Привет всем!

В сонме тайн самые таинственные -- исторические. Казалось бы, совсем недавно в Китае был Мао (одно из воспоминаний детства: я в поезде, идущем на восток, "Москва -- Пекин". В наш прицепной "русский" вагон входит встревоженная проводница и говорит: "Мужчины, пожалуйста, не ложитесь спать сегодня. В Китае умер Мао, вдруг в поезде начнутся беспорядки". Уж не знаю, почему китайцы так ее пугали. Но отец просидел тогда почти до утра, в карты зато с другими мужиками поиграл...), однако все, что вы прочитаете сегодня, кажется, принадлежало необыкновенно далеким в пространстве и времени мирам. Да так, наверное, и было...
Кстати, в воскресенье исполнится 25 лет со дня смерти Великого Кормчего.

Монах, держащий зонтик, без закона и без Бога

Пожалуй, лучше всех описал Мао сам Мао. "Монах, держащий зонтик", -- сказал он о себе в 1970 году журналисту Эдгару Сноу. Одинокий монах, идущий по миру с дырявым зонтиком в руках, -- такая метафора наводила на мысль о трагическом одиночестве. Но "монах, держащий зонтик" лишь половина знаменитой китайской фразы. Вторая половина -- "без закона, без Бога". Эдгар Сноу не понял, что хотел сказать ему Мао: Мао не подчинялся ни человеческим законам, ни законам Бога. Мао сам был и богом, и законом.

Служи народу, то есть мне
"Я закончил Университет Изгоев", -- частенько говаривал Мао. Он был бунтарем до мозга костей. Он восставал против любой власти и авторитета и хотел иметь контроль над всем и вся: своей страной, партией, собственной жизнью -- в судьбоносных вопросах и в повседневных мелочах.

Кормчий твердо верил в свою исключительность и упивался собственной непредсказуемостью. Когда он выходил на прогулку, всегда возвращался другим путем. У него была почти мистическая вера в роль лидера. Он никогда не сомневался в том, что под его и только его руководством Китай будет спасен и преобразован.

Жил Мао очень изолированно. У него не было друзей, и он не поддерживал нормальных человеческих отношений ни с кем. Он мало времени проводил с женой, еще меньше с детьми. Когда ему было нужно, он мог очаровать собеседника, но вообще был не способен любить. Основным способом общения были примечания на полях документов. Книги, особенно книги по истории Китая и труды по философии, были настоящей страстью Мао. Его очень занимала китайская история -- она поглощала почти все его время, он прочел и прекрасно знал все хроники китайских династий. Но его взгляд на историю радикально отличался от общепринятого в Китае. В политике Мао не было места морали. Наибольшее восхищение у него вызывали самые жестокие и беспощадные тираны, имена которых у любого образованного китайца вызывали отвращение. Мао читал и книги по истории Запада -- здесь его любимым героем был Наполеон.

Лозунг "Служи народу" принадлежал Мао, и его можно было встретить на всех плакатах и транспарантах тех лет: белые буквы, написанные почерком самого Великого Кормчего на красном фоне. Но центром, вокруг которого вращалась вся жизнь Китая, драгоценным сокровищем, которое нужно оберегать и ублажать, был сам Мао Цзэдун. Для Мао делалось все. Его, как истинного императора, одевали -- он не тратил своих усилий даже на то, чтобы надеть носки, брюки, туфли. Он даже не причесывался сам. "Служи народу" -- абстрактный лозунг, который становился конкретным, когда дело касалось великого Мао. Служить Мао значило служить народу. С теми, кто не был полностью согласен с ним, он был беспощаден. В жертву революции он был готов принести и приносил миллионы жизней, не задумываясь, не сожалея, не сочувствуя.

Мятежный Мао
Мао был человеком невероятной энергии и в своем отказе принять обычное течение жизни восставал против самого времени. Сон и мытье были пустой тратой времени, Мао отказался от этих процедур и никогда не чистил зубы. Как большинство крестьян на юге Китая, он просто полоскал рот чаем каждое утро и съедал чайные листья после того, как выпивал сам чай. Зубы его всегда покрыты темно-зеленым налетом. Когда однажды зубной врач начал уговаривать его чистить зубы, Мао отреагировал так: "Тигр не чистит зубов, почему же они у него такие острые?" К началу семидесятых зубов у него почти не осталось, но Мао разговаривал и смеялся так, что его зеленых зубов, а позже беззубого рта, все равно не было видно.

