Мир химии #1 Начало

При поддержке chemworld.narod.ru Рассылки Subscribe.Ru Мир химии

Химические новости: апрель

Нанопена - открытие на аллотропном клондайке углерода

Университета Канберры и его коллег было объявлено на прошлой неделе на сессии Американского Физического Общества в Монреале, Канада. Исследователи воссоздали эту новую форму углерода, используя лазерную систему, которая выстреливала с частотой до 76 миллионов импульсов в секунду по графиту, лежащему в емкости, заполненной инертным газом аргоном.

При 10,000°C графит испарился, рассыпавшись на единичные атомы углерода, которые обосновались в группы, как охлажденный пар. Эти группы затем слиплись в некое подобие губчатой пены, смеси алмаза и графита. Но это не алмазы, и в то же время - не графит. Это нечто среднее. Нанопена напоминает сажу, и она очень легкая по весу. Исследователи также нашли, что новое вещество обладало магнитными свойствами, что довольно необычно для углерода. Пока еще неизвестны направления применения магнитной нанопены, кроме медицинских. Введение этого вещества в кровь пациенту позволило бы значительно улучшить картину диагностики ядерного магнитного резонанса.

Нанопена также может эффективно прилипать к опухолям, что позволит затем провести высокочастотное электромагнитное облучение, которое убьет все раковые клетки высокой температурой. Пока это всего лишь предположения исследователей и еще ничего не известно о плюсах и минусах данного вещества.

Теория вещества требует пересмотра

Каоны могут распадаться несколькими способами. Один из них включает образование несущего заряд пиона, нейтрино и антинейтрино. Физики считают этот вариант наиболее интересным, потому что он способен поведать о новых явлениях, не учитываемых в так называемой Стандартной модели физики частиц. Дело в том, что согласно Стандартной модели, именно этот исход может происходить не чаще раза в 13 триллионов распадов.

Полученный новый результат свидетельствует, что это может происходить по крайней мере почти в два раза чаще. Теперь ученым очень важно узнать, было ли это случайностью, или они стоят на пороге нового важного открытия.

На марсе есть метан

Помимо живых организмов, которые производят метан, его источником могут стать глубинные геологические процессы в утробе планеты. Но загвоздка в том, что никаких следов действующих вулканов на Марсе не обнаружено. Метан в атмосфере Марса непрерывно разрушается за счет фотохимических реакций. Иными словами, разлагается под действием солнечной ультрафиолетовой радиации. Подсчитано, что время жизни каждой молекулы метана в атмосфере Марса составляет около 300 лет. И потому необходимо, чтобы из какого-то источника в атмосферу постоянно поступал свежий метан. То есть отныне на Марсе надо искать уже не воду, а то, что обеспечивает непрерывное воспроизводство метана.

Марсианские хроники от chemworld.narod.ru

Российские ученые открыли новую элементарную частицу

Завершилась юбилейная, 70-ая олимпиада школьников по химии в г. Санкт-Петербург.

Торжественное закрытие олимпиады состоялось 1 апреля (это не только день смеха, но и день юного химика). Поздравляем всех победителей и участников!

Ученые разработали технологию, усложняющую процесс превращения селитры во взрывчатку

Ежегодно миллионы тонн нитрата аммония производятся в качестве удобрения. Селитру можно превратить во взрывчатку, смешав ее с жидким горючим веществом. Хотя это далеко не просто, однако возможно. Сейчас компания Speciality Fertilizer Products, располагающаяся в городе Бэлтон в штате Миссури, занимается патентованием водорастворимого полимерного покрытия для гранул удобрения, которое отталкивает горючее вещество. В почве покрытие быстро растворяется, что не влияет на использование селитры в качестве удобрения. Если эффективность покрытия будет подтверждена, в случае массового внедрения этой технологии в производство террористам станет труднее делать взрывчатку из селитры. Кроме того, она поможет предотвращать инциденты на производстве.

