АРТЕМ МИХАЛКОВ: "БОРОТЬСЯ С ОТЦОМ БЕСПОЛЕЗНО"

Помню, мне было лет девятнадцать, мы поднимались с отцом в лифте в нашем доме, и вдруг меня как пронзило: «Пап, представляешь, мы сейчас первый раз в жизни оказались в лифте вместе! За столько лет первый раз!» Мимолетный бытовой эпизод, но я вдруг так отчетливо, так зримо осознал, как редко мы видимся!

Отец никогда не был классическим «вечерним папой»: не помню, чтобы он сидел дома или лежал в тапочках у телевизора. Трудно представить его гуляющим с нами в парке или регулярно читающим на ночь книжку в детской. Отец был занят ВСЕГДА! Порой мне начинало казаться, что я живу рядом «с самим знаменитым Никитой Сергеевичем Михалковым», а не с отцом, - я чаще видел его лицо на экране, на страницах газет и журналов…



И все-таки отец появлялся в моей жизни именно тогда, когда это было нужно. Если он меня о чем-то просил, я выполнял. Он ведь - Отец, Авторитет! Бороться с ним бесполезно. Когда-то отец и сам прошел эту школу, в собственном детстве…

Папа снимал по два фильма в год, жил в разъездах. И так получилось, что мы, его дети, появлялись на свет, когда он работал над очередными картинами. На съемочной площадке один за другим рождались «Свой среди чужих...», «Раба любви», через несколько лет - «Очи черные». А в это же время в доме на Николиной Горе тишину прорезывал плач новорожденных - сначала Ани, потом мой, а затем и Нади.

- Вам мама не рассказывала историю вашего появления на свет?

- Рассказывала в подробностях... Тот декабрь выдался на редкость снежным. Зима, все вокруг занесло. За день можно было встретить на дороге одну телегу. Если кто и проедет мимо дома, так это почтальон на лошади. «Цок-цок» - и снова тишина. Никто не жил тогда зимой на дачах. Наши соседи - Качаловы, Рождественские, Ливановы - переезжали в Москву. Вокруг темень, во всех домах черные окна, только сугробы белеют под фонарями.

Мама, ожидая ребенка, сидела безвылазно на Николиной Горе. Она готовилась к родам и страшно боялась, что ни одна «скорая» в такую глушь не поедет. А роды были вторые, как сказал доктор, быстрые. Рядом только деревня Аксиньино, где не было даже обычной больницы. Мама держала на даче самоучитель «Как принимать роды» на тот случай, если не успеет в роддом… То, что папа приехал в тот день со съемок, было счастьем. Мама сказала: «Пора!» - и они рванули в Москву. Кстати, она на всякий случай прихватила с собой в дорогу еще нож и чистую простыню: а вдруг папе придется принимать роды в чистом поле? Чем же он перережет мне пуповину?

Отец благополучно довез маму до ближайшего роддома на Черногрязской улице и сдал нянечкам. А утром папе позвонили и сообщили: «У вас родился мальчик». Артемом меня назвали по святцам, что означало «сильный, здоровый»… Дедушке, знаменитому детскому писателю Советского Союза Сергею Владимировичу Михалкову, автору государственного гимна и председателю Союза писателей РФСР, не полагалось верить в Бога. Так что крестили меня мама и бабушка по отцовской линии - Наталья Петровна Кончаловская. Прихватив бутылочку с молоком, которое застывало на лютом морозе, они повезли меня в Загорск, к духовнику Натальи Петровны отцу Герману. Он и стал моим крестным. Никита Сергеевич, как обычно, был на съемках.

Дома Наталья Петровна приготовила новорожденному внуку «ложе»: обшила корзинку изнутри байковой пеленкой, сделала маленькую подушку. В этой корзинке меня и показали маленькой Ане, которая была старше меня на полтора года. Она сказала: «Какая Кука!» и быстро ткнула пальчиком мне в глаз. После этого мама корзинку со мной старалась ставить повыше: на буфет или комод, чтобы Аня ненароком меня не достала...