Вместо мытья каждый вечер помощники обтирали его горячим мокрым полотенцем, пока он просматривал документы, читал или разговаривал. Он бодрствовал дольше других и особенно активно работал ночью. С ранней молодости он страдал бессонницей, она усиливалась всякий раз, когда он нервничал. Причина почти всегда была одна: он боялся, что никому другому в Китае нельзя доверять по-настоящему. В начале любой политической схватки, которую затевал Мао, сон у него пропадал и не возвращался неделями и месяцами -- пока Кормчий не добивался своего. Когда он хотел спать, но не мог, он выматывал себя нарочно: плавал, танцевал, гулял, много читал или просто вызывал кого-нибудь поболтать. "Для меня в году всего двести дней, потому что часто я мало сплю", -- говорил Мао. Начиная с 30-х гг. он постоянно принимал снотворное, превышая прописанные нормы в десять и больше раз. Такая практика убила бы любого обычного человека, но не Мао.

Он ненавидел правила этикета, формальности, графики и расписания. Национальный день и Первомай были днями, когда Мао приходилось подниматься рано, выбираться из своей императорской берлоги и приветствовать многотысячные толпы на площади Тянанмэнь. И решение праздновать Национальный день раз в пять лет, принятое в середине 60-х, хоть и объяснялось желанием сократить расходы (никогда для Мао ни деньги, ни люди не представляли ценности), на самом деле было продиктовано отвращением Мао к режиму и порядку.

Босоногий бог
Считалось, что Мао ведет простую жизнь аскета и являет пример умеренности во всем. Но он вел поистине императорскую жизнь. Его резиденция располагалась в самом сердце Чжуннанхая, старинного императорского дворца. Вероятно, это место было самым охраняемым в мире. Здесь все кишело охранниками, располагавшимися концентрическими кругами, а Мао в центре этого круга был отделен от внешнего мира, как в запечатанном коконе.

Когда после смерти Мао его резиденция была открыта для посещений, любой желающий мог увидеть его поношенную одежду, халаты и тапочки -- свидетельство того, что он пожертвовал роскошью, чтобы быть ближе к массам. Но простота его была поистине простотой бога, который может себе позволить все. Одевался он, только если это было совершенно необходимо, а вообще проводил целые дни в халате и босиком. Когда он все-таки одевался, то носил старую одежду и поношенные парусиновые туфли, облекаясь в кожаную обувь и свой знаменитый костюм "в стиле Мао" только для официальных приемов и общественных праздников. Обувь для него обычно разнашивал один из телохранителей.

Все фотографии, на которых он, аккуратно одетый, работает в своем кабинете -- не более чем постановка. Своей страной он руководил отдыхая на краю своего бассейна. Здесь он принимал Ричарда Никсона, премьера Танаку и нашего Никиту Хрущева, которого даже пригласил поплавать вместе.

Спальня Мао была огромной, величиной с зал для бальных танцев. Окна круглые сутки были завешаны тяжелыми плюшевыми портьерами. Деревянную кровать трехметровой ширины соорудил специально для Мао один из плотников Чжуннанхая: один край кровати был поднят сантиметров на десять по отношению к другому. Обычно посетителям рассказывалось, что край кровати приподнят, чтобы Мао с нее не упал, но такая конструкция больше имела отношение к его сексуальной жизни.

В Пекине Мао бывал редко, зато много путешествовал по Китаю в своем личном поезде из одиннадцати вагонов. В одном стояла такая же, как дома, кровать и почти все было заставлено книгами. Другой занимала кухня-столовая. В остальных ездила его свита: телохранители, фотографы, помощники, шеф-повар, врач. Был там отдельный вагон-ресторан для свиты и вагон, наполненный медикаментами.

На всем протяжении маршрута Мао через каждые 50 м стояло по часовому, не покидавшему свой пост даже в самые суровые морозы.
Когда проезжал поезд Мао, ему давали зеленый свет, задерживая другие составы. Со станций выгоняли пассажиров и железнодорожных служащих -- там оставались только люди службы безопасности. Когда врач Мао заметил, что пустынные станции смотрятся неестественно, работников службы безопасности на станциях стали переодевать в гражданскую одежду, маскируя под торговцев.