"Мы провели тесты, которые свидетельствуют, что горючая жидкость не проникает в селитру", – говорит основатель компании Лэрри Сандерс. Это, по крайней мере, должно сократить силу любого возможного взрыва. Сейчас покрытие проходит лабораторные испытания. Его стоимость будет зависеть от масштабов внедрения. Однако оптимизм разделяют не все. Один эксперт, пожелавший остаться неизвестным, сказал, что при высоком давлении и высокой температуре, которые следуют за начальной детонацией, полимер может вступить в химическую реакцию с селитрой, что, быть может, даже усилит энергию взрыва.

В большинстве стран, включая США и Австралию, продажа использующегося для удобрения нитрата аммония не регламентируется, но в ЕС она уже жестко ограничена: любое вещество, продающееся как удобрение, должно пройти тест на взрывоустойчивость. В ЕС нитрат аммония как удобрение изготавливается по более строгим стандартам, чем нитрат аммония как взрывчатка. Удобрение производится в форме больших, плотных гранул для предотвращения абсорбирования горючей жидкости. Иногда в гранулы добавляются стабилизаторы, чтобы они не разрушались.

Еще одним способом борьбы с криминальным использованием удобрения является его маркировка, чтобы, по крайней мере, иметь возможность проследить, откуда пришло вещество, из которого была изготовлена бомба.

Фирма Authentix из города Даллас заявляет, что она может химическим способом маркировать любое удобрение в процессе изготовления. В случае с нитратом аммония можно добавлять молекулы, содержащие различные изотопы азота и водорода в очень малых концентрациях. После взрыва следы этого маркера во взрывчатке можно улавливать на расстоянии до пяти километров.

Компания Microtrace из Миннеаполиса изготавливает микроскопические пластиковые штрих-коды, которые можно добавлять в удобрения. Эти штрих-коды не повреждаются взрывом, и по ним можно различать до 37 млн образцов. Несмотря на то что эти технологии существуют уже давно, им еще предстоит найти широкое применение у изготовителей удобрений.

По материалам chemworld.narod.ru

Случайность

Каждый год Адольф фон Байер, профессор химии Мюнхенского университета, получал от магистратуры пригласительный билет на городской бал, внимательно его прочитывал, благодарил рассыльного и никуда не ходил. Но недавно кто-то рассказал ему, что Юстус Либих, чью кафедру он занимает вот уже пятый год, считал своим долгом всегда присутствовать на празднике. И Байер тоже решил пойти.

Бал начинался в одиннадцать часов вечера, так что день у Байера был таким же трудовым, как любой другой. С утра он раздал задания лаборантам и практикантам, поговорил с сотрудниками и ассистентами, ведущими самостоятельные работы. Потом читал лекции студентам, сходил домой пообедать, опять вернулся в университет, ответил на письма, выправил корректуру статьи для журнала и... совершенно забыл о бале.

Вспомнил о нём только когда давал инструкции лаборанту Францу. Тот оставался на ночь, следить за синтезом, поставленным ещё с утра. Обычно Байер старался не оставлять Франца одного в лаборатории, Франц был человеком ненадёжным: лаборантом он лишь числился, а на самом деле был обычным наёмным служителем, но поскольку в этот день были поставлены давно отработанные синтезы, не грозящие никакими сюрпризами, Байер решил рискнуть. Он объяснял предстоящую работу, а Франц слушал, почтительно кивая на каждой фразе.
- Особое внимание прошу уделить горелкам, следите, чтобы кипение было тихим, без толчков, нагрев контролируйте по термометрам... Хотя, так вы всё позабудете. Я сейчас запишу... - Байер схватил со стола первую попавшуюся бумажку. Это оказался пригласительный билет.
- Мой бог! Совсем забыл! - воскликнул Байер.

Тем не менее, он сначала закончил наставления, проверил, чтобы всё было в порядке, и только потом поспешил к дому, чтобы переодеться. Разумеется, он опоздал, праздник был в самом разгаре. Распорядитель ввёл Байера в зал, торжественно возгласил:
- Адольф фон Байер, профессор!