На Николиной Горе на участке Михалковых стояло два дома. Один - бабушкин («дом Кончаловских»), другой занимали братья: на первом этаже жил отец, на втором - Андрон. Со временем к лестнице внутри дома добавилась лестница снаружи. Ее сделали из простого желания - лишний раз не беспокоить близких: у каждого из братьев своя семья, жена, дети.

Вокруг меня хлопотали три женщины: мама и бабушки - Наталья Петровна и Таисия Георгиевна, мамина мама. Наталья Петровна Кончаловская - естественно, верующая. Таисия Георгиевна Малыхина - пока еще партийная (как-никак кандидат исторических наук). Но, несмотря на идеологические противоречия, их объединяла любовь к внукам. Хотя каждый из моих воспитателей старался внести свою лепту в процесс развития ребенка, считая, что лучше знает, что нужно для неокрепшего организма. «Надо успокоить, я возьму на руки!» - говорила мама. «Не брать!» - противился «сюсюканью» приехавший отец. «Ну нельзя так строго!» - вступалась за орущего ребенка бабушка Наталья Петровна. «Давайте разберемся…» - не отступала от научных подходов Таисия Георгиевна.

До сих пор помню вкусные застолья в «доме Кончаловских». Таточка, так мы звали бабушку, всегда сидела во главе стола, слева - отец, рядом - Андрон, а уже потом - гости. Нас, детей, иногда пускали посидеть за столом вместе со взрослыми. Помню, каждый раз перед выходом к гостям бабушка меня причесывала. Сажала в своей спальне перед трюмо из карельской березы и, намазав мне голову кремом, приглаживала вихры щеткой. Мне приходилось терпеть эту «экзекуцию», и, чтобы отвлечься, я слушал пение бабушкиных любимых канареек. На ночь накрывали клетку покрывалом, чтобы все три канарейки спали, а не весело чирикали. Однажды мы с Аней решили дать бедным птичкам свободу и выпустили их из клетки. Бабушка потом ловила своих канареек по всему дому.



Помню вкус бабушкиных эклеров с ванильным кремом. Они готовились по особым случаям - никогда я не ел ничего вкуснее! Вначале выпекались эклеры, и когда остынут, их наполняли из шприца кремом. А нам с Аней разрешалось до блеска вылизывать кастрюлю с остатками крема. Канарейки, эклеры и бабушкины руки, колдующие над моей головой, - это и есть мое ощущение раннего детства…

Сейчас дети известных людей часто рассказывают, как им в советское время родители привозили из-за границы «дефицит» - либо модные джинсы, либо кроссовки, которыми они могли хвастаться перед сверстниками. Могу сказать, что у нас с Аней, может, это и покажется кому-то удивительным, подобного не было. Мой шкаф был всегда пустой. Мама покупала мне одни джинсы на вырост - чтобы хватило на несколько лет. Их подшивали, а потом по мере моего взросления отпускали. Талию я затягивал ремнем, чтобы они с меня не спадали.

Помню, однажды нашел в сарае папину армейскую форму: тельняшку, брюки, ремень с якорем и бескозырку - отец же служил на Дальнем Востоке, как я обожал его рассказы о Тихом океане! В общем, форма оказалась очень грязной, была побита молью, но она мне ужасно нравилась. Как-то я во все это облачился, и мы с мамой поехали в Москву на городскую квартиру. Мама замешкалась на улице. Вхожу в наш престижный дом один, направляюсь к лифту, а консьержка дорогу перегораживает и, брезгливо окинув меня взглядом с ног до головы, спрашивает: «Мальчик, ты куда?» Она явно приняла меня за беспризорника. И пока мама не появилась, категорически не хотела признавать во мне сына Михалкова. Мама долго потом меня отмывала от въевшегося запаха этой формы. А на океан я все-таки попал - когда снимал фильм «Карибский кризис» о подводных лодках. Но это уже другая история…

Да и с Надей приключился похожий случай. Папа часто вспоминает, как мама отправила к нему погостить шестилетнюю Надю, когда он монтировал фильм во Франции. Договорились встретиться в холле шикарной гостиницы «Royal Moncean». И вот папа сидит, ждет, вдруг появляется «чудо» в белой с темными пятнами шубе из меха какого-то неизвестного мохнатого зверя, рукава чуть ли не по полу волочатся, а на ногах - валенки. Шуба досталась Наде «по наследству»: вначале ее носила Аня, потом я, сотни раз ее перешивали, в итоге даже пуговицы были разными. Короче, родной отец в таком обличье своего ребенка не узнал! Придя в себя, папа только и смог сказать: «Надь, сними ты ее…», а она тихо ответила: «А там еще хуже…»

