды и тяжёлое положение русских, потерявших свою родину, и как только мог старался облегчить их участь.

Несмотря на затруднительное экономическое положение, кадетские корпуса продолжали вести свою как воспитательную, так и образователь­ную деятельность среди русской молодёжи, ока­завшейся вне своего отечества… Все традиции, все обычаи, всё воспитание и обучение кадет преподносилось в русском стиле, если так можно выразиться, и на родном русском языке».

Вот, наверное, откуда эта верность своему дому. Так, значит, недаром стоит сегодня насмерть Юго-Восток за право говорить и думать по-русски! И такое упорное стремление не дать Юго-Востоку Украины этот второй государственный, а по сути первый и единственный родной язык – тоже не­случайно? Может, именно в этом, в родном языке и «русском стиле», источник силы и того необъ­яснимого шестого чувства, которое называется чувством Родины и самосознанием?

И снова из «Кадетской переклички».

«Наш первый директор Б. В. Адамович соста­вил для кадет «67 заповедей» как назидание и руководство в нашей жизни в корпусе, так и на будущее, когда мы уже покинем стены родного корпуса: какими кадеты должны быть русскими, каким должен быть облик кадета, как относиться к корпусу, каковы должны быть взаимоотноше­ния между кадетами. Это руководство прошло с нами время пребывания в корпусе и оставило отпечаток на всю последующую жизнь.

А жизнь эта готовила немалые трудности… Силу пройти их во многом давали внушенные в юности 67 заповедей и первое «крещение», которое получили десятилетние кадеты в корпусе.

Оказавшись в непривычном казенном обмунди­ровании, мы сразу почувствовали себя другими людьми, нам даже показалось, что мы выросли на несколько сантиметров. Но не тут-то было. Наши старшие «опекуны» решили пошутить над нами, задав нам вопрос: «Чей папа сильнее?» Мы были в недоумении. Тогда один из них вы­ставил кулак и предложил нам лбами давить на его кулак с обеих сторон. Кто сильнее надавит, отец того, естественно, сильнее. Вот мы и да­вай стараться изо всей мочи. Вдруг кулак был выдернут – и мы со всего размаху стукнулись лбами. Старшие залились хохотом, а мы увидели одни звезды. Жаловаться некому – мамы уехали, а плакать в форме не подобает. Вот каково было наше «крещение».

Только папино «крещение» оказалось покруче. У него ведь так и не было настоящего отца. Жаль, конечно, что отцовское имя мама, М. А. К., урож­денная Ч., сыну так и не открыла. Осталось это тайной за семью печатями. И когда после всех бед и войн, арестов, лагерей и пересылок обрёл папа дом и семью, что само по себе счастье великое, случилось ещё одно невероятное, но, может быть, всё же выстраданное и заслуженное чудо. Папа сумел найти своих утраченных в безумном 1941 году близких – маму и брата Бориса. Годы ждал он писем, обращался в международный Красный Крест. И когда я уже пошла в школу в Донецке, в середине 60-х, пришёл ответ. Изумление и радость моей семьи были неописуемы. На другом конти­ненте, в Южной Америке, в загадочной стране Аргентине, жила моя бабушка Маша с младшим сыном-архитектором, со своей перепутанной судь­бой, о которой можно писать отдельные книги или сериалы снимать. Но вот увидеться в то время было невозможно. И посыпались письма – сыну, любимому Мире, и внучке, которую так никогда и не увидела. Необычные тонкие голубоватые конверты с прекрасными невиданными марками, и на каждом фамилия и имя – М. К. Посылочки с яркими картинками, детскими книжками (для меня) на непонятном испанском языке и даже зелеными пёрышками попугайчика – единственного друга в Аргентине, где прожила бабушка Маша пол­жизни, но не обрела родины. «Как горек эмигрантский хлеб. Здесь нет друзей – одни знакомые. Здесь нет зимы. И я научилась говорить, но никогда не научусь думать на чужом языке. Это очень тяжело», – писала она непонятные тогда мне, но за­помнившиеся слова.

А мальчик Мира в 1931 году фамилию М., отчима, именитого родственника, потомка известного старинного дворянского рода, взять отказался. И остался по деду внуком казачьего рода, от Запорожской сечи ведущего родословную. В шутку показывал мне папа маленькую щербинку на ухе: «Это от того, что нашему прапрадеду уши рвали за сочувствие и помощь Емельке Пугачеву». Вот такое родство наше давнее. И плакать мне папа не велел никогда. Как-то по детству моему разбила я коленку и горько ревела над алой струйкой крови. Но получила от папы не утешение и жалость, а историю о том, как его, десятилетнего, избитого в кровь, бросили на всю ночь в холодном казарменном умывальнике. Потому что не больно-то принимали байстрюка в круг родовитых отпрысков кадетов пажеского корпуса. Вот и случилась однажды та драка, и не драка даже, а просто побили его старшие ребята и оставили в ванной на кафельном полу с разбитой головой. «И как же ты, папа?» – «А ничего, ночь пролежал, утром в себя пришёл от холода, поднялся, кое-как умылся и пошёл в класс». – «Рассказал кому-нибудь?» – «Что ты такое говоришь! Не по­думал даже». Вот такая наука. А ведь пригодилось впоследствии и терпение, и мужество.

Третья сила – За Родину против всех?

Какая же сила гнала их, молодых и совсем не знающих этой советской России, биться за неё? Такие, как он, верящие в идеалы, в справедливость и честь, создали Народно-Трудовой Союз – НТС. Книги теперь написаны об этом движении, сроки за участие в нём отмерены и прощены ошибки и заблуждения. Осталось главное – их совесть и честь, их любовь к Родине.

И вот это движение «Третья сила». По сохранив­шимся немногочисленным документам и книгам, написанным теми, кто сумел выжить и не забыть, я пыталась узнать о них хоть что-нибудь. Их было немного, не более пятисот. Слишком несговор­чивых, максималистов, не признающих ничьей готовой правды. Их борьба – на два фронта: против национал-фашистов и коммунистов. Обречён­ная борьба, битва, которую никак нельзя было выиграть. А они хотели и выжить, и победить! Но как выжить, не быть смолотым между этими жерновами? И всё-таки они упорно шли на восток. Ведь там Родина, которую с детства учили безмерно любить, в которую надо всегда верить и которой нужно помочь в трудный час, несмотря ни на что. Там русские, там папин Бахмут (Артёмовск), где родилась его мама, моя бабушка Маша, там мо­гилы умерших в голодном 1921-м её родителей. А теперь нужно спасать свою страну.

Он только недавно сменил кадетскую казённую форму на гражданский костюм, сшитый по случаю выпуска тем же кадетским корпусом для своих вы­пускников. Только вступили в эту взрослую жизнь. Папа, недоучившийся студент Белградского универ­ситета, ушёл со второго курса горного факультета и стал тайным борцом за свободу Отечества.

Из краткой истории НРП («Третья сила»)

Глеб Рар в книге «...И будет наше поколенье давать истории отчёт» написал: «Когда началась война 1941 года Германии с СССР, первой мыслью каждого члена Союза (НТС) из стран Европы было попасть на родную землю, слиться со своим на­родом, найти с ним не только общий язык, но и единое биение сердца, вместе с ним идти навстречу всем превратностям войны. К этому звала совесть и сердце».

Редкостное фронтовое и человеческое брат­ство рождалось тогда в оккупированном немцами Львове, где по-настоящему интернациональные группы ребят и девушек вели свою борьбу «про­тив всех».

Из книги «История НРП (Народно-революционной партии) – «Третья сила», написанной Ю. Ф. Луценко, человеком, которому дано было быть там, вместе со всеми, но волею судьбы пережить всех и вся, чтобы написать об этом.

Из главы «Рождение НРП»: «В Киеве к лету 1942 года подобралась уже довольно большая группа членов НТС во главе с Николаем Федоровичем Шитцем – официальным переводчиком комен­данта города. В составе рабочих фирмы «Эрбауэр» прибыли электрики: Борис Александрович Фомин, М.А.Ч., Олег Сергеевич Поляков, Клавдий Цыга­нов и Малик Ибрагимович Мулич, боснийский мусульманин, примкнувший к НТС.

Ребята прорывались, будто именно к нам на­встречу. Они внешне, поведением, привычками почти не отличались от наших, «подсоветских», но были более сильны физически, тренированы, дисциплинированы… А кроме того, они очень ис­тосковались по Родине, хотя раньше никогда её и не видели. Интенсивно заработало ротаторное издательство».

Из главы «Нянька»: «В самый ответственный период нашей борьбы он был нашей «нянькой». Он – это М. Ч. Отчества его мы не знали. Чиж. Именно так называли его друзья детства, поры русского кадетского корпуса в Югославии… И потом, во время деятельности их всех на окку­пированной немцами территории. А мы, младшие, «детский сад» организации, уважительно звали его Мирр».

Папа был «шефом» типографии. Вот тебе и милые переплёты детских сказок. Да уж, конспи­рации он был обучен – на всю жизнь хватило. Ни разу ни словом, ни звуком не обмолвился.

«А из-за особой опасности нового политиче­ского курса, для соблюдения тайны родственной связи с НТС, от чего попадала в зависимость не только свобода действий, но и сама жизнь несколь­ких сот активных членов Союза, обязательным условием для каждого члена новой организации был установлен более высокий регламент уров­ня конспирации, в особых мерах которого был добровольный уход из жизни при конкретной угрозе провала».

Вот эта фраза из книжки стала для меня ключевой – вот отсюда и точка отсчёта. А если «добровольный уход из жизни при конкретной угрозе провала» предполагает, что нужно будет уничтожить не только себя самого, но и своих же младших братьев по оружию? Путь, который од­нажды придётся пройти до конца? Или это путь в никуда? Зачем тогда всё? Я начинаю понимать, что выбор каждый делает сам, и только он несёт ответственность – не организация, не партия и не приказ. И это понимание пришло ко мне в ге­нах от папы, который был настоящим солдатом и воином, но не смог стать палачом. Он выбрал свой, третий путь.

Трагически закручивалась тогда пружина со­бытий. Из книги Ю. Ф. Луценко «Политическая исповедь: «Весной 1943 года с приближением фронта к Киеву из горящего города центральной группе НРП (это около 12-15 человек) пришлось перебазироваться в областной центр на западе Украины – в Винницу».

Ещё год борьбы, когда старшие, или эмигранты, как их называли, помогали и направляли в борьбе младших «подсоветских». Это были в основном ли­стовки, агитация против немцев, врагов-оккупантов. Но вот тут же в Виннице разрыты ужасные могилы 1937–1938 годов – жертвы расстрелов НКВД. Как простить это? Неумолимо накатывалось время выбора…

Из книги Ю. Ф. Луценко: «А было тогда так. Мы, одиннадцать человек, компактно собранный по­следний отряд организации НРП – «Третья сила» сунулись в ловушку немецкой «Зондеркоманды-Р» в городе Райсгоф (Жешув) и почти четверо суток, под угрозой проверки чинами гестапо, «терпеливо» ожидали завершения затянувшейся дипломатической игры на выдержку между руководителями разведывательного органа.

Полковник – начальник абверкоманды – нам обещал отправку в советский тыл с вооружением и экипировкой, без всяких проверок и вопросов о политической принадлежности. Ему для от­чётности позарез нужно было как можно больше голов заброшенных в советский тыл диверсантов. А желающих совершать такие подвиги в тот период войны уже не было.

Но совсем неожиданно его помощник – «гауптман» – вдруг проявил строптивость, воспроти­вился команде своего начальника и пообещал пригласить своего друга из местного отделения гестапо для детальной проверки у нас докумен­тов и груза.

Но у нас при себе был довольно большой груз – багаж, тщательно приготовленный для работы в тылу за линией фронта. Это были разобранные печатные устройства: ротаторы, приличный запас шапирографных лент, бумаги и готовых листо­вок от имени организации НРП – «Третья сила». В листовках противники – коммунисты, но одно­временно и их военный лозунг «Смерть немецким оккупантам!».

Были у нас и пистолеты с поддельными правами на них. Аж целых три штуки! У шефа и Полякова по немецкому пистолету типа вальтер и малень­кий бельгийский женский браунинг с неполным комплектом патронов – у Мирра».

И куда же они собирались с таким арсеналом? И что же случилось с тобой, папа?

Вот ещё эпизод из книги: «Во время поездки на машине Олег Поляков и М. Ч. поругались с Даниловым, обвинив его в грубой ошибке, при­ведшей к риску сразу всем составом оставшейся команды НРП. Ч. отказался ехать дальше на запад, на ходу выпрыгнул из машины и отправился в сторону фронта для поисков своих друзей среди партизан».

Почему они поссорились, что заставило его на ходу в отчаянии броситься из мчащейся машины в неизвестность от своих же товарищей?

Ответы я по крупицам нашла в других книгах этого автора.

«Нам вообще-то часто за последние полтора года приходилось рисковать всем. Нередко мы попадали и в очень сложные ситуации… Но про­колов пока не было, и мы уже слепо верили в свою удачу, в своё счастье, какое-то уже чисто сакральное везение, основанное больше на наглости хорошо подготовленных и прекрасно обученных старших товарищей».

Вот же, это о них, кадетах, «эмигрантах», о моем папе в роли «няньки»!

«Их жизнь, как русская рулетка, была всякую минуту на грани. И каждый из них всегда готов был к худшему варианту, не считая уже и саму жизнь особенной ценностью. Нам, молодым, очень хотелось быть похожими на них, соответствовать своему положению, и казалось часто, что по ду­ховному уровню мы начали приближаться к такой высоте».

Но что-то сломалось в их маленьком герои­ческом и трагичном мире. Нельзя, видно, вечно оставаться «над схваткой», всегда выше и прямее остальных. А он, Мирр, не мог принять никако­го, пусть даже оправданного обстоятельствами, компромисса. И жизнь товарищей так и осталась для него высшей ценностью.

И снова я ищу ответ: почему он ушёл, выпрыгнул из этой машины? И снова книга: «Но неожиданно первая же попытка такой операции поставила всю оставшуюся группу организации на грань провала. И трое суток мы находились на их (немцев.– Авт.) базе под домашним арестом и угрозой полного разоблачения гестаповцами и нашей «самолик­видации».

И что же стояло за этой самой «самоликви­дацией»? И кто же должен был её осуществить? Я поняла это из напечатанных в разное время материалов, опубликованных Юрием Филиппо­вичем Луценко.

«На наше счастье, в результате длительных ди­пломатических переговоров полковнику, которому тоже пришлось бы держать ответ за незаконную операцию, всё же удалось за несколько часов до прибытия команды гестапо перехитрить их и под командой фельдфебеля услать нашу команду НРП за Краков в рабочий лагерь под названием «Мо­гила».

А в казематах гестапо в разных городах к тому времени томилось уже несколько сот «союзников» – членов руководящего состава НТС. Ипполитыч (командир группы. – Авт.) уже знал о том.

И, хотя родственная связь этой организации (Народно-Трудового Союза. – Авт.) с нашей «Третьей силой» была очень тщательно конспирирована, серьёзные подозрения о том у немцев были. И они были уверены в том, что подтверждение такой связи у них вскоре появится.

Наши товарищи по НТС в этой ситуации, таким образом, оказались прямыми заложниками нашей дипломатии и нашего поведения в том Жешуве. С нашим провалом неминуемо была бы решена и их судьба.

Несмотря на внутреннее эмоциональное напря­жение, пока держались мы все бодро, не допускали до своего сознания и мысли о чём-то нехорошем. Мы в просторном помещении расположились вольготно, жилой площади было достаточно.

И как-то самопроизвольно произошло как бы расслоение отряда на группы. «Старики» пред­почли держаться автономно, как бы подчеркивая свой уровень, «детский сад» – отдельно.

Запомнилось мне, будто невзначай притёрся ко мне в удобный момент Мирр и скороговоркой, будто стесняясь, пробормотал:

– Ты, Павел и Игорь – мои подопечные, в моей группе. Я теперь ваша нянька. На всякий случай держитесь при мне…

Всё как-то так благополучно и обошлось, как на последней ниточке. Нам удалось счастливо избежать встречи с гестапо.

До той самой очень спешной посадки в машину, как и в самой машине, мы с Игорем и Павликом («детский сад».– Авт.) так и продолжали «хвости­ком» держаться за своей «нянькой», хотя это уже было в толчее не так-то просто.