Теперь Байер считался представленным присутствующим и мог начинать веселиться самостоятельно. Но, во-первых, он не знал здесь ни одного человека. Открывавшие бал почтенные люди, с которыми Байера водил знакомство, уже ушли, и в древнем "зале пиров" гудела незнакомая толпа. А во-вторых, Байер решительно не представлял, что он должен здесь делать, ведь он, по примеру великого Либиха, собирался прийти только на открытие.

Однако, к нему почти сразу подошёл заплывший жиром толстяк, втиснутый в узкий сюртук. Он остановился против Байера и громко спросил:
- Это вы доктор фон Байер?
- К вашим услугам, - отозвался тот.
- Краппп? - рявкнул толстяк.
- Простите? - не понял Байер.
- Ведь это вы сделали искусственный крапп?
- Ализарин, красящее вещество краппа, - лекторским тоном произнёс Байер, - получен Гребе и Линнеманом в то время, когда эти два учёных работали в моей лаборатории.
- Всё равно, - отмахнулся толстяк, - весь город говорит, что крапп сделали вы, - он замолк на несколько секунд, а потом, решив, что собеседник усвоил комплимент, спросил: - А сейчас вы чем занимаетесь?
- Индиго, - коротко ответил Байер.
- О-о-о!.. - уважительно протянул толстяк. - И давно вы за него взялись?
- Не очень, - рассеянно ответил Байер.

Он вдруг вспомнил, как впервые познакомился с таинственным веществом индиго. В то время Адольф Иоганн Фридрих Вильгельм фон Байер был худеньким бледным мальчиком и его звучные имена казались насмешкой. Отец его, в юности воевавший против Наполеона, хотел, чтобы сын стал военным, мать мечтала видеть его литератороом. А двенадцатилетний Адольф читал и перечитывал случайно попавший ему в руки научный трактат Фридриха Вёлера - человека, впервые ситезировавшего органическую субстанцию из неорганических веществ. Больше всего в этой книге потряс мальчика рассказ о красках. Только теперь он понял, как неярко одеваются живущие вокруг люди. Материи были белыми, серыми или выкрашенными в некрасивый бурый цвет дешёвой краской "кашу". Все остальные красители привозились издалека и были дороги. Даже сами их названия звучали словно имена сказочных восточных городов: шафран, кошениль, хна. И, конечно же, царь красок - синее индиго. Цена этой чудесной лазоревой краски была столь велика, что некогда германские правители даже запретили ввоз индиго в страну, опасаясь, что Германия разорится, если немцы будут носить платье, выкрашенное в синий цвет. И даже французский император, с которым так храбро сражался отец будущего химика, не смог одеть в синие мундиры любимую старую гвардию.

Прочитанная книга не давала покоя, и когда в день тринадцатилетия родители подарили Адольфу два талера, он, зажав серебряные монеты в кулаке, побежал в аптеку и купил там порошок индиго, чтобы повтоорить описанные Вёлером опыты. Неделю Адольф ходил с синими руками и с тех пор твёрдо решил, что будет химиком и обязательно научится изготовлять индиго.

Байер тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Он сообразил, что всё ещё стоит в зале, а толстяк назидательно говорит ему:
- Не кажется ли вам, что ваши исследования, в некотором роде, являются как бы безнравственными?
- Это в каком же смысле, позвольте спросить?
- А то, что крапп прежде стоил двести марок за килограмм, а ваш ализарин, хотя красит и лучше, но стоит всего шесть марок. И если индиго научатся фабриковать из каменноугольной смолы, то его ждёт та же участь! Ведь тогда любая крестьянка сможет надеть цветную юбку! Падёт уважение к богатству.
- Вот и прекрасно, - сказал Байер. - Быть может, тогда люди научатся отличать друг друга не по цвету штанов, а по содержимому головы.

Толстяк изумлённо глянул на профессора и отошёл, обиженно сопя. Байер молча развернулся и ушёл.

Домой он вернулся поздней ночью, однако это не помешало ему подняться до света, чтобы отправиться на прогулку. Ему и раньше приходилось, вернувшись из лаборатории под утро, даже не ложась спать, уходить на утреннюю прогулку, которая была непременной частью его образа жизни.
- Химик слишком много дышит парами вредных веществ, - говорил он, - и должен в виде возмещения ущерба побольше дышать чистым воздухом.