Мао не придерживался расписаний и графиков во время своих путешествий -- поезд ехал лишь тогда, когда Мао бодрствовал, и останавливался, когда он засыпал. Так как смена сна и бодрствования у него была беспорядочная, продвижение поезда тоже невозможно было просчитать заранее.

Великому Кормчему обеспечивали полный комфорт, куда бы он ни приезжал. В каждой провинции была оборудована резиденция Мао. Все они оборудовались с учетом вкусов Мао в западном функциональном стиле. Лишь двух западных удобств Мао терпеть не мог: мягких матрацев и сидячих унитазов. Когда Мао жил в Москве в 1949-50 годах, он привез с собой свою деревянную кровать, а во время поездки 1957 года упорно садился на корточки над ночным судном -- в Кремле все унитазы были сидячими.

Театр одного зрителя
Летом 1958 года началась эра Большого Скачка Вперед. Весь Китай строил каналы и водохранилища, каждый после своей основной работы махал лопатой на рытье какого-нибудь котлована или дамбы. Глаз путешествующего по своей стране Мао радовала удивительная картина. На полях трудятся девушки и женщины в ярких праздничных платьях, старики и подростки. На задних дворах крестьянских домов -- маленькие плавильные печи для производства стали. Печи были повсюду, и около них хлопотали работники, подвозя топливо и сырье, поддерживая огонь. Мао был возбужден и радостен -- вот оно, преобразование Китая!

Но все, что Мао и его приближенные видели из окон своих вагонов, было представлением. Многомиллионная страна исполняла огромный спектакль, невероятную многоактную оперу для единственного зрителя -- Мао Цзэдуна.

Секретари местных партийных организаций приказывали крестьянам возводить сталелитейные печи вдоль железной дороги в ширину десять ли с каждой стороны железнодорожного полотна. Женщинам на сельхозработы было велено наряжаться, как на праздник. В провинции Хубей секретарь партии даже приказал крестьянам перенести рисовые поля поближе к железнодорожным путям, по которым должен был проехать Мао, чтобы у Мао создавалось впечатление невероятного, изобильного урожая. Растения были посажены так близко друг к другу, что в поля привезли электрические вентиляторы -- чтобы рис не загнивал на корню. Весь Китай превратился в сцену, все люди стали актерами в огромном представлении для Мао.

Пока Мао и партийная верхушка провозглашали тосты за мощь Китая и близящийся расцвет коммунизма, страна находилась на пороге жесточайшего голода. Показатели по сельскохозяйственному производству в 1958 году были самыми высокими за историю Китая, но мясо и масло исчезли из магазинов, а вслед за ними сгинули в небытие рис и овощи. Большая часть урожая гнила на полях, оставшись неубранной: мужчинам было не до урожая (они работали на производстве стали), а дети и женщины были не в состоянии его собрать. В стране ощущалась серьезная нехватка еды.

Сталеплавильные печи съели все остальное: сырья не хватало, и крестьян вынуждали переплавлять в сталь свои сковородки и кастрюли, дверные ручки, лопаты, мотыги. Но печи были фальшивыми, как и урожаи, -- сталь из них выходила такого низкого качества, что была совершенно бесполезна. Из-за нехватки топлива печи приходилось топить стульями, столами, кроватями из своих лачуг. Мао говорил, что Китай находится на пороге коммунизма. На самом деле коммунизм в Китае уже наступил: личной собственности практически не осталось -- все было скормлено прожорливым печам, производящим ничто.

Шестьдесят шестой день рождения великого Мао пришелся на разгар голода. Урожай 1959 года был еще хуже, чем в 1958. Десятки миллионов умерли от голода, а на банкете в честь Мао высокопоставленным чиновникам подавались самые изысканные деликатесы: суп из ласточкиных гнезд с птенцами, суп из акульих плавников в специальных глиняных горшках. Китай распался надвое: пока народ умирал от голода, верхушка купалась в роскоши. Чем хуже становилась экономическая ситуация в стране, тем больше разрастался культ Мао. Простые крестьяне считали, что Мао не может быть виноват в их бедах: Император не может ошибаться. Везде, куда бы он ни направлялся, его встречали огромные массы восторженного народа, громовые аплодисменты и крики "Да здравствует Председатель Мао!"