И только в быстро несущейся по добротному асфальту машине наконец частично прояснилась обстановка. И, к нашей «огромной радости», мы все поняли, что везут нас прямо в Могилу. По при­ятному совпадению именно так назывался рабо­чий лагерь при строительстве аэродрома вблизи Кракова. Но неприятный холодок от всех этих совпадений вынуждал нас теснее прижиматься друг к другу…

Ночь закончилась, а неприятности ещё нет… Там, сзади, у самого борта, где расположился наш шеф, тихий разговор его с Олегом (один из «стариков».– Авт.) неожиданно стал более громким. К их диалогу присоединился ещё и Мирр… И «беседа», не совсем мирная и до него, уже стала походить больше на ссору.

…Никогда раньше до этого случая я не видел и не слышал никаких не только ссор, но и размолвок среди старших товарищей. Мне не приходилось присутствовать и при разрешении каких-либо, хоть и самых меленьких, разногласий внутри ко­манды… А они уже орали, размахивая руками, как три обычных мужика. Фомин (папин друг по кадетскому корпусу. – Авт.) при этом сидел у борта безучастно, вжавшись в брезент.

Сейчас мне уже совсем отчетливо вспомни­лись слова Полякова (один из руководителей групп. – Авт.), повторенные им несколько раз в пылу спора, о том, что он всегда доказывал: «Нельзя класть все яйца в одну корзину!» С со­всем непонятным завершением фразы: «Они из разных пород».

– Других нет! А ты ничем их не лучше! – отвечал ему Данилов раздражённо.

«О чем это они?» – не понял я.

– Что нам было делать тогда с «детским садом», ты хоть думал? – подал голос Мирр.

– Так ты же солдат!

– Я солдат, но не палач! – голос взвился на вы­сокую ноту и сорвался вдруг, когда он добавил, почти взвизгнув:

– Для этого мы на Родину добрались?

А потом уже будто отрешенно, в отчаянии:

– Да пошли вы все!

Там, сзади, с краю по борту, что-то произошло. Завозилось в тесном пространстве несколько че­ловек. Кто-то безуспешно барабанил по кабинке, пытаясь остановить машину, но она, вместе с дорогой совершив небольшой поворот, всё так же мчалась на предельной скорости. Мужики обречённо молчали. А потом уже нас сдали администрации лагеря».

Только папы с ними уже не было. Какие пережил он мытарства, как нашёл всё-таки своих друзей-партизан? Об этом не написано книг или я не нашла их пока. Одно ясно: в ситуации, когда пришлось бы «ликвидировать» одного за другим своих младших товарищей, папа ни при каких обстоятельствах оказаться не мог. И неужели же его так и не по­няли свои, «нянькины», подопечные?

В воспоминаниях Ю. Ф. Луценко нашлось и такое.

«И только потом, спустя более полувека (целых шестьдесят пять лет!), вспоминая и переосмысли­вая обстановку, избавившись, наконец, от гипноза привычки жить в постоянной смертельной опас­ности, я имел в руках подтверждение о том, что это Мирр, и никто другой, через борт на полном ходу машины покинул нас с горькими словами: «Да пошли вы все!»

И я воочию, как на себе самом, представил тот ужас, ад в душе глубоко верующего, с тонкой ду­ховной структурой молодого романтика.

Ведь он тогда, в момент угрозы от команды ге­стапо, был всего лишь на какую-то крупицу от рока – обязанности ликвидировать «детский сад», пристрелить нас троих: Павлика, Игоря и меня. Должно быть, именно в таком порядке. Для того, чтобы мы не попали живыми в руки гестапо! Мы с Игорем были уже сознательными бойцами и сами подставили бы свои головы. А вот Павел, совсем юный несмышлёныш… Павлик не должен был и догадываться заранее.

А потом уже, в заключение, как капитан корабля, он мог и сам уходить за нами вдогонку… Для того, чтобы за всё доброе, за все свои подвиги в этой жизни предстать на суд перед Господом в роли великого грешника…

Никогда нам уже не узнать, каким тараном он шёл на прорыв фронта, пытаясь добраться до сво­ей милой Знаменки, как он успел сменить один душевный ужас на другой – кошмар следствия в контрразведке «СМЕРШ».

После войны

Кому они хотели доказать свою правоту в ок­купированной Европе, когда печатали и расклеи­вали листовки с призывами против фашизма и коммунизма? А когда уже фашизм уходил под канонаду русских пушек на запад, начались не просто идеологические споры, куда, с кем идти, против кого и как бороться. Пришло время жёст­кого выбора: с кем оставаться? Одно из двух – либо на Запад, либо на Восток. И третьего тут уж было не дано. Папа не стал выбирать. Если нельзя было остановить мчащуюся машину, надо выпрыгнуть на ходу.