Но на самом деле Байер просто любил ходить по улицам спящего города, и лишь когда ему попадался первый тяжело гремящий вагон конки, он поворачивался и шёл не домой, а к университету, в свою лабораторию. И прежде, чем появлялись сотрудники, Байер успевал войти в курс работы и обдумать, что и как он будет делать сегодня. В этом и заключался секрет, благодаря которому он успевал так много.

А он действительно сделал немало. К восемнадцати годам закончил математический факультет Берлинского университета, а потом, с трудом добившись согласия отца, уехал в Гейдельберг к Бунзену. Ничего не скажешь, Бунзен научил его работать, но Байер хотел заниматься органической химией и потому вскоре покинул творца спектрального анализа и отправился в Гент, где поступил в лабораторию Августа Кекуле.

Среди немецких химиков Кекуле был самой эксцентричной фигурой, и по характеру и по области исследований. Занимался он в то время проблемой непонятной стабильности ароматических соединений. Кекуле предположил, что атомы углерода в этих веществах соединяясь друг с другом одной или двумя связями, образуют кольца, которые укрепляют молекулу. Теория эта вызвала удивление и вряд ли была скоро признана, но уже через год на всю Европу прозвучал голос российского химика Бутлерова, выступившего с теорией химического строения, и теория Кекуле вошла в неё как частный, хотя, возможно, самый интересный случай.

Но как обычно бывает со всеми теориями, вскоре обнаружились факты, которые не укладывались в отведённые им рамки. Среди ароматических соединений нашёлся плохоизученный класс веществ, носящий длинное название "ароматические гетероциклы" и не желающий подчиняться теории строения. Вещества этого класса показывали признаки ароматичности, в том числе и равнозначность всех двойных связей, а согласно Кекуле, связь, принадлежащая азоту или другому неуглеродному атому, должна была сильно отличаться от остальных.

Здесь-то интерес Байера к красителям вспыхнул с новой силой, ведь почти все органические краски - природные и немногие уже полученные искусственно, были ароматическими гетероциклами.

Но по-настоящему заняться индиго удалось только в 1865 году, когда Байер занял кафедру химии в Берлинской ремесленной академии. С тех пор все его работы тем или иным образом имели отношение к химии красителей. Его ученики - Гребе и Линнеман получили ализарин. Братья Фишер - тоже его ученики - подарили миру дешёвый розанилин и красивую горькоминдальную зелень. Только сам Байер пока не дал промышленности никаких новых красителей. Кто делает большой труд - работает долго.

К тому же, Байер предпочитал браться за проблемы, имеющие не только практический, но и теоретический интерес, хотя в конце работы неизменно возвращался к индиго. Найти универсальный метод анализа кислородсодержащих соединений - и доказать, что индиго есть производное индола. Заняться проблемой ароматичности - и приложить полученные результаты к азотистым гетероциклам: индолу, изатину, индиго...

Кроме того, много времени отнимают ученики. Их привлекала к нему не только слава крупного теоретика и смелого экспериментатовра, не только память о том, что прежде здесь работал Юстус Либих. Гораздо важнее оказывалось то, что Байер был честен. Именно это качество объединяет всех учёных, сумевших создать свои школы. В конце концов, кто такие Гребе и Линнеман? Один в ту пору был ассистеном, впорой и вовсе практикантом. К тому же пользовались они разработанной Байером методикой восстановления цинковой пылью. Дюма на его месте просто поставил бы под работой свою подпись, но Байер так не мог. Только когда работу проводил студент, за каждым шагом которого приходилось следить, Байер включал себя в число соавторов. Так пять лет назад появилась статья Байера и Коро о получении пурпурина. Жаль, что выпуск этого красителя оказался нерентабельным, так же как и производство фенолфталеина, открытого Байером ещё в 1871 году.

