N 99

от 30.01.06

       Друзья милые, этот выпуск, предпоследний перед юбилейным сотым, попал на стык двух памятных дат: день ухода Пушкина (через год уже 170 лет тому минет) и день прихода в мир Моцарта. Подоспели и тексты из спешащей к вам книги "Одинокий Друг Одиноких" - о них, о любимых озорниках и охальниках, родных и нам, и друг другу.
       Но для начала разминка из переписки - если вглядеться чуть, шар в ту же лузу...

       Мыслящие дороги

       ВЛ, пишет вам нехотяй, трусливый, слабый духом, апатичный...
       Всё тянется с детства, с того самого момента, как начали ото всего оберегать и при этом брать в "помощники" во всех делах, используя исключительно в качестве отдушины, чтобы наорать, когда что-то сильно не получается. Родители не плохие, нет, они искренне верили, что ребёнок умный и поймёт, что папе и маме плохо и обидно, но при этом сам не знает чего хочет, и всё надо решать за него...
Я был способный: задачи, которые правильно решают только системами уравнений, решал на пальцах, в институт поступил шутки ради, к экзаменам готовился, сидя за одну парту от преподавателя и слушая ответы других... А у родителей цвел синдром - "должен быть самым лучшим": за четвёрки отчитывали до рыданий, за пятёрки - тоже отчитывали, чтобы не расслаблялся, уничтожая при этом всякое желание совершенствоваться. Был мечтателен и раним, били в детсаде, в школе... Болел постоянно, чтобы в школу не ходить, чтобы от физкультуры освободили... К институту отрастил себя крупным, приклеил намертво маску злобного и опасного, трогать перестали...
      Сейчас нахожусь в состоянии финансовой катастрофы. Нечем кормить жену...Она ангел: живёт со мной и верит в меня, прощает мне всё.
Виноват в катастрофе я сам, было множество шансов поправить положение - не использовал. Брался, взваливал на себя обязательства... И ничего не делал. Теперь мне никто не доверяет, стыдно смотреть людям в глаза...
       Почему не делаю, что надо, что обещаю? НЕ. ХО. ЧУ. Каждая буква - заглавная, это "нехочу" так орёт и воет, что проще напиться. Но не пью. Вместо этого - книги и компьютерные игры, глобальные стратегии, где в качестве поля - целый мир, где можно менять историю как я захочу...
       Расслоение личности: разумный Я знает, что надо трепыхаться, иначе смерть. Но... Таким получается стать в шторм, когда ветер - в лицо, когда дождь - стеной, когда стихии навстречу... Полёт, яростная, неограниченная жинзь... В горах, среди седых пиков, в ледниках, сплавляясь по бурным рекам, в лесу, где никого нет, где сосны до небес... В пещерах. где миллионы тонн над головой, где приходится ползти, где фонарик - жизнь, где свет - всё, где сгинешь - не найдут... На море, где ветер и брызги, где солнце и смех... Но не дома. Не в городе...
       Другой Я - маленький мальчик, который боится. Боится всего и отчаянно не хочет ничего - ничего! Хочет болота. Хочет - "кормящего дерева" из вашего "Лекарства от лени". Хочет утопить меня-настоящего и превратить в жирного слизняка...
После любого моего поползновения измениться к лучшему через день-другой внутри всё опадает, рождается такая тяжесть и апатия, что ничего кроме как лежать и читать не получается... И это притом, что мне нравится работать над собой! - меня просто ПРЁТ, другого слова не подберёшь, делать разминку и дыхательные комплексы, люблю упоение бегом, обожаю боль в натруженных мышцах, в экстазе, когда что-то придуманное и сотворённое мной начинает работать...
       Однако на следующее утро... Поганая воющая бездна внутри меня осознаёт,что я опять лезу меняться и - пиши пропало. Апатия, свинец в жилах, нежелание пошевелить даже конечностью...
       Когда изредка получается прорваться сквозь эту ледяную стену - творю чудеса. В моменты просветления создаются коллективы, из-под земли достаются заказы, способные поправить положение, организуются инициативные группы, решаются проблемы, находятся нужные люди... В эти моменты я как ураган, но беда в том, что они длятся день-два, раз в два-три месяца, а потом могила... И всё то, что я наворотил, будучи бурей, надо разгребать, а получается только мямлить...
       Скажете: надо поймать, что переводит меня из состояния "слизняк" в состояние "гипермонстр", систематизировать всё, найти решение и следовать ему, всего и делов-то... Ага, конечно. Но когда что-то внутри меня понимает, ЧТО ИМЕННО я собираюсь делать, о чём думать - из глубины дырявой души лезет такое нежелание, замешанное на страхе, что едва удаётся не схватиться за голову...
      Никакие уловки, никакое самовнушение не работает: какая-то дежурная часть меня успевает сказать "фигушки, ты хочешь себя обмануть, вот и все..."
       Вот сейчас опять состояние "гипермонстр". Сейчас найду работу, наберу заказов, сумев убедить даже тех, кто мне один раз поверил и обломался, построю народ рядами на штурм... И опять через два-три дня всё брошу и пойду читать фантастику, а денег в кошельке - двести рублей, а кормить надо себя, жену и кошку... а потом ещё люди из налоговой обязательно заявят о себе...
       При этом всём чётко знаю, что могу практически всё, хоть государством управлять.
       Как вытащить себя за волосы из болота - при том, что руки и ноги за это болото отчаянно цепляются?... Дмитрий

       Дмитрий, мы с вами с вами существа довольно похожие, близкие типажи. И по собственному опыту, как плачевному, так и иному, уверяю вас: главная наша с вами ошибка в том, что мы слишком ДЕТСКИ привязываем необходимые в жизни действия, работу включая, к своему Я, к своему состоянию - во всем этакая назойливая черезсебяйность.
     С одной стороны, вроде бы естественно. А с другой если посмотреть - просто неосознанная привычка, непроверенная аксиома. И непривычка к деятельности безличной или надличной, если хотите. Вот работа - ОНА ХОЧЕТ делаться - и она делается инструментом, который есть я. Работа берет этот инструмент и делает себя им, не спрашивая на то его желания и соизволения. Причем тут какие-то хочу-не хочу? Почему Я-настоящий должен верить какому-то подленькому слизняку и подчиняться ему - он что, дипломированный гипнотизер, что ли, этот слизнячок?..
     Ведь вот в экстремальном походе, как вы уже сами испробовали, или в армии, как проверил я, - эти всякие хитрые и апатичные внутренние младенчики просто перестают что-то значить и затыкаются: "не умеешь - научим, не хочешь - заставим", ведь так? И весь наш упрямый негативизм младенческого образца вынужден уступать простому железному НАДО - столько раз, сколько это НАДО - потому как некуда ему уже ткнуться, не за кого зацепиться - нету рядом ни мамочки ругливой, ни женки прощающей-терпящей... Верно ведь? Некому пожалеть - вот и сам себя не жалеешь, оно и к лучшему, мышц прибавляется не только мясных, но душевных...
     Вот есть дорога, вот путь. Мы обычно думаем, что МЫ проходим путь, мы идем по дороге, да?.. А дорога-то знает, что это она себя проходит нами, что ЕЙ ЭТО НУЖНО.
     Они есть в действительности, такие мыслящие дороги. Одна из них называется, например, ребенком. Родись у вас с женою сейчас дитя - думаю, читать фантастику и играть в компигрушки уже... Ну додумайте, пожалуйста, за меня эту несложную думу.
     Привычка к инфантильной черезсебяйности, к перераздутой самости-яйности и приводит к чрезмерной зависимости нашей работоспособности от циклоидных раскачек маятника тонуса-настроения. Такая циклоидность у вас несомненно есть, и это, не в похвалу и не в одобрение говорю, признак одаренной натуры.
     Не надо ни обманывать себя, ни пытаться изменить - все действия только в пределах того, что есть, в пределах реального: перераспределяться и настраиваться, как настраивают периодически расстроенный инструмент. Менять не себя, нет - только способы своего бытия. И немного взрослеть...
     Сознательно заставляйте себя НЕ работать в состоянии "гипермонстр", оно же гипоманиакальность, - не работать, а только думать и успокаиваться, создавать установку на длительное и постепенное расходование энергии. И наоборот - в нехотяйских, субдепрессивных состояниях, отвлекаясь от НЕХОЧУ, работайте механически, на автопилоте, незаинтересованно-объективно. Стремитесь - вы правильно уже уловили - к промежуточному, нейтральному состоянию, находите и длите его как можно дольше, спокойнее, длите как раз автопилотной работой...
     Иначе скажу: всеми силами уменьшайте САМОзависимость, возьмите такой стратегический прицел на всю дальнейшую жизнь. Это единственный путь к самоРЕАЛИЗАЦИИ - к тому, чтобы жизнь осуществлялась и состоялась.

     Пушкин: пунктир одиночества
     из новой книги "ОДИНОКИЙ ДРУГ ОДИНОКИХ"

      ...О чем ты? - спросишь, - это Пушкин-то одинок?.. Весельчак Пушкин, всю жизнь окруженный любящими друзьями и прекрасными женщинами?.. Открытая настежь во все стороны душа, Пушкин, умевший найти общий язык и с князем, и с ребенком, и с последним бродягой?.. Переполненный любовью к жизни, всепонимающий Пушкин - и одиночество?..
       Да, мой Друг. Безграничное одиночество. Видение этого одиночества как под микроскопом, чему сам Пушкин и помогает - его микроскоп - позволяет мне местами решаться на дерзость: не только прозой о Пушкине говорить.

Стихи докажут все - ах, верить только
в возможность быть любимым,
лишь возможность...
Любому идиоту дано такое, да,
но он не верил, нет, - без стихов
в свою возможность - не верил, только знал, как любят
по-настоящему.
Он знал, как любит сам -
такой любви,
он знал,- ни у кого
("...как дай вам Бог..."),
но быть любимым...
Ах, верить только
в возможность...

       Давно уже я задумал и потихоньку пишу серию избранных ПСИХОГРАФИЙ - биографий души, и первым, конечно, Пушкина, лучшего российского Одинокого Друга Одиноких на все времена. Он и мой лучший Друг, а как же иначе, - любимейший из любимых, не исключающий никаких других дружб и любовей, но всем способствующий.
       Энергию одиночества судьба вложила в него спозаранку с немеренной щедростью: в том ядре души, которое по природной мысли должны заполнять любовью мама и папа, образовался колодец ледяной пустоты.
       Основополагающий факт, недооцениваемый пушкинистами - отчуждающая, жестокая родительская холодность, с оттенком даже расовой неприязни. Задумчивый смуглый малыш, мулатистый, толстенький, не был любим родителями, не вызывал у них интереса и хуже того: был мучим и унижаем.
       Одиночество на корню.
       "Ну что ж за угрюмый увалень этот мальчуган!.. От Александра не услышишь смеха. Он не бегает. Роняет игрушки. Шляется из комнаты в комнату, лениво таская ноги. Молчаливость и ярко выраженная лень раздражают мать мальчика. Ей бы хотелось ребенка бойкого, смеющегося, живого, она предпочитает ему сестру Ольгу, которая на два года старше. и предпочтет ему брата Левушку. Право, из трех детей именно Александр делает ей менее всего чести. Надежда Осиповна испытывает к нему какое-то брезгливое отвращение. Сама удивляется. что произвела на свет такое чучело. Да. собственно говоря, на кого он похож? На дурно выбеленного негра, вот на кого... Она насильственно заставляет его бегать... надувает губы на сына, не разговаривая с ним по целым дням; жалуется Сергею Львовичу, проливая потоки слез... Тот злится, кричит, отмахивается, требует, чтобы ему больше не досаждали историями про маленького Александра...
...он при всяком случае потирал ладони одну об другую... терял носовые платки... Надежда Осиповна завязывала ему ручонки за спину, да так и оставляла на целый день... приказывала пришивать ему платок к курточке, причем велела менять его не чаще двух раз в неделю; и, чтобы унизить сына, заставляла его выйти к гостям, коим и показывала этот пришитый платочек, сопровождая это пространными комментариями. Бедный ребенок краснел со стыда, как рак, понурив голову..." (Из книги Анри Труайя "Александр Пушкин", М., Эксмо, 2004)
       Представь, Друг мой, малютку Пушкина со связанными за спиной руками, с пришитым к куртке платком. Представь малыша Пушкина, на глазах которого мать хлещет сестренку по щекам, требует просить прощения; сестренка кричит: "Лучше повешусь!" - и Пушкин хватает гвоздь и пытается вбить его в стену. - "Что ты делаешь?!" - орет мать. - "Моя сестра хочет повеситься, вот я и готовлю для нее гвоздь", - объясняет маленький Пушкин; видно, он уже знает, как вешаются.
       Такое не проходит бесследно и для среднего человечка. А это было дитя с безмерной чувствительностью и бездонной памятью - ребенок, переживания которого множились на бесконечность. О страданиях гения должен знать каждый - не чтобы его пожалеть, а чтобы понять себя и не только себя.
       Родители и взрослого Пушкина не опознают. Они стыдились сперва некрасивого маленького недотепы, потом беспутного повесы, крамольника, игрока, вечно безденежного. Ну стишки пишет, кому-то они нравятся...
       Они не были чудовищами. Они были обыкновенными людьми. Заурядными. Суетными. Тоже страдающими и безумно одинокими, каждый по-своему. Не умели помочь ни себе, ни друг другу, ни своим детям. О гениальности сына их Александра, как и о гениальности вообще - ни малейшего представления.
       Все как у всех - как у всех и сегодня, как и у нас с тобою, мой Друг. Того лишь и хотели взаимоодинокие родители Пушкина: быть как все - в применении к обществу, к коему причислялись и которое называлось, в насмешку будто бы, высшим светом. Какой там свет. Темень, мгла человеческая. ( И книга - не в свет выходит, а во мрак ночи летит...)
       Медлительно-рассеянный, серьезно-печальный, но быстроглазый малыш уже знал душою свою судьбу.
       Может быть, ранняя рана отверженности и задумана была свыше для особой заряженности, для импульса - вне и вверх... Бог весть. Сам он об этом помалкивал. Благодарная память обращалась к чудесной няне и к доброй бабушке - к счастью, не было безысходности в детском том одиночестве, было к кому прильнуть...
       А главное, был у себя он сам, открытый всему и вся, взявший в друзья целый мир. Были книги... (Помнишь, Друг мой, что Пушкин сразу сказал, узнав, что рана смертельна?.. Обращаясь к книгам: "Прощайте, друзья".)

Нечаянная клякса на строке
обогатилась бюстом. Вышла дама
при бакенбардах, в черном парике
и с первородным яблоком Адама,
известным под названием "кадык".
Небрежные штрихи и завитушки.
("...и назовет меня всяк сущий в ней язык...")
Автопортрет писал художник Пушкин.

       Как я люблю его почерк, его летучие рисунки и виньетки, совершенно живые. Какое послушна ему рука! Сколько абсолютного зрения в каждой линии!
       И сколько одиночества в череде самоизображений.

Сенатская площадь.
Кресты на полу.
Пять виселиц тощих
и профиль в углу.

А тот, с завитками
совсем не такой.
Душа облаками,
а мысли рекой.

Рука чертила долговые суммы,
носы тупые, сморщенные лбы,
кокарды, пистолет... Но эти думы
не совмещались с линией судьбы.

...На площади пусто.
Потухший алтарь.
Горящие люстры.
Танцующий царь.

Потребует крови,
как встарь, красота.
Зачеркнутый профиль
и пена у рта...

       Пунктир одиночества: связанные ручонки мальчика - казнь друзей-декабристов (пять виселиц - их, профиль в углу - собственный), ожесточенная затравленность предфинального времени...
       Одиночество обычно и похоже на неправильный пунктир подземной реки: то наружу, то в нети, вглубь... А поэзия - пиршество одиночества и поединок с ним.
       Сколь страстно Пушкин любил творческое одиночество, столь жестоко страдал от душевного.
     Не только поэзией, но и жизнью старался его побеждать. Фатально, убойно несчастливый в любви, в дружбе был счастлив многажды, всецветно и на века.
       В мировой поэзии хватает певцов дружбы, начиная с Гомера; но большей части из них лучше удавалось восхваление дружбы, чем сама дружба. Пушкин к этому большинству не относится. Поэта с таким лучевым даром - дружить, с такой религией дружбы в России, а может, и в целом мире больше не сыщется. Сколько стихов, обращенных к друзьям разных лет!.. В них и вакхическое упоение юных сходок, и озорные эпиграммы, и грезы любви, и печальные элегии, и размышления, и благословения на жизнь, и клятвы сердечной верности:

       "...где б ни был я: в огне ли смертной битвы, При мирных ли брегах родимого ручья, Святому братству верен я!"

       Кому исповедаться, душу открыть, кроме друга?.. Можно даже не ближайшему, важно лишь, чтобы доверие было. И готовность понять, и способность чувствовать...
       В послании Горчакову, другу не близкому, но слушателю достойному, наиболее обнаженно звучит мотив одиночества - тоска и предзнание рокового пути:

       "Вся жизнь моя - печальный мрак ненастья. Две-три весны, младенцем, может быть, Я счастлив был, не понимая счастья... Я знал любовь, но не знавал надежды, Страдал один, в безмолвии любил... Душа полна невольной, грустной думой; Мне кажется, на жизненном пиру Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый, Явлюсь на час - и одинок умру."

       Но заканчивается эта ламентация не минором саможаления, а миноро-мажором мужественного принятия судьбы и осознанием своего предназначения:

       "Но что?.. Стыжусь!.. Нет, ропот - униженье. Нет, праведно богов определенье! Ужель лишь мне не ведать ясных дней? Нет! и в слезах сокрыто наслажденье, И в жизни сей мне будет утешенье: Мой скромный дар и счастие друзей."

       Как бы опомнившись, Пушкин осознает вдруг, что не он единственный одиноко страдает; что и в страдании, если оно осмысленно, радость есть - счастье других...
       Ему в это время было всего 18 лет, но он уже знал, как неумолимо неразлучная парочка, палач-время и палачиха-судьба, разлучают друзей, и оплакал невозвратное цветение дружб в "Элегии":

       "Все те же вы, но время уж не то же: Уже не вы душе всего дороже, Уж я не тот... О дружество! предай меня забвенью; В безмолвии покорствую судьбам, Оставь меня сердечному мученью, Оставь меня пустыням и слезам."

       Сбылось как выпросил-напророчил, но не совсем: сердечному мученью, пустыням и слезам дружество его оставило сполна, - как и каждого оставляет со своим роком наедине, не иначе - но забвенью не предало.

       ...Еще канва одиночества, самая глубинная: отношения с Верой - именно с заглавной буквы Пушкин написал это слово в те же 18 лет в большой стихотворной исповеди "Безверие", редко включаемой в его сборники.
       В стихе этом с потрясающей силой описываются мучения "...того, кто с первых лет Безумно погасил отрадный сердцу свет..." - это, конечно, сам Пушкин, и он взывает к состраданию, умоляет о душевной помощи тех верующих(?) , "...которые с язвительным упреком, Считая мрачное безверие пороком", отворачиваются от него: "...Смирите гордости жестокой исступленье: Имеет он права на ваше снисхожденье, На слезы жалости; внемлите брата стон, Несчастный не злодей, собою страждет он. Кто в мире усладит души его мученья?"
       Вчитываешься в эти строки - и действительно слеза подступает. Жестокой гордости исступленье с одной стороны - и брата стон - с другой, брата, который собою страждет... Вот она, всечеловеческая болезнь эгоцентрической разобщенности, вот оно, одиночество.
       Чего стоит вера - и вера ли это?! - которая, собою гордясь, жестоко глуха к боли страждущей блуждающей одинокой души, боли поиска?..

       "Взгляните - бродит он с увядшею душой, Своей ужасною томимый пустотой... Напрасно вкруг себя печальный взор он водит: Ум ищет божества, а сердце не находит. Настигнет ли его глухих Судеб удар, Отъемлется ли вдруг минутный счастья дар, В любви ли, в дружестве обнимет он измену И их почувствует обманчивую цену: Лишенный всех опор отпадший веры сын Уж видит с ужасом, что в свете он один, И мощная рука к нему с дарами мира Не простирается из-за пределов мира..."

       Дух захватывает от вселенского объема и глубины этих строк. Все прозрел - и для себя наперед, и для всех на все времена.
Атомарно точные, ядерно взрывающиеся слова: глухих Судеб удар - да, глухих как камни, как люди... Отпадший веры сын - именно: безверный человек - сын, потерявший мать, а скорей, ею отвергнутый, брошенный... Обнимет он измену - обнимет!.. - и видит с ужасом, что в свете он один... Да, увидит, и еще как увидит...
       Одиночество - это безверие, безверие - это одиночество - вот о чем крик в стихе, и это касается всех и каждого. "Ум ищет божества, а сердце не находит" - формула смятенного расщепления духа, верная и в обратном чтении: сердце ищет, а ум не находит или находит не то, на что указывают указчики...
       Если вера - лишь бегство от ужаса одиночества, то это самообман, это наркотик. Если же вера обретается в поиске высшей цельности - она же и честность духа, она же искренность истинная - в поиске равноправия и единства ума и сердца - то это подвиг.
       Как далеко смотрит юноша Пушкин! - вот вдруг, вроде бы от себя отвлекшись, наводит прожектор на последний рубеж земной жизни:

       "Когда, холодной тьмой объемля грозно нас, Завесу вечности колеблет смертный час... (Мурашки по спине от строк этих...)...Тогда, беседуя с отвязанной душой, О Вера, ты стоишь у двери гробовой, Ты ночь могильную ей тихо освещаешь И ободренную с Надеждой отпускаешь... Но, други! пережить ужаснее друзей! Лишь Вера в тишине отрадою своей Живит унывший дух и сердца ожиданье. "Настанет! - говорит, - назначено свиданье!" А он (слепой мудрец!), при гробе стонет он, С усладой бытия несчастный разлучен, Надежды сладкого не внемлет он привета..."

       Да, у двери гробовой душа уже становится - должна стать отвязанной - опять абсолютное попадание словом в суть, выстрел в яблочко. А безверный человек есть слепой мудрец, ну как еще точней можно сказать?..
       И это он сказал не о ком-то - сказал о себе, но тем и о каждом тоже...Жаждет прозрения. Идет в церковь. Входит с толпой в храм, но:
"Там умножает лишь тоску души своей. При пышном торжестве старинных алтарей, При гласе пастыря, при сладком хоров пенье, Тревожится его безверия мученье. Он бога тайного нигде, нигде не зрит, С померкшею душой святыне предстоит, Холодный ко всему и чуждый умиленью, С досадой тихому внимает он моленью. "Счастливцы! - мыслит он, - почто не можно мне... Забыв о разуме и немощном и строгом, С одной лишь верою повергнуться пред богом!"
       Ведь вот оно, чудо-то божье - ну как мог так гениально сказать о разуме - и немощном и строгом,- восемнадцатилетний юнец?! - как прознал, что дары мира душевного приходят из-за пределов мира вещественного?..
       Что такое 18 лет для времени нынешнего?.. Возраст пацанов, сопляков-призывников...
       "Безверие" - психографический автопортрет Пушкина и на тот момент, и гораздо дальше, как раз до мига, когда душа стала отвязанной...

  Немыслимо, как мало он прожил и как много успел. Сколько постиг и провидел...
Из мировых гениев ближе всего к нему, конечно же, Моцарт. Та же безмерная интенсивность жизни и творчества (прожил всего 34 года!), та же космическая скорость развития и дальнолётность, та же волшебная легкость и пронзительная бездонная глубина; то же преизобилие игры, озорства, проказничества, даже хулиганства местами (ручки-то связаны бывали целыми днями - у одного тряпицей, у другого игрою на инструменте, а он кричал "Ненавижу музыку!") - и нуль самолюбования и позерства.
Такой же естественный, родной, свой - и непостижимый, невероятный. Такой же всепроникновенный и беспреградный. мгновенно вживающийся в любую сущность и воспроизводящий ее с беспредельною глубиной и совершенной точностью.
Пушкин чувствовал с Моцартом органическое родство. Может быть, именно поэтому в "Моцарте и Сальери" образ Моцарта кажется (только кажется!) сравнительно поверхностным - в контраст колоссально мощной нутряной исповеди Сальери. Только природный моцартианец способен так вжиться в свою противоположность и полней выразить, чем себя…
       Моцартианцы - особая порода в человечестве: гениальность, сгущенная до жгучего чистого вещества, пунктир вечного детства... За редкими исключениями (Чаплин) краткоживущие светочи. Солнечный Рафаэль и лунный Шопен, как и Моцарт и Пушкин, успели совершить невозможное, а сколько еще могли бы...

Спроси, кто в этой жизни состоялся?..
Кто уложился в отведенный срок
и, уходя, настолько здесь остался,
насколько мог?..

Один Христос. Еще, пожалуй, Будда
и Моисей... Быть может, Магомет.
А глянь вокруг - их не было как будто,
ни Бога, ни души - как будто нет.

Спроси у завсегдатаев небесных,
завидно ли в чернильной ворожбе
известным стать для многих неизвестных
все в той же неизвестности себе?..

Владелец бакенбардов, ногтеносец
и топмодели собственник и раб
имел ответ на эдакий вопросец,
но я его озвучивать не рад.

Под листом пятистопного ямба,
с преисподней его стороны
шелестит аладинова лампа,
пифагоровы сохнут штаны.

Между тем, Исполнитель Решений
поспешает, косою звеня,
расписать золоченый ошейник
вензелями последнего дня.

Все готово: диплом рогоносца,
гороскоп и блондин роковой.
Но посмотрим, авось пронесется
бледный конь над другой головой...

       Конец жизни подобен воронке - медленно сперва, потом все быстрее, быстрее, бешенее, как смерч...
       Воронка одиночества, безжалостного, удушающего душевного одиночества закрутила Пушкина и унесла.
       Биографы исследили, кажется, уже каждый микрон тех событий, измусолили каждый волосок. Сколько версий и толкований - и затравили его, подстроили, спровоцировали враги, и сам виноват, напросился, смерти искал, и никто не виновен, лишь злобный рок...
       Все равно за семью печатями: что таилось внутри, что знал, что подозревал, что терпел, на что уповал - всецело никому не поведал и поведать не мог. Многим лишь понемногу, царю в том числе, да что толку.
       Гадалка-ясновидица предсказала, что смерть примет от белого человека и белой лошади.
       Последний год вобрал в связку все гордиевы узлы неразрешимых противоречий его бытия.
       Так спрут собирает в комок свои щупальца перед броском на жертву...
       Финансовое фиаско, безденежье и долги. Невозможность работать без вдохновения ради денег. Невозможность вдохновения без покоя и свободы душевной. Невозможность свободы и покоя в петле угрожающей нищеты, в тисках кастовых понятий и прочих зависимостей, в клоаке интриг и сплетен, в душном домашнем мирке, полном недопонимания и недомолвок, атакуемом бесами предательства, змеями измен - изнутри и снаружи...
       "Я человек публичный, а это хуже, чем публичная женщина". Падение популярности, сужение читательской аудитории, которой его вершинность не по мозгам. Ядовито-тупое злопыхательство критики: Пушкин скучен стал, повторяется, исчерпался, нового нам не скажет.
Продолжающася насильственно-инфантильная зависимость от царя и главного полицая страны Бенкендорфа. Государь, без соизволения коего даже на дачу свою поехать не можно, у Пушкина под ревнивым подозрением, подогреваемым злыми сплетнями, на предмет отношений его с Натали, а требуется кесарю неустанно спасибо талдычить, иначе каюк.
       Глубокий срыв психики по холерическому типу: накаты зловещей мрачности, скрежет зубовный, вспышки дикого гнева по делу и не по делу, вызовы на дуэль не тех, кого следовало бы, беспомощные попытки изображать хладнокровие в свете - с провалами в безобразное и смехотворное бешенство.
       Сколько сгустилось в эти месяцы ледяного равнодушия, сколько подлости, сколько жестокости на одного гения.
       Вот он хоронит мать, исповедавшуюся в нелюбви и умолявшую уже при смерти о прощении. Он простил.
       Вот умолкает 19 октября 1836 года, душимый слезами, не в силах продолжить чтение стихов на последнем годичном собрании лицеистов. (Жить оставалось на тот день чуть больше трех месяцев.)
       Вот красавица Натали и красавец Дантес, гарцующие, породистые, физически созданные друг для друга, изнывают от взаимовлечения, не получающего исхода. Рукопожатия в танце, нежные взгляды, ничего более, но...
       Прирожденный гаремщик, жаркий полигам, коим Пушкин был, неспособен к верности в одномерном ее понимании - изменял Натали с сестрой ее даже - не одноверен, но многоверен - да, верен всем своим женщинам, верен каждой по-своему. А ревность безмерна: не допускает не только измены, но даже и тени возможности... Ревнует одну как всех вместе взятых. Моральной справедливости тут никакой, разумеется, просто так есть природно - природа же и воздает сторицей.
       Вот Пушкин, бледно-коричнево-желтый от переполненения смесью черного адреналина и желчи, дергающийся, скалящийся, трясущийся, измученный маленький обезьянчик, жалкий уродец в сравнении со своей прекрасной мадонной-женой и великолепным белокурым жеребцом, нагