Новости

Учёные определили общества «вины» и «стыда» с помощью Google Translate

Антропологи различают так называемые общества вины и общества стыда, в зависимости от того, на каком чувстве основывается в них социальный контроль. Чувство стыда возникает в случае нарушения человеком общественных правил, а вину он ощущает, если предаёт свои собственные принципы.

 

Клаус Хаффе (Klaus Jaffe) и его коллеги из Университета Симона Боливара в Венесуэле предположили, что принадлежность общества к одному из этих типов отражает язык, подобно тому, как он фиксирует различия в среде обитания живущих в Арктике эскимосов, у которых есть десятки слов для обозначения снега, и жителей джунглей Южной Америки яномамо, у которых для снега нет ни одного слова.

 

Учёные использовали службу переводов Google Translate для поиска синонимов понятий стыда и вины, а также смущения, страха и боли в 64 языках. Как минимум по одному слову для стыда и вины нашлось почти в каждом языке. Крайности представляют китайский язык, в котором есть разные слова для страха потерять лицо, чувств, охватывающих человека после того, как он потерял лицо, и другие оттенки стыда, и язык яномамо, у которых одно слово используется для стыда, боли, страха, вины и смущения.

 

Рекордсменами по количеству слов для стыда стали иврит и азербайджанский язык, в то время как в английском языке больше слов обозначают вину. В русском языке синонимов для обоих понятий оказалось поровну.

 

Учёные отмечают, что языки одной языковой семьи могут различаться в этом отношении. Кроме того, в процессе эволюции общества и его языка, фокус может перемещаться между стыдом и виной. Так, в латыни почти поровну слов для обоих понятий, а её современные «потомки» – итальянский и испанский язык – сосредоточены на чувстве стыда.

По материалам http://ria.ru

В Нидерландах начали эксперимент по двуязычному обучению в школах

В Нидерландах начинается эксперимент по двуязычному обучению в школах. Как сообщил статс-секретарь министерства образования, культуры и науки страны Сандер Деккер, на первом этапе выбрано 12 образовательных учреждений по всей стране, в которых преподавание будет вестись на голландском и английском языках.

 

«Нашим детям придётся зарабатывать на жизнь в мире, где одним из наиболее важных критериев будет хорошее владение английским языком, – отметил он. – И если они начнут учить его в раннем возрасте, то он им будет даваться гораздо проще». В будущем это обеспечит им больше возможностей для самореализации и трудоустройства, уверен Деккер.

 

Преподавание английского языка ведётся практически во всех голландских школах, некоторые образовательные учреждения также предлагают учащимся освоить немецкий, французский и испанский языки. Однако это касается отдельных уроков, тогда как в рамках эксперимента ряд предметов, в частности география и биология, будут преподаваться полностью на английском языке.

 

Ожидается, что в 2015 году к эксперименту будут привлечены ещё восемь школ, а в 2019 году можно будет оценить его результаты.

 

По материалам http://news.headline.kz

Мировая премьера военной драмы «Переводчик»

Скоро состоится мировая премьера военной многосерийной драмы «Переводчик», которая снята российскими кинематографистами. Эта история о том, как обыкновенный человек становится героем.

 

Преподаватель химии Андрей Петрович Стариков, по прозвищу Чарли Чаплин, живёт с женой и матерью в старом доме-колодце, в котором, как в ковчеге, собрался пёстрый интернационал: украинцы, русские, евреи, татары и армяне. Но приход немцев резко меняет их жизнь. Чтобы спасти своих близких, Чарли вынужден служить переводчиком в фашистском штабе.

 

Четырёхсерийный фильм поставил режиссёр Андрей Прошкин по сценарию Игоря Порублева.

 

По материалам http://9tv.co.il

Одной строкой

Каждый год в России спрос на переводческие услуги растёт более чем на пять процентов. Наибольший объём составляют переводы, сделанные с английского, немецкого и французского языков на русский.

 

Сибирский федеральный университет возобновляет подготовку военных переводчиков.

 

Стамбульское издательство «Арас» выпустило турецкий перевод книги Акопа Барсумяна «Амира – армяне Стамбула». Правозащитник Айше Гюнайсу перевела и отредактировала книгу, в которой рассказывается о влиятельной элите, известной как «амира», о её подъёме, господстве и в конечном итоге упадке.