И всё же, хотя и медленно, но он подходил к индиго. Сначала изучал продукьты разложения и устанавливал их структуру, а потом начал трудный путь от синтеза простых составляющих ко всё более сложным: пиролл, индол, оксииндол - вот ступеньки, по которым он поднимался к индиго. И наконец - изатин. Вещество с простой формулой, но чудовищно длинным, чисто немецким названием: ортонитрофенилпропиоловая кислота при нагревании со щёлочью давала изатин. Если бы удалось восстановить его в момент выделения, то он получил бы если не само индиго, то что-то близкое к нему. Значит, надо искать восстановитель. Байер надеялся, что как восстановитель подойдёт глюкоза, но в результате получил тот же самый изатин... Что ж, он будет работать дальше.

Сейчас в лаборатории Франц повторяет опыт с глюкозой, проводит вонтрольный синтез. Конечно, заманчиво всё время идти вперёд, всякий день делать новое, но у него такое правило: любой опыт повторять несколько раз, причём повторы должен производить не тот, кто ставил опыт первый раз. Только так можно добиться настоящей повторяемости явления. А это - обязательное условие. Ещё никто не находил в его экспериментах ошибок, Адольф фон Байер не потерпит, чтобы его результаты оказались неверными из-за какой-то случайности...

Байер шёл берегом бурного Изара по направлению к университету, не замечая, что всё время убыстряет шаг. Здание либиховского института стояло на набережной. Франц почти сразу отозвался на стук и открыл дверь. Байер опытным взглядом скользнул по лицу лаборатна. Странно, Франц не заспан, а ведь этот лентяй никогда не упустит возможности поспать на работе.
- Что-нибудь случилось? - спросил Байер.
- Н-нет, - ответил Франц, отводя глаза.
"Что-то разбил", - решил про себя Байер.
Он знал, что больше всего на свете Франц боится вычетов за битую посуду, которые издавна приняты в химических лабораториях Германии. Но что он мог разбить, чтобы не спать ночь? Байер отстранил лаборанта, который хотел помочь ему раздеться, и прошёл в лабораторию. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. В двух колбах медленно кипел ярко-жёлтый раствор изатина. С ними было всё в порядке... Но третья справа...

В первую секунду показалось, что её содержимое сгорело и обуглилось. Но когда Байер встал против окна, чтобы на колбу падали прямые лучи света, то он понял, что колба полна осадка, тёмно-синего, почти чёрного.

Ошибиться было трудно, слишком часто Байер видел синие с медным отливом на изломах кристаллы индиго.
- Франц, что здесь произошло? - спросил он внезапно охрипшим голосом.

На мгновение Франц замялся, но, сообразив, что правду всё равно скрыть не удастся, махнул рукой и сказал:
- Знаете, господин профессор, я тут вовсе не виноват. Всё делал, как вы велели, а потом смотрю - он лопнул. Но я зывменил...
- Что заменили?
- Термометр. Поставил новый. Как вы и велели. Господин профессор, я же его не бил, неужто платить за такую дорогую штуку мне прийдётся из своего кармана?
- Конечно! Но что случилось за это время? Перегрев?
- Не должно бы. Жар был не сильный, как вы и велели. И два других термометра целы...

Байер почти сразу понял, что явилось причиной феномена, но опасаясь поверить удаче, ещё долго задавал придирчивые вопросы, пока не успокоился окончательно.
- Ладно, - сказал он, вставая, - эти, - он указал на колбы с жёлтой жидкостью, - обработать обычным порядком, а это осторожно упарить, остаток собрать и принести мне. Кроме того, Франц, подготовьте ещё три синтеза: аппараты и вещества, всё как обычно. Но реакцию не начинайте, а позовите меня.

Байер прошёл в кабинет, прикрыл дверь. Сердце учащённо стучало, его словно сдавил обруч. Он и не думал, что в сорок пять лет у него может схватить сердце. Но сегодня это можно понять. Там, за дверью, в соседней комнате, в круглой колбе термостойкого стекла синеет индиго. Первое индиго, полученное химическим путём. Байеру вдруг стало страшно. А что если Франц разобьёт сосуд или прольёт раствор, индиго пропадёт и получить его больше не удастся?
- Чушь! - громко произнёс он и сел в кресло. - Если результат не повторяется, это не результат!