И пусть потом ски­тания в лесах, и снова борьба, но теперь уже с оружием в руках – про­тив оккупантов вместе с партизанами. И как бы там всё ни сложи­лось для него, он всё равно попал к своим, русским. И неумоли­мо последовал за этим следственный изолятор, и допросы, и кошмар одиночки в тифу. Он свой выбор сделал. И никогда не считал, что всё это с ним ни за что. Потому что наказания без вины, как правило, не бывает. Но и награда в виде удачи, или счастья, или обретения того, к чему так долго стремился, тоже ведь просто так не достается.

И прожил-то папа свою нелегкую жизнь уже на родной земле, на той родине, куда шёл и стре­мился, – на Донетчине! После всех лагерей судьба привела его, бездомного тридцатитрёхлетнего бывшего политзаключённого с седыми висками, на родину. Вместе с моим дедом, который тоже своё отсидел рядом с ним ещё за ту Белую армию. Только у деда в Юзовке (будущем Донецке) оста­вались бабушка и моя мама, будущая мама. Вот к ним и привёз дед моего будущего папу. А ведь это же, как в кино, счастливый финал.

Из домашних историй

Уже в лагере, в Инте, встретил мой папа моего деда Василия Ильича Б. Наверное, сошлись они там как земляки, ведь всегда в папиной душе жило горячее стремление оказаться на Родине, жить на Родине. А дедушка, пройдя свои девять кругов ада, о чём может быть написана совсем другая история, оказался в лагере рядом с отцом, и родом он был из Юзовки, что совсем рядом с папиным Бахмутом (Артёмовском). Когда пришёл светлый и благодатный 1956 год – время освобождения после десяти лагерных лет (не двадцати, как было записано в обвинении), дедушка позвал его, без­домного и совершенно одинокого, с собой. И рано утром постучались они, два сидельца, отпущен­ных на свободу ветром хрущевской оттепели, в нашу калитку. И моя двадцатидвухлетняя мама, за спиной которой была война, оккупация, угон в Германию и возвращение на Родину, встретила их громким вскриком радости и испуга. Потому что стояла она, мокрая и взъерошенная, посреди маленького дворика перед тазом, где мыла голову. Папа тоже от неожиданного зрелища испугался. Ну да, именно испугался и оробел, и как выскочил с перепугу за калитку, так и простоял там до вечера, не решаясь войти. Вот такую семейную историю рассказала мне когда-то мама.

Счастливый папин финал, с которого началась моя жизнь. Жизнь, в которой не должно было быть войны, бомбёжек, лагерей, беженцев. Папа и дед своё отвоевали за это и отсидели. Но ни­кто из них не дожил до 1991-го, когда пришла независимость и не стало страны. Их страны, пусть даже с другим именем. А я пережила не­зависимость, чтобы через два с лишним десяти­летия бежать от бомбежек в Москву. И думать, где же теперь моя страна – на востоке или на западе? От чего мерить? Сколько поколений моих предков, ещё от того запорожского казака с рваным ухом, рождались, жили и умирали в России под горячим солнцем степного Бахмута! Жили на своей, на русской земле, говорили на своём родном русском языке. И брали в жёны «красавиц хохлушек», как любовно называл мой тверской по рождению дед Василий мою бабушку-полтавчанку.

И что же теперь, мои внуки, уже пятое поколение, которое родилось «на Донбассе», теперь стали в своей стране «национальным меньшинством»? И надо насмерть стоять за свой от рождения данный язык? И папа мой – куда же тогда шёл? За что претерпел всё, что дал ему вынести Бог?

А Бахмут – Артемовск сегодня самая что ни на есть горячая точка. И так случилось, что снова горит весь Юго-Восток. Ежедневные сводки с восточного фронта, беженцы. Всё по кругу, как в страшном сне. И такой знакомый мне образ – молодое лицо, горящие глаза, автомат в руках. Где же та «третья сила», которая найдёт дорогу к русской правде? Сможет примирить? Или раз­делить?

В заключении статьи из журнала «Кадетская перекличка» есть такие слова: «Мы все братья, и нашей заветной мечтой было устроить общека­детский съезд в России, увидеть возрождающиеся кадетские корпуса на родной земле и передать на­шим молодым братьям наши кадетские заветы и традиции.