 

Один из первых романов Ромена Гари – «Большая барахолка» – впервые переведён на русский язык. Опубликованный в послевоенные годы, в 1949-м, только в 2013-м роман стал доступен российским читателям. Отметим, что творчество легендарного дважды лауреата Гонкуровской премии (главная французская литературная премия, которую никому не дают дважды, но Ромен Гари «обошёл систему», публикуя свои тексты под разными псевдонимами) открыто ещё не полностью: добрая дюжина романов пока не переведена.

 

Институт перевода Библии (Москва) перевёл на эвенкийский язык Евангелие от Луки.

 

	Беседы с…

Ян Пробштейн. Возможность невозможного

Текст: Илария Лелли

 ...

 Ян Эмильевич Пробштейн (р. 1953) – поэт, переводчик поэзии, литературовед,издатель. Кандидат филологических наук, доктор литературоведения (Ph. D.), профессор английской, американской литературы, автор 8 поэтических книг, около 20 переводных, всего более 150 публикаций на нескольких языках. Составитель, редактор, автор предисловия, комментариев и один из ведущих переводчиков книги «Стихотворения и избранные Cantos» Эзры Паунда.

  ...

– Не могли бы Вы рассказать, как возник Ваш интерес и любовь к переводу?

– Я к переводу пришёл от соблазна переводить. Как сказал Мандельштам, «этого нет по-русски, но это должно быть по-русски». Учился в экспериментальной специализированной английской школе, тогда мы даже географию и новую историю изучали на английском языке. В школьные годы пробовал переводить Вордсворта, Байрона, Лонгфелло, Шелли...

– Вам случалось переводить поэта (Элиота, например), чьи стихотворения уже были переведены. Как Вы относитесь в таком случае к существующим переводам и почему Вы чувствуете необходимость дать новый перевод?

– Да, случалось, и не раз. Теперь я перевожу уже переведённые стихотворения в том случае, если не согласен с интерпретацией, с тем, как передана манера, стиль, образность, музыка стихов, а нередко и смысл. Сейчас, например, перевожу ранее переведённые довольно известным, ныне покойным, переводчиком Василием Петровичем Бетаки стихи таких поэтов, как Дилан Томас и Сильвия Плат. В этих переводах, особенно в переводах стихотворений Сильвии Плат, нарушена и форма, и образность, нет той насыщенности, когда бьёт, как электрическим разрядом. Теперь, когда есть и опыт, и мастерство, я могу поспорить и с Маршаком, например, с его переводом стихов Уильяма Блейка. Раньше бывало, что я не знал о том, что стихи уже переведены, и переводил то, что нравилось так, что даже руки дрожали.

Следует особо сказать об Элиоте, аннотированное издание стихотворений и поэм которого с моим предисловием на 50 страниц и комментариями на 60 с лишним страниц было только что опубликовано в Москве издательством АСТ. Там переводы мои, Андрея Сергеева и Виктора Топорова, причём если стихотворение или поэму перевели все трое, то приведены все три перевода – пусть судит читатель.

– В какие годы советского периода Вы работали переводчиком? Вы являетесь членом Союза писателей? С какого года?

– Как переводчик я начал печататься в 1980 году. Я был членом Комитета литераторов при Литфонде, то есть не Союза писателей, а профсоюза писателей. Это было необходимо ещё и для того, чтобы не быть обвинёнными в тунеядстве: после печально известного процесса над Иосифом Бродским все этого боялись.

– Насколько в период Советского Союза была доступна литература на иностранных языках? Какое представление можно было создать о западной литературе и культуре?

– Литература была либо труднодоступна, либо вообще недоступна, особенно литературоведение, скажем, по таким авторам, как Элиот, Паунд, которые интересовали меня. Многие книги находились в библиотеках в так называемом специальном хранении: нужно было получать специальное разрешение…

– Не могли бы Вы рассказать о Вашем опыте работы? Вы переводили только то, что нравилось Вам, или делали переводы на заказ? Кто вам заказывал переводы? Кто осуществлял редактуру и корректуру? Кто окончательно утверждал готовый перевод?