Некоторое время Байер сидел, глядя прямо перед собой в стену. Когда-то, прийдя сюда впервые, он написал на этой стене слова великого Либиха: "Мы верим, что завтра или послезавтра кто-нибудь отроет способ изготовления из каменноугольной смолы великолепной краски краппа, или благодетельного хинина, или морфия". Скоро двенадцать лет, как найден ализарин, крапп больше не нужен, марены никто не сажает. А сегодня у него в руках индиго. Какая удивительная, редкая случайность! Ведь термометр мог и не разбиться, и ртуть, ставшая катализатором, не попала бы в колбу. И всё-таки, это была необходимая случайность. Всю жизнь, от того первого аптекарского порошка, он шёл к этому дню. Даже его письма друзьям больше напоминали химические трактаты, а не дружеские послания; формул там было больше, чем обычных слов.

Так, лет двадцать назад он писал своему другу Жану Стасу, что собирается жениться, то почему-то главным в письме оказалось не описание достоинств милой Барбары, а сообщение о том, что ему удалось найти новый способ промышленного получения гидантоина. А на Барбаре он так и не женился - испугался, что семейная жизнь помешает работе. Как напоминание о той поре осталось название целого класса органических соединений, открытых им и названных в честь бывшей невесты барбитуратами. Наверное, тогда он был неправ. Это работа всегда мешала и мешает личной жизни. Сейчас он женат и имеет троих детей. Но видит он их куда реже, чем учеников, и думает о них меньше, чем об индиго...

Но почему так копается Франц?

Байер не выдержал и вернулся в зал. Колбы были уже сняты, а в гнёзда над погашенными горелками вставлены новые. Франц на аптекарских весах отвешивал глюкозу.
- Вы понимаете, что не в ваших интересах рассказывать всем, что произошло сегодня ночью? - сказал ему Байер.
- Слушаю, господин профессор, - не оборачиваясь ответил Франц. Начинали собираться сотрудники, в комнату вошёл второй служитель.
- Людвиг, - позвал его Байер, - возьмите эти растворы и обработайте. Только когда будете перекресталлизовывать, сохраните маточники. Мне бы хотелось посмотреть, какие там примеси. И ещё. Перейдите с этим в общий зал или в комнату к кому-нибудь из ассистентов. Скажите, что я прошу. Людвиг вышел, а Байер, повернувшись к Францу, внушительно произнёс:
- Прийдётся вам поработать не только ночью, но и днём, - и, не дожидаясь ответа, ушёл в кабинет.

Разумеется, он заперся не из страха, что у него украдут открытие. Но было бы слишком обидно, если бы молодёжь раструбила о получении индиго по всему университету, а открытия бы не получилось. Впрочем, разберёмся спокойнее. Он ведь с самого начала чувствовал, что глюкоза подходящее вещество для данной реакции, мягкий избирательно действующий восстановитель. Чтобы добиться успеха, не хватало только катализатора - случайной капли ртути. Если бы даже термометр остался цел, то через год или два он всё равно получил бы, что хотел. Так что эта случайность - всего лишь награда за терпение и добросовестность. Боже, но почему Франц так медлит? Сам он давно бы всё сделал.
- Франц, вы скоро?
- Уже всё. Действительно, кажется всё готово, Франц собирается зажечь горелки.
- Подождите, - Байер вдруг забыл, что хотел делать. Но вот он заметил на столе железные щипцы, взял их, достал из ящика новый термометр, ухватил его щипцами, сжал. Зазубренные губки щипцов скользнули по серебристому шарику, не оставив следа. Байер нетерпеливо ударил по термометру. Мельчайшие брызги ртути разбежались по столу.
- Франц! - крикнул Байер. - Да помогите же мне! Надо собрать ртуть. Да нет, не туда - в колбу! Да, да, прямо в реакционную массу!
- А осколки? - робко спросил Франц.