Зато у нас было настоящее детство - с приключениями, открытиями и ссадинами, конечно! Мы могли бы отлично вписаться в компанию Тома Сойера и Геккельбери Финна. Конечно, Аня, как и положено хорошим девочкам, была поспокойнее. Книжки читала, с бабушкой Натальей Петровной пирожки лепила на кухне, с пяти лет уже писала стихи и сочинила сказку, которую смогли опубликовать. После чего какое-то время мама даже питала тайные надежды, что в доме подрастает еще один великий писатель. Зато я был сорвиголова, усидеть на месте не мог, а вот улизнуть из дома куда-нибудь на речку с мальчишками - всегда пожалуйста!

Помню, я все мечтал… о небе: мне хотелось стать не кем-нибудь, а Икаром! В прекрасную летнюю летную пору я соорудил себе «парашют» из полиэтиленовой пленки, купленной для парника, собрал всех дачных товарищей и объявил дату «полета». Они все выстроились в ряд у сарая и, задрав головы, наблюдали за моим прыжком с крыши. Грохот стоял страшный!

Отец в свою очередь хотел вырастить сына охотником: с семи лет брал с собой на охоту. Мы с ним часто ездили под Тверь. Ходили на глухаря в ночь. Помню, очень долго шли по лесу, часов пять. Поначалу мне доверяли только нести за отцом ружье. Я был еще очень мал, ружье выше меня! А вот когда мы возвращались на базу, мне разрешалось палить по мишени. Отец-то до сих пор страстный охотник. У него под Нижним Новгородом свое охотхозяйство, и называется оно «Темино»...

Дачно-дворовых шалостей хватило и на Надин век. Маленькая Надя обычно просыпалась раньше всех. Мама выставляла ее из спальни: иди, мол, погуляй, дай поспать. Надя залезала в мамин шкаф и наряжалась в какие-то немыслимые платья. И шла… к сторожам. В углу нашего сада стояла сторожка, где жила дружная семья: дядя Вася с тетей Верой. Они следили за участком, ухаживали за собаками. На территории дачи был специальный вольер, где жили здоровенные псы. Сторожа круглыми сутками варили для наших многочисленных собак мясо. Окна сторожки даже летом были всегда запотевшими от этого варева. Представляете, как Надины платья, да и сама Надя, пахли?! Псиной, мясом и Васиным «Беломором»!

- В одном интервью вы сказали, что с Аней прошли через многие «папины ноу-хау» в плане воспитания детей…

- В эту нашу в целом беззаботную и беспечную, «медовую» дачную жизнь отец вносил «ложку дегтя», чтобы жизнь не казалась нам слишком сладкой и чтобы мы в соответствии с русской пословицей помнили: «Любишь кататься - люби и саночки возить».

Помню, мы с сестрой увидели у кого-то черепаху и стали просить родителей купить нам такую же. Отец долго сопротивлялся, пытался нас вразумить, мол, за животным надо ухаживать… Мы клятвенно обещали, что так и будет. И у нас появилась Тортилла, но уже через несколько дней, переключившись на другие развлечения, мы забыли ее забрать домой на ночь, бросив где-то в саду. Часа в три приезжает отец со съемок, смотрит - в коробке, где жила черепаха, пусто. Он к нам: «Где Тортилла? По-о-одъе-ем! Вы в теплой кровати спите, а бедняга-черепаха в саду?!» Два часа мы ползали по участку с фонариками и искали Тортиллу. Наутро было решено отдать ее в «живой уголок».