– Поначалу приходилось участвовать в разных конкурсах, в том числе внутри издательства, скажем, на лучший перевод Лонгфелло. Во второй половине семидесятых мне посчастливилось познакомиться с В. В. Левиком, Арк. А. Штейнбергом, Э.Г. Ананиашвили, а затем я был принят в их семинары – тогда существовал ряд замечательных семинаров при Московской писательской организации. Руководители семинаров давали рекомендации, помогали получить заказы. Конечно, многие, не только начинающие, переводчики работали на заказ, и счастье было, когда заказ был хороший, например, Лонгфелло. Работу давали в крупнейших издательствах: Художественная литература, Радуга, Прогресс. Иногда приходилось переводить с подстрочников – с языков народов СССР. Мне случалось переводить с латышского, эстонского.

Надо сказать, что в бывшем СССР были хорошие редакторы, много лучше, чем сейчас. Бывало, правда, что они настаивали на изменениях, приходилось иногда спорить по поводу словоупотребления… Готовый перевод окончательно утверждал заведующий редакцией, а в случае особо важных книг, как было с билингвой «Английская поэзия ХХ века в русских переводах», даже главный редактор. Конечно, в то время была цензура, но редакторы и корректоры были профессионалами. Теперь таких нет: том Элиота мне пришлось самому корректировать и редактировать, а редактор АСТ была фактически менеджером: у неё было ещё чуть ли не 80-90 книг. Немудрено, что даже не все замеченные мной ошибки и опечатки были исправлены.

В целом институт редакторов и корректоров в бывшем СССР был более профессиональный, а теперь нужно, как говорится, сдавать рукопись, выверив каждую запятую.

– В каких периодических изданиях Вы публиковались? Выходили ли Ваши переводы отдельной книгой?

– Мой дебют как переводчика состоялся в «Литературной газете» в 1980 году. Публиковался в журналах «Поэзия», «Молодая гвардия» с переводами с английского и испанского, «Неман» (Минск) – с белорусского, «Даугава» (Рига) – с латышского, белорусского. Впоследствии начал печататься и в журнале «Иностранная литература», но уже после перестройки. Много печатаюсь в «Новом литературном обозрении». Вскоре в этом же журнале в моём переводе и с моим предисловием будет опубликована знаменитая поэма Джона Эшбери «Автопортрет в выпуклом зеркале», за которую поэт получил несколько престижных премий, включая Пулитцеровскую. Кстати, в этом журнале – прекрасный редактор, Александр Скидан, сам поэт и литературовед, с которым хорошо работается. Ещё одним приятным исключением была работа с редактором эстонского электронного журнала «Облака» Хамдамом Закировым. Однако в больших издательствах дела обстоят неблагополучно: в томе Элиота редакторы и корректоры не внесли несколько десятков исправлений, которые я лично внёс за полгода до сдачи книги в производство. В Советском Союзе своих книг не издавал. После перестройки в Москве и в США (Нью-Йорк, Филадельфия) были изданы семь книг стихотворений. Кроме того, в 2003 году под моей редакцией вышел том ранних стихов Эзры Паунда (изд-во Вл. Даль, СПб, 2003) и только что Элиот (АСТ, Москва, 2013). Других книг не было, но были большие разделы в антологиях венесуэльской и мексиканской поэзии (1987), составленные и переведённые мной.

– Художественный перевод был для Вас способом заработать на жизнь?

– В 1985-89-х – да, причём тогда за переводы неплохо платили.

– В эпоху Советского периода предпочитали переводить классиков мировой литературы (от Шекспира до Бальзака, от Данте до Гюго) и меньше переводили современных писателей. Вы с этим согласны? С чем это было, по Вашему мнению, связано?

– В основном, согласен. Однако были и исключения: один из теоретиков и практиков советской школы перевода Иван Кашкин переводил очень много современной поэзии – Сэндберга, даже Элиота.

Во-первых, вся система была консервативной: если не считать нескольких антологий, то отдельные книги современных писателей и поэтов не издавались, особенно если они не принадлежали к тому, что считалось прогрессивным, левым, к тем, кто симпатизировал СССР (например, Ромен Роллан, Арагон, Пабло Неруда, Гарсия Лорка, Хемингуэй, Сэлинджер). Издавали, например, Аполлинера, но не издавали Поля Клоделя или Лотреамона, очень любили Роберта Фроста, но первая книга Элиота, как я уже говорил, вышла в 1971 году. Очень многое ещё зависело от переводчиков: скажем, благодаря усилиям таких мастеров, как переводчик с итальянского Евгений Солонович, с испанского – Марк Самаев, Сергей Гончаренко, Павел Грушко, Анатолий Гелескул, с французского – Морис Ваксмахер, с английского – Андрей Сергеев, – было издано немало более современных поэтов и прозаиков, но это благодаря устоявшимся репутациям переводчиков и их усилиям. В целом же книгоиздание, конечно, было более консервативным, а кроме того, для переводчика классика – более выгодная работа, так как классику постоянно переиздают (разумеется, если перевод хороший).

– Как Вы оцениваете переводы иностранной литературы на русский язык, сделанные в период Советского Союза?

– В целом я очень высоко оцениваю русскую, в том числе советскую, школу перевода, – от, скажем, Корнея Чуковского до переводчика «Гаргантюа и Пантагрюэль» Любимова. В переводе поэзии в русской школе перевода выработался уникальный подход с предъявлением к переводчику высочайших требований: перевод должен быть эквилинеарен, то есть количество строк в переводе и в оригинале должно, как правило, совпадать, эквиметричен и эквиритмичен, то есть, должны быть сохранены и метр, и ритм, должна быть также сохранена система рифмовки. Скажем, сонет Петрарки – это одна система, а сонет Шекспира – другая, при этом должна быть передана образность и то, что я называю звукосмысл, то есть не смысл сам по себе, а некий синтез звука и смысла.

В советской школе перевода сыграло роль также и то, что многих неугодных поэтов и даже прозаиков не печатали: так пришлось заняться переводом в своё время М. А. Зенкевичу, Анне Ахматовой, даже О. Мандельштам переводил прозу с французского для заработка. Впоследствии Иосифу Бродскому тоже пришлось заняться переводом – у него есть замечательные переводы не только с английского, но и с польского. Недавно умершая Наталья Горбаневская, легендарная личность, одна из тех, кто вышел в 1968 году на Красную площадь в знак протеста против оккупации советскими войсками Праги и заключенная за это в психиатрическую больницу, сама замечательный поэт и переводчик, которая в бытность свою заместителем главного редактора «Континента», впервые меня опубликовала как поэта.

– Каких известных представителей теории перевода в период Советского Союза Вы бы могли назвать? Какой переводческой теории они придерживались?

– В курсе лингвистического и теоретического перевода изучали книгу Андрея Фёдорова «Введение в теорию перевода» (М., 1953). Долгое время эта книга считалась основополагающим трудом. Что касается художественного перевода, то здесь следует назвать труды К. Чуковского «Искусство перевода» (1936) и его же письма (начиная с писем К. К. Чуковскому 1930-х гг.); работу И. А. Кашкина «Вопросы перевода» (1954); труд Ефима Эткинда «Поэзия и перевод» (Ленинград, 1963). Замечательной книгой по истории художественного перевода является труд Ю. Д. Левина «Русские переводчики ХIX века» (Ленинград, Наука, 1985), причём Левин показал, во-первых, что традиции русской и советской школы перевода возникли не на пустом месте, а во-вторых, была извечная борьба между соблазном буквализма и соблазном вседозволенности, условно говоря, борьба между школой XVIII века, наиболее ярким представителем которой был поэт Василий Тредиаковский, и XIX века, ярчайшим представителем школы переводной поэзии был, конечно, В. А. Жуковский. Тредиаковский, как известно, стремился к точности настолько, чтобы перевод, если и отличался чем-то от оригинала, то лишь фамилией создателя. Идеалом переводчика восемнадцатого века, по наблюдению Ю.Д. Левина, было создание некоего безличного произведения искусства, максимально приближенного к оригиналу. Василий Жуковский, напротив, как известно, был одним из основоположников вольного перевода и высказал свое кредо в эссе «О баснях»: «Переводчик прозы – раб, а переводчик поэзии – соперник».

Почти все выдающиеся переводчики и поэты, занимавшиеся переводом, подытожили свой творческий опыт либо в книгах, как выдающийся переводчик с немецкого Лев Гинзбург «Разбилось лишь сердце мое» (М., 1981), либо в статьях, как Марина Цветаева, Борис Пастернак, Николай Заболоцкий, В. В. Левик. Среди наших современников – Ольга Седакова, Евгений Витковский или Григорий Кружков и более молодые переводчики. Елена Калашникова много лет берёт интервью у переводчиков (и делает большое дело, так как многих уже, к сожалению, с нами нет) и издала уже один том бесед с переводчиками «По-русски с любовью» (М., НЛО, 2008), где есть также беседа со мной, а сейчас у Е. Калашниковой есть материал и на второй том. Все эти статьи посвящены, во-первых, интерпретации оригинала, а во-вторых, обоснованию принципа перевода, избранных синтактико-стилистических средств, метра, ритма, а также необходимых, так сказать, жертв, поскольку слово как таковое непереводимо, невозможно буквально перевести («перевезти») слово из одного языка в другой. Перевод буквальный невозможен, а возможно лишь пере-воссоздание, то есть расширение границ невозможного.