Глупый вопрос отрезвил Байера. В самом деле, зачем он разбил дорогой прибор? Рядом в шкафу стоит банка с чистой, промытой и высушенной ртутью.
- И осколки тоже, - устало сказал Байер.
В две другие колбы они долили ртути из банки.
Голубые венчики газа замерцали под асбестовыми сетками. Байер вытер ладонью пот со лба. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, как пойдёт реакция, однако он должен был идти на лекцию. Как бы ни были важны эксперименты, его ждут тридцать человек студентов. Ничего, сам он повторит опыт потом и ещё не раз.

А сейчас он расскажет студентам о битве, отгремевшей сорок лет назад межджу Дюма и Берцелиусом. Один из них отстаивал теорию замещения, второй доказывал, что органические вещества состоят из радикалов. Сейчас это уже история, но ему обязательно надо будет добавить, что такие битвы не затихают никогда. Например, недавно он сам выступил против своего учителя Кекуле. Начал дисскуссию о структуре ароматических соединений, выдвинув тезис, что двойные связи в молекуле принадлежат не отдельным атомам, а всему кольцу разом. Вот почему в гетероциклах связь, которую Кекуле приписывал неуглеродному атому, ничем не отличается от остальных. И это не просто полемика, а необходимый спор, определяющий дух и направление науки. Без него не будет и практических результатов.
- Я ухожу, - сказал Байер Францу, - а вы следите за процессом. Если всё закончится благополучно, то я позабочусь о вознаграждении.

Байер немного помолчал, а потом добавил:
- Но если по вашей вине синтез не пройдёт, то вы заплатите за оба термометра.

Он был уверен, что теперь Франц ни на миг не отойдёт от установки и не станет болтать с кем бы то ни было. Однако, новости, хорошие и плохие, обладают свойством просачиваться сквозь замочные скважины. Возращаясь с лекции, Байер ловил на себе любопытные взгляды встречных.

Лаборатория казалась растревоженной. В общем зале никто не работал, весовая стояла пустой, ученики толпились неподалёку от комнаты, где сидел Франц. Дверь оказалась запертой изнутри. Байер постучал.
- Ну кто там опять? - раздался страдальческий голос Франца.
- Это я. Откройте.

Дверь отворилась, и Франц, наклонившись, выдохнул вошедшему Байеру в ухо:
- Смотрите, синеет...

* * *

Тысяча восемьсот восьмидесятый год не был отмечен сколько-нибудь значительными волнениями на мировой бирже. Американские плантаторы, лишившиеся после гражданской войны своих рабов, старались возместить убытки и взвинчивали цены. Стоимость индиго достигала тысячи марок за килограмм и продолжала подниматься. Пять с половиной тонн индиго, произведённого в этом году, оценивались в шестьдесят миллионов марок. И никто из торговцев не знал, что в городе Мюнхене, в университете Максимилиана Второго химик Адольф фон Байер получил первые граммы синтетического индиго. Пока они были в десятки, если не в сотни раз дороже натурального. Но без них у нас не было бы сегодня индиго-чистого: самого дешёвого из красителей.

Сейчас невозможно сказать, все ли подробности были такими, как здесь описано. Ни сам Байер, ни его многочисленные ученики ничего об этом не сообщают. Известно лишь, что реакция, носящая ныне имя Байера, действительно катализируется ионами ртути, а в то время каталитические реакции как правило открывались случайно. И легенды о нерадивом лаборанте и счастливой случайности, завершившей многолетний труд не высосаны из пальца. Например, в 1895 году точно такой же разбившийся термометр указал химику Запперу путь к получению фталевого ангидрида.

Но как бы в действительности ни начинался этот день, закончился он так:

...Ночь клонилась к исходу, когда Байер, окончив все сегодняшние дела, сделал в журнале последнюю запись: "...Опробовать полученное вещество для крашения волокна".

Байер закрыл тетрадь, вытащил из кармана часы, щёлкнув крышкой, посмотрел на циферблат, покачал головой, оделся и, не заходя домой, отправился домой.

Святостлав Логинов

При перепечатке ссылка на источник желательна!

Сайт журнала >>>>>