Или другой случай. У нас не было нянь. Нас растила мама, сама с тремя детьми справлялась. Плюс к этому переводила книги, подрабатывала в Доме моделей. Правда, иногда по дому ей помогала домработница. И вот как-то мы с Аней «разбушевались», и домработница, чтобы нас успокоить, сделала нам замечание. А мы в ответ сказали ей что-то очень резкое. Она в слезах пожаловалась отцу. Тот взял ремень и отхлестал нас с Аней так, что мы в полном расстройстве чувств улеглись днем спать. Больше подобных экзекуций не помню, хотя подзатыльников бывало много. За малейшую провинность отец мог заставить часа два мести участок. Особенно было обидно летом: все на речку идут купаться, а мы метем мусор.



Когда родилась Надя, «жить стало легче, жить стало веселее». Помню, маленькая Надька лежала в кроватке, такая вкусно пахнущая детским мылом, улыбающаяся. Я к ней тянусь: «Иди ко мне», она недовольно отбрыкивается. Но стоит маме и Ане выйти из комнаты, тут же просится на руки. Маленькая сестренка - это так здорово! Мы с Аней очень ждали ее появления на свет и даже подсовывали родителям под дверь в спальню записочки с просьбой «подарить сестричку или братика». Но, конечно, потом это не помешало «разумной дедовщине». Пока Надя еще не могла разговаривать, мы с Аней все на нее сваливали. Чуть что - «это Надя!» «Кто съел кусок праздничного пирога без спросу?» Мы хором: «Надя». «Почему в комнате беспорядок?» - «Надя!» Мы с Аней умело пользовались «молодостью» сестры и так заразительно расписывали в ее глазах достоинства «общественной работы», что иногда она сама с радостью бежала делать что-нибудь из того, что нам было лень. А отец терпеть не мог, когда дети бездельничают. Стоило попасть под пристальный взгляд Никиты Сергеевича, как мы тут же получали какое-нибудь задание. А если включали телевизор за завтраком, это тут же сурово пресекалось: «Ну-ка, выключайте немедленно! Быстро за книжки!»

Летом папа придумывал нам всевозможные занятия: например, сгребать листья или собирать на участке шишки. Собирать приходилось часто: шишки имели обыкновение падать каждый день. Помню, когда я уже был постарше, ко мне подошел сторож Вася с деловым предложением: «Ты мне нальешь, а я за тебя шишки соберу…» Я с удовольствием согласился. День подбегаю к нему с бутылкой, второй, а все шишки на месте. «Вась, в чем дело? Я тебе наливаю, а ты ничего не делаешь!» - «Сейчас-сейчас, подожди». Оказывается, он ждал, пока на участке вырастет трава и спрячет все шишки. За три дня он хитростью выманил у меня много выпивки, не ударив палец о палец.

Вот так проходило наше воспитание. Но, в общем, и сам отец в свое время прошел через «прививание» к труду и морали. Например, он рассказывал, как его насильно усаживали за рояль, а он отлынивал. Тогда мама - Наталья Петровна Кончаловская - шла в ванну, мочила полотенце и лупила лодыря по затылку.

А было еще и такое. Раз Сергей Владимирович, уже автор гимна Советского Союза и дважды лауреат Сталинской премии, купил по случаю книжный шкаф красного дерева. Это была его давняя мечта. Но он не учел одно роковое обстоятельство: маленький Никита стал обладателем первого в его жизни перочинного ножа. И вот однажды, зайдя в кабинет, дед с ужасом увидел, как Никита острым ножиком аккуратно выводит на полированной поверхности нового шкафа свое имя - «НИКИТА». И как, вы думаете, поступил дед? Отругал, излупил? Нет! Он просто сказал: «Это мой шкаф. И ты должен был вырезать на нем не «Никита», а «Сережа». Судя по тому, как часто отец рассказывал нам эту историю, она навсегда врезалась в его память…

Когда началась школа, мы с мамой на учебный год перебирались в столицу, а отец оставался жить на даче. Лишь один год из-за ремонта в квартире мы все зимовали на Николиной Горе. Благо, до города можно было доехать минут за двадцать - тогда ведь Рублевка пустовала, за час всего десять-пятнадцать машин встретишь, и те особенные - «ЗИЛы», «Волги». В Москве мы устроились на Малой Грузинской, в знаменитом доме художников, где жили многие деятели искусства: Александр Митта, Айдан Салахова... У Андрона была квартира в третьем подъезде, а у папы - в первом. Помню, в гости приходил Владимир Высоцкий, приносил нам с Аней мороженое. Мы, естественно, не знали, кто он такой, и называли его просто «дядя Володя». Атмосфера в доме была потрясающая. В подвальном помещении, находившемся между первым и вторым подъездами, устраивались выставки. И периодически туда выстраивались гигантские, километровые очереди. Когда я был помладше, мы с мальчишками бегали среди этой очереди и играли в прятки. А уже позже, по праву жильцов дома, мы нередко оказывались в числе первых посетителей выставок - какое же это было счастье! Еще помню, я часто засыпал под звуки скрипки, альта или пианино, которые круглосуточно неслись из окон стоящего рядом общежития консерватории…

Так получилось, что все Михалковы ходили в одну школу, двадцатую, во Вспольном переулке. Папа, мой брат Степан (сын Анастасии Вертинской), мы с Аней и Надей, а теперь уже и наши дети. Это школа с углубленным изучением английского, и здесь всегда было много детей работников ЦК, «культурного фронта». На всю жизнь я запомнил, как однажды мама «отвела» нас в школу. Первое сентября. Мама накануне поставила будильник. С нами она пойти по какой-то причине не могла и договорилась, что нас проводят соседи. Зазвонил будильник. Мы схватили портфели и спустились на лифте к подъезду. Мама оставила нас на улице и сказала: «Все, ребятушки, пока. Стойте здесь, ждите» И ушла. Мы стоим с портфелями, оглядываемся по сторонам и удивляемся: а где люди-то? На Малой Грузинской ни одной живой души! Мы то зайдем в подъезд, то выйдем. Нас явно никто не собирался забирать. Наконец консьержка высунулась из окошка: «А куда это вы так рано собрались? - и глаза трет, зевая. - Пять утра!» Оказывается, мама неправильно завела будильник. А мы с Аней три часа в подъезде куковали…

- Вы сказали, что и Никита Сергеевич учился в вашей школе. А разве он не в деревенскую школу ходил?

- Папа пришел в двадцатую после четырех лет учебы в деревенской школе. А мы начали с нуля, то есть с первого класса. Аня училась двумя классами старше. Как отличница, примерная ученица и старшая сестра она всегда была за меня в ответе, «контролировала процесс». Помню, приходила ко мне в класс и шипела строго: «Тема, опять ко мне подходила учительница математики и выговаривала. Почему ты так плохо написал контрольную? Почему урок опять пропустил?» «Да ладно тебе, Аня!» - отмахивался я. Мы с сестрой все школьные годы жили бок о бок, и хотя за день сотню раз то поссоришься, то помиришься, очень дружили. У нас была двухэтажная кровать: я спал внизу, Аня - наверху. Сколько историй пересказали друг другу, сколько тайн поведали… Ну, а с прогулами - у кого в детстве такого не бывало? А так особых проблем я не доставлял, учился вполне прилично.

Что удивительно, в восьмом классе чуть не отчислили... Аню! Причем за поведение! Мою добрую, жалостливую Аню, которая могла прийти домой после уроков с глазами на мокром месте и на испуганный вопрос мамы: «Что случилось?» ответить грустно: «Мальчик шапочку и портфель потерял…» - «А твой портфель где?» - «Не знаю… мальчика жалко». Так вот, наряду с такой чувствительностью Аня проявляла настойчивость в выражении собственного мнения. И кому-то из педагогов не понравился ее независимый характер. Родителей вызвали на педсовет. Папа сказал, что он в школу категорически не пойдет. Но Аню и без папиного вмешательства в конце концов оставили в покое.

- А у вас из-за известной фамилии не возникало проблем в школе?



- Наверное, были люди, которые относились к нам предвзято из-за фамилии. Иногда мне давали понять, что с такой фамилией я не имею права на ошибки. Но это было не критично - не помню никаких предательств, интриг среди сверстников, обычные детские стычки - «кто с кем дружит», «кто против кого». Думаю, отцу в этом плане в свое время было труднее. Как-то раз он рассказал, что у него в школе действительно были проблемы с одноклассниками, и его поколачивали. А классе в четвертом он даже заявил, что на самом деле он не родной сын Михалкова, а… подкидыш. Отчасти папу спасало то, что он был двоечником, а не отличником. А то еще за «пятерки» отдельно перепадало бы…

Однажды он уснул на уроке. И когда учительница потребовала объяснений, отец простодушно ответил: «Да у нас вечером очень громко играл Рихтер, вот я и не выспался». «Вы слышали? - язвительно повторила учительница. - Рихтер, видите ли, ему играл!» Поставила папе «кол» и выгнала из класса. Но и папа был не промах - запросто мог выбросить «испорченную» тетрадку в мусоропровод. В конце концов, его перевели в другую школу. Честно говоря, я в двадцатой школе тоже не доучился до конца. Так получилось, что где-то в середине восьмого класса я приехал к отцу погостить во Францию, где он работал над очередной лентой. И вдруг отец предлагает: «А ты тут запишись в класс. Здесь есть посольская школа». И я остался. Причем жил не с папой, а в доме друзей нашей семьи. Помню, как мы с дочкой посла решили прокатиться в метро по одному талончику. Нас заловила французская полиция. Злостных «безбилетников» привели в отделение, позвонили в посольство и пригласили родителей.

После посольской школы я поступил в 113-ю школу, что за гостиницей «Минск». Со мной там учился Коля Басков. Колю обожали все учителя. Он свободно входил в учительскую, потрясающе пел им, а учителя, глядя на него, умилялись. А когда у отца появилась возможность отправить меня учиться за границу, я переехал на год в Италию. Жил в Риме и занимался там в американском колледже, изучая языки. Отец очень любит эту страну, часто работал там и, конечно, обрадовался, когда наступило время и стало реальным получить европейское образование. Я жил в общежитии при школе, делил комнату с турком.

Одновременно Аня осваивала юриспруденцию в Швейцарии. Мама же (по образованию переводчик с английского) мечтала найти нам вуз в США и даже с маленькой Надей под мышкой специально летала летом с нами на два месяца в Лос-Анджелес. Но тамошняя система образования не внушила маме доверия - ей показалось, что профессора не слишком-то обеспокоены судьбой своих студентов и глубиной их знаний. Кроме того, всем нам постепенно становилось ясно, что если мы решили в дальнейшем посвятить себя кинематографической стезе и театру, то глупо лететь для этого за океан или даже в Европу, когда весь мир скрупулезно изучает нашу - российскую - систему Станиславского и боготворит Чехова.

Конечно, параллельно со школьной жизнью, уроками и домашними заданиями протекала и совсем иная учеба - эта эпопея называлась, словами Горького, «В людях». Одним из главных моих «проводников» по взрослой жизни стал брат Степа. Он старше меня на десять лет (кстати, почти такая же разница у меня с Надей). Я всегда тянулся к Степе, с нескрываемым восторгом смотрел на старшего брата снизу вверх.



Иногда отец задавал Степе сложную, порой невыполнимую задачу - забрать меня из школы. Я был тогда второклашкой. Как-то в дверь моего класса во время урока раздался стук. «Войдите», - говорит учительница. На пороге стоит Степа - модно одетый, наглаженный, надушенный. «Простите, можно Артема?» - вежливо спрашивает у учительницы Степа. Я вышел в коридор. Степа достал из кармана деньги и протянул мне: «Вот тебе пять рублей на такси. Меня попросили тебя отвезти, но домой ты поедешь сам. Я не могу…» А ехать надо было с Арбата на Малую Грузинскую. Конечно, вечером Степе от отца как следует досталось. Я не хотел его выдавать, но это получилось не по злому умыслу…

Степа приезжал к нам летом или на Новый год, а лет в восемнадцать брат переехал к нам жить. Мама порой злилась на Степу - он часто приглашал на дачу огромную компанию и они гуляли несколько дней. Когда я подрос, Степа стал брать меня в свою взрослую тусовку. Мы часто ездили на дискотеки. В Степину машину набивались веселые друзья: Федя Бондарчук и Володя Пресняков с Кристиной Орбакайте.

- А у вас были обычные для мальчишек «дурные привычки»?