Наш последний император, святой мученик Николай II сказал: «Только та страна и сильна, которая свято чтит заветы родной старины».

Да не позабудем.

Вместо послесловия

Когда так больно и страшно открывать новост­ную ленту, когда кажется, что вот уже приходит отчаяние, вдруг появляется весточка. И становится тогда стыдно за маловерие, за уныние, потому что это на самом деле тяжкий грех.

Вот передо мной видеоматериал с сайта «Рус­ская весна» (http://rusvesna.su/news/1404502029) под названием «Герои: Позывной Есаул. За веру и правду!».

В предисловии сказано: «История жителя го­рода Краматорска (Донецкая область), вступив­шего с первых дней в ополчение. Уже успевшего принять участие в митингах, в референдуме и в боевых столкновениях. Потерявшего друзей, жи­вущего с ежедневным страхом бомбежек, но не потерявшего силы воли и стремления бороться за жителей города.

Он всегда был казаком и вместе со своими то­варищами принимает активное участие в отстаи­вании права Новороссии на самоопределение и автономность».

Охрипшим голосом отвечает он на вопросы корреспондента о том, почему взял в руки ору­жие, за что борется. И без всяких комментариев и исторических параллелей ясно: в нём, в этом парне с такими ясными глазами, жива та самая русская правда.

… Лихая казачья шапка с георгиевской ленточкой, маленькая иконка Св. Николая на груди, автомат на плече. И так спокойно и уверенно, не спеша говорит он, что поднимается в душе тихая радость: ничего не прошло даром, ничего не забыто и не утрачено. Ведь вот же, не исчезли в дебрях истории и не канули в Лету, а живы и готовы сражаться казаки Новороссии за свою русскую землю. Здесь, на родине моей и моего отца, нашего казачьего рода продолжение. И многолетнее молчание папы – это как земля, в которой прорастает семя, это та тишина, из которой рождается вера. А значит, есть надежда, что пройдёт война и ненависть и вернется к нам любовь.

Только лучше, чем сам Есаул, не скажешь.

Из интервью с бойцом-ополченцем, позыв­ной – Есаул:

– За что сражается ваше казачество, какие цен­ности вы защищаете?

– За всю историю существования мира они одни и те же: защита веры православной, Отечества, своих родных людей от всяких наветов вражеских. За то, что в наших людях это пытались убить, заставить их забыть, кто мы и что мы – воины. Просто надо, чтобы это в людях проснулось и они вспомнили, что они вольные люди, нельзя им этого терять.

А фашисты всегда были одинаковы, вы же знаете... Вот к нам приходят с той стороны молодые ребята-призывники. Жалко их, молодых. Мы их покормили, к себе в деревню отпустили, пусть подумают. Захотят, пусть к нам при­ходят. У нас больше задача – вот таких ребят научить остаться живыми. А офицер, который их на бой против своих послал, он должен был застрелиться…

И пусть посмотрят на нас: мы никакие не се­паратисты. Мы – православные люди, в наших рядах есть священники. Они служат и тоже воюют с оружием в руках. Против фашистов. А мирные люди ни при чём, это кровь православная – она не должна была пролиться.

Тут не война оружия идет, а война в мозгах и в сердцах. Пусть у людей проснется совесть. Мы вместе непобедимая сила. Нас обманом застави­ли разъединиться, как в 1917 году нас обманом разъединили, сказали, что мы разные государства, так и в 1991-м. Просто люди должны вспомнить, что у них есть совесть, и не по законам жить, а по заповедям. Всё по вере. Главное, не усомниться в ней, и ни один враг нам не страшен. «Трепещите языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог».

Мария Карамзина

Лето, 2014 года

Источник:  «За Россию» №73 (Вестник внутренней жизни Народно-Трудового Союза российских солидаристов. http://nts-rs.ru/lit8.htm ).

От редакции:

- Распространяйте наши материалы в своем окружении;

- Подписывайтесь на журнал «Посев»;

- Читайте материалы НТС на http://nts-rs.ru/ 

- Подпишитесь на нашу рассылку (Стрелы НТС), перейдя

по ссылке    http://subscribe.ru/catalog/state.politics.dlachlenovidruz