– Что и как изменилось в Вашей профессии в настоящий момент? Как обстоят дела с художественным переводом в современной России по сравнению с советским периодом?

- Есть отдельные очень хорошие переводчики, однако школы, кажется, нет. Много переводят бестселлеров, мало платят, поэтому, чтобы заработать, надо много переводить и быстро работать, а это не способствует качеству.

В наше время в переводе утрачено высокое ремесло. Выдающиеся представители одной из лучших в мире переводческих школ – это и недавно умершие Анатолий Гелескул, Александр Михайлович Ревич, и ещё активно работающие выдающиеся переводчики, в том числе и с итальянского, Владимир Борисович Микушевич и Евгений Солонович, но школы, кажется, уже нет. Школа – ведь это преемственность. Причины? Ну, во-первых, прекратили существование семинары переводчиков, во-вторых, за перевод поэзии почти ничего не платят, а если мастера за предложенный гонорар работать не согласны, издатели запросто найдут более сговорчивых, а качество интересует многих в последнюю очередь.

В последнее время появилась ещё школа так называемого транспарентного перевода: считается, что перевод должен просвечивать через оригинал, что выражается, скажем, в синтаксисе, словоупотреблении, особенно в переводе прозы. Я с этим в целом не согласен: у нас и в лингвистике, и тем более в художественном переводе это называется «калька», когда иноязычная конструкция или оборот буквально переносится из одного языка в другой. Следует прежде всего понять, какие задачи ставил перед собой автор и какова его или её манера. Если это не постмодернист, который и в родном языке нарушает нормы синтаксиса и словоупотребления, тогда я против такого перевода. Более того, мы иногда поневоле допускаем подобные «кальки», и для этого нужно серьёзно редактировать, а в спешке, конечно, никакой серьёзной редактуры быть не может.

Перевод поэзии и даже художественной прозы – дело невозможное. Не только строй, но даже чувства, вкус оригинального языка, эмоции и ассоциации, воспоминания детства неизбежно теряются, видоизменяются. Даже если взять такое простое русского слово, как «хлеб», оно и на звук, и на вкус будет другим, как заметил Вальтер Беньямин в «Задаче переводчика» (1923). Беньямин пишет о том, что у слов не только разные денотации, то есть смысл, но даже эмоциональные коннотации, и при слове «хлеб» у немца и у француза возникают совершенно разные образы. Слово как таковое не переводимо. Нет такого транспортного средства, чтобы буквально «перевезти» слово из одного языка в другой. Более того, и во времена Гомера, и во времена трубадуров поэзия существовала в устной форме, а запись знаками на бумаге – уже была искажением.

В таком случае, не только перевод, но даже и сочинение на родном языке, если мы говорим о передаче видений и образов, виденных в сознании или во сне, – тоже вещь невозможная.

Русский философ Павел Флоренский, который кроме того был богословом, математиком, учёным естественных наук, фигура сродни тем, которые были в эпоху Ренессанса, замученный в лагере на Соловках большевиками, писал в книге «Иконостас» о том, что есть два вида творчества: первый – когда душа восходит из мира дольнего в мир горний и ещё хранит связь с этим мирoм, передавая, так сказать, некую приземлённость, и другой – когда душа нисходит из мира горнего в мира дольний, неся отблески Божественного трансцедентального света. По Флоренскому – это высший вид искусства. Флоренский сравнивает искусство иконописи с переводом с Божественного языка на земной. Любой вид творчества может быть либо Божественным вдохновеньем, либо заземлённым, даже механическим, не важно, как он воплощён – в красках, линиях, нотах или в словах. При этом мы преодолеваем сопротивление материала (здесь уже, помимо всего прочего, требуется мастерство). В остальном, как сказал Элиот, « быть может, и нет // Ни потерь, ни побед. Есть лишь попытки. Иное – не наш удел» («Четыре квартета», перевод Яна Пробштейна).

  ...