- Если вспомнить главные «дурные привычки», то с сигаретами я «завязал» рано. Отец при мне не курил, но я маленьким таскал у кого-то «Беломор». В школе начал и там же бросил. А вот напитки… бывало. Не забуду один случай. Как-то ко мне пришли друзья. Наверное, праздник мы отмечали, уже не помню. Скоро у нас закончилось спиртное. А я знал, что у отца в шкафу стояла какая-то бутылка со странным названием «Арманьяк». Мы, естественно, эту бутылку тут же и распили. Потом налили туда чай и поставили на место. И я беззаботно выкинул происшедшее из головы. Проходит время. У отца собрались гости. Причем какие-то важные, потому что отец к приему готовился. Все сидят, общаются. Настало время десерта. Подали гостям мороженое. «А сейчас, - таинственно сделав паузу, сказал отец, - я вам налью та-ко-е!» И поворачивается ко мне: «Ну-ка, Тема, принеси из шкафа бутылочку…» А я даже забыл, что мы давно все из этой бутылки выхлестали, и на голубом глазу приношу бутылку арманьяка. Папа торжественно поднимает ее и демонстрирует гостям: «Урожай пятьдесят второго года! Коллекционный!» Открывает бутылку, нюхает, закрыв глаза, пробку и разливает «божественный» напиток гостям. Первым отхлебнул из рюмки папа - и его лицо мгновенно побагровело от гнева. «Е-мое! Это ты! Со своими прыщавыми друзьями!»

- Интересно, а у вас большой актерский опыт?

- Свою первую «роль» в кино я сыграл еще… в полтора года. Меня «пригласил» в фильм «Сибириада» мой дядя, режиссер Андрей Кончаловский. Правда, я об этом «дебюте» совершенно ничего не помню. Мы с мамой приехали на «Мосфильм». Меня обрядили в белую рубаху до пят. Маму посадили под стол, чтобы она могла в любой момент взять меня и успокоить. Папа играл Устюжанина, а я - его в младенчестве. Дядя громко закричал: «Мотор!», Сергей Шакуров схватил меня на руки и стал подкидывать вверх. Вокруг гам, шум, стрельба и взрывы. Естественно, я разревелся. Мама в ужасе отняла меня и стала успокаивать под столом. Андрей кричит: «Еще дубль!», но мама проявила твердость: «Нет, хватит. Одного дубля достаточно».

Когда я подрос, папа взял меня с собой в киноэкспедицию на все лето. В Питере и Костроме снимали «Очи черные». Там играли и Аня, и дочка Марчелло Мастроянни Кьяра. Я был очень горд своей ролью и собрал на премьеру всех знакомых мальчишек. «Ну вот, сейчас буду я. Ждите!» Ждать пришлось долго - я возник на мгновение где-то на дальнем плане, крикнул: «Едут, едут!», и в кадре тут же появился Мастроянни на тройке. Оказывается, папа все кадры со мной при монтаже вырезал…

Так или иначе, но мое «крещение кино» состоялось еще в юные годы. И вернувшись с Аней из заграничного похода за образованием, мы вместе решили поступать во ВГИК. Я уже собрался сдавать экзамены, как вдруг отец огорошил: «Зачем тебе это нужно? Поработай у меня на картине. А там видно будет». Конечно, на площадке он бог! Такая школа актерского и режиссерского мастерства дорогого стоит. Но я решил попробовать свои силы.

Средний возраст студентов выбранного мной режиссерского факультета колебался около тридцати пяти лет, а я практически пришел сразу после школы… Отец никому не звонил, никого не просил за меня, даже не интересовался, как проходят у меня экзамены. Мама этого тотального «невмешательства» понять не могла и очень переживала: ну как же Никита Сергеевич ничего не подскажет, не покажет? А отец считал, что раз мы родились в такой семье, с такими предками (Суриков, Кончаловский, Сергей Владимирович Михалков), должны пробиваться в жизни самостоятельно. Поступки определяют человека, а не фамилия и не имя. Конкурс я все-таки прошел - причем поступил во ВГИК к самому Марлену Хуциеву. Это мой любимый мастер. Спасибо ему, что он в меня поверил…

К отцу я пришел работать уже на последних курсах. Мы с ним стали больше друг друга понимать с возрастом. Раньше мне казалось, что работа, успех, аплодисменты отнимают у меня отца. Помню, на одной из его премьер я не смог даже подойти к нему - невозможно было прорваться через толпу поклонников. Так и ушел домой. Конечно, когда я делал первые шаги в профессии, хотел, чтобы папа меня заметил. Помню, я пригласил отца в одну из своих документальных лент и очень волновался, переживал: мне было так важно, чтобы он согласился у меня сниматься! В итоге в двух сериях «Страстей по России» он стал ведущим.

Постепенно уверенность, что хочу идти в кино своим путем, крепла. Мериться с отцом талантом, умением, профессионализмом по меньшей мере глупо. Да и кто с Никитой Сергеевичем может тягаться?! Но он научил меня терпению и вере в то, что ты делаешь. Наконец-то я понял, что не важно, как к тебе относятся, и не нужно ничего доказывать. Надо просто качественно работать, и все… Отец может работать сутками, спит по три часа в день. И в этом для него главный смысл, а что потом вступает хор критиков, так это еще Гете говорил: большие деревья всегда притягивают молнии.

- Это правда, что во ВГИКе вы встретили свою будущую жену Дашу Муратову?



- Даша мне сразу понравилась. Она поступала в один год со мной, только на актерский факультет. Мы с Дашей встречались, потом мне почему-то показалось, что ей нравится мой однокурсник Илья Хржановский. В общем, поссорились и упустили друг друга из виду на два года. А затем снова встретились случайно в кафе, где Даша праздновала свой день рождения. В это время она работала у Богдана Титомира вместе с Лерой Кудрявцевой. Потом ушла от него и стала учиться в Педагогическом университете на психфаке. Сейчас она продюсирует модные фотопроекты и организовывает мероприятия.

Дашу я представил отцу на семейном ужине. Она готовилась, очень волновалась. А я просто сказал: «Папа, познакомься, это Даша». У нас в семье все демократично. «Нравится?» - «Нравится». - «Женишься? Женись, если хочешь». Никто не говорит: «Ну-ка, сынок, присмотрись вот к этой девочке. У нее папа - олигарх»… О том, что у меня родилась дочка, узнал в гостях у Степана. Тот налил вина и сказал: «Ну, ты попал!» Домой я вернулся только через день. Назвали дочку в честь бабушки - Натальей… Наташку обожаю, по-моему, я такой классический отец, который без ума от дочки.



Помню смешную историю. Привез я Наталью на Николину Гору. Никита Сергеевич встретил нас на пороге домашнего тренажерного зала. (Он по-прежнему в прекрасной форме: постоянно занимается спортом, в огромной комнате стоит масса спортивных снарядов.) Пообщались. Едем обратно. Я спрашиваю: «Наташ, а ты знаешь, чем твой дедушка занимается?» Она отвечает: «Да, знаю. Спортом!»

Вместе с моей Наташей в нашей двадцатой школе учатся дети Ани, Сергей и Андрей. У наших детей уже своя жизнь. А мы с Аней сохранили прежнюю дружбу. На все праздники, дни рождения обязательно встречаемся семьями. Вот сейчас и Надя у нас вышла замуж - за режиссера Резо Гигиенишвили. Главное, чтобы мои сестры были счастливы в семейной жизни. Они - взрослые девочки, наверное, сами во всем разберутся... Так что у нас теперь не только большая, но и интернациональная семья, центром которой является мама. Она раз по пять в день звонит мне, раз десять - Ане и раз двадцать - Наде.

Как-то мы полетели на родину нашего великого предка Василия Сурикова. В Красноярске отмечали его юбилей. В центре города - маленький деревянный домик. Чистенький, ухоженный. Сундучки, половицы. Теперь это музей. На стене - картины Сурикова. Я вглядывался в лица наших предков на портретах и с удивлением узнавал свои глаза, на меня смотрели такие же розовощекие красавицы, как моя старшая сестра Аня. Вот Надины скулы, а вот папино лицо… Михалковская жизнь продолжается.

Источник - Ирина Зайчик, "КАРАВАН ИСТОРИЙ"