Первым делом -- девушки
Одной из самых главных прихотей Мао был секс, и единственной болезнью, которой он боялся больше всего на свете, была импотенция. Он был решительно настроен оставаться живым, здоровым и сексуально активным до восьмидесяти. Но к шестидесяти годам его то и дело мучило бессилие, и врачи, как могли, боролись с недугом. А сам Мао следовал традициям китайских императоров: по легенде, Желтый император, от которого ведут свое происхождение китайцы, обрел бессмертие, переспав с тысячей молодых девственниц. Все последующие императоры держали тысячи наложниц и верили: чем больше сексуальных партнеров, тем дольше жизнь.

Мао не нужны были посредники для того, чтобы найти себе сексуальных партнерш. В стенах Чжуннанхая Мао каждую неделю устраивал танцы, хотя в стране бальные танцы после революции были объявлены декадентскими и буржуазными и запрещены, а танцевальные залы закрыты. Его окружали стайки внимательных красивых девушек из Труппы культурной работы при Центральном гарнизоне Пекинского военного округа. Оркестр играл западную музыку -- фокстроты, вальсы, танго, -- и он танцевал с каждой девушкой по очереди. После каждого танца девушка садилась рядом с ним, они мило болтали, а через несколько минут ее сменяла другая. Труппа культурной работы была организована специально для Мао из молодых, красивых, артистичных и политически благонадежных девушек. На собрании Политбюро в 1957 году Пен Дехвай, человек кристальной честности и единственный из верховных вождей, кто осмеливался открыто противостоять Мао, обвинил его в том, что Мао ведет себя как император -- имеет гарем в три тысячи наложниц. После этого Труппа культурной работы была расформирована, но встречаться с девушками Мао, конечно, не перестал -- просто девушек приглашали из других танцевальных трупп.

Комната рядом с танцевальным залом с 1961 года была оборудована огромной кроватью, предназначенной для отдыха Мао между танцами. Он частенько брал с собой "отдохнуть" молодую девушку. Тщательный отбор девушек для Мао гарантировал, что они будут восхищаться председателем, обожать его и трепетать перед ним. "Он велик во всем -- он просто опьяняет", -- сказала как-то одна из них о сексуальной мощи Мао.

В разгар культурной революции, провозглашавшей аскетизм среди главных добродетелей коммуниста, Цинь Цзянь убедила Мао отказаться от сексуальных связей. Танцы в Чжуннанхае прекратились, Кормчий объявил, что будет вести монашескую жизнь. Но хватило его ненадолго -- через пару недель женщины вернулись.

Иголка для русского лидера
Холодную войну и международную напряженность Мао приветствовал: "Пусть в мире будет напряженность, -- говорил он. -- Напряженность для нас благо. Она сплачивает нашу страну". Угрозу ядерной войны он называл бумажным тигром. Ну и что, если ядерная бомба упадет на Китай? Несколько миллионов людей погибнут, но китайцев слишком много -- всех их не перебить.

31 июля 1958 года в Пекин с тайным визитом приехал Никита Хрущев. Мао ответил на гостеприимство, с которым принимали китайцев в СССР год назад, пощечиной. Он приветствовал советского лидера, стоя в трусах у своего бассейна. Председатель предложил Хрущеву искупаться вместе, и Хрущев удивил всех присутствующих, приняв это приглашение. Он надел купальные трусы, спасательный жилет и опустился в воду. Тут же плавали врач и парочка телохранителей Мао. Переводчик поддерживал разговор, сидя на кромке бассейна.

Казалось, Хрущев и Мао Цзэдун сердечно беседуют друг с другом, но на каждое предложение Хрущева по сотрудничеству Мао отвечал дерзостью. Хрущев не показал виду, что оскорблен, но в своих мемуарах написал об этом. Председатель Мао играл роль императора и вел себя с Хрущевым как с варваром. Хрущев собирался пробыть в Пекине неделю, но уехал через три дня. Сам Мао потом с радостью говорил, что воткнул-таки иголку в задницу русскому лидеру.

Хотя Мао обвинял всех в плетении заговоров и интриг, сам он был величайшим манипулятором всех времен и народов. Когда в середине шестидесятых он начал твердить иностранцам, что готовится встретиться с богом (или с Марксом), -- все это были лишь политические уловки. Как в 1963 году, когда перед послом СССР он разыгрывал человека, стоящего одной ногой в могиле, чтобы проверить реакцию Советов на свою возможную смерть. После нескольких репетиций он с блеском исполнил роль умирающего, страдающего от боли. Этот трюк он повторял несколько раз перед иностранными послами и журналистами. Почти всегда, подвергаясь политическим нападкам, Мао сказывался больным.

Но время не щадит никого: после восьмидесяти императорский рецепт долголетия перестал помогать. Мао дряхлел, одна болезнь сменяла другую. В восемьдесят три он уже не вставал. Врачи, как и положено, делали все возможное, но отлично понимали, что Председатель стоит на пороге Вечности. Он не различал предметы и реагировал только на смену дня и ночи. Мао был так слаб, что не мог ни говорить, ни писать. Его речь превратилась в бессвязное бормотание, и он прибегал к помощи толмача, роль которого исправно выполняла 22-летняя Чжан Юфэн, последняя любовь Императора.

Жизнь после смерти
Мао умер 9 сентября 1976 года. Сразу же после смерти Мао Политбюро КНР приняло решение: тело Председателя должно быть сохранено навеки. Сам Мао, посетив Мавзолей, в котором лежали Ленин и Сталин, проникся глубоким отвращением к такому виду бессмертия. Тела великих марксистов как-то усохли и сжались, и шли слухи, что у Ленина отгнили нос и уши, а у Сталина постоянно отваливаются усы. Мао попросил, чтобы после смерти его кремировали. Но, как известно, тела всесильных вождей, председателей и кормчих после смерти им не принадлежат.

Спустя два часа после смерти Мао группа китайских врачей приступила к работе: 26 литров формальдегида должны были обеспечить телу Мао нетленность. Результат испугал самих врачей. Лицо Мао расплылось, как шар, шея распухла. Кожа Кормчего блестела, и формальдегид сочился из пор, как пот. Уши тоже раздулись и торчали из головы под прямым углом. Труп выглядел карикатурно, и всех, работавших над бессмертием вождя, охватил ужас. Нужно было во что бы то ни стало вернуть Мао прежний вид или хотя бы его подобие. Больше десяти часов медики, вооружившись ватными шариками и полотенцами, массировали труп, пытаясь таким образом вывести лишний формальдегид из шеи и лица. Уши перестали торчать, хотя шея по-прежнему была раздутой. Костюм надеть не удалось -- пришлось разрезать его на спине.

В ночь с 9 на 10 сентября, через двадцать четыре часа после его смерти, Мао положили в хрустальный гроб, из которого был откачан воздух, и по пустынным пекинским улицам повезли в Большой Народный зал для прощания с народом. Сотни тысяч плачущих людей приходили поклониться гробу.

Когда официальный траур закончился, тело убрали, и работы над его бальзамированием продолжились. Но китайские медики подошли к решению этой задачи гораздо проще, чем их советские коллеги. Внутренности Мао были извлечены, а полость заполнена ватой, пропитанной формальдегидом. В шею председателю вставили трубку, в которую через определенные промежутки времени подавался свежий формальдегид. Хрустальный гроб наполнили гелием.

Одновременно два исследователя вылетели в Лондон в музей мадам Тюссо. Однако оказалось, что китайские мастера давно научились делать восковые фигуры во много раз качественнее творений, выставленных в знаменитом лондонском музее. Фигуры мадам Тюссо были, бесспорно, восковыми. Фигура Мао, выполненная китайскими искусниками, ничем их не напоминала -- это был настоящий, неподдельный Мао. Два гроба -- настоящий Мао, набитый ватой с формальдегидом, и восковая копия -- пролежали в секретном подземном госпитале год, пока в 1977 году на площади Тянанмэнь не было закончено строительство Мемориального зала. Затем их перевезли в мавзолей.

Когда в зале выставлен настоящий Мао, а когда восковой, знают только несколько человек, работающих в мавзолее. Каждый день десятки тысяч простых китайцев и иностранных гостей приходят поклониться Мао -- или раскрашенному воску -- кому как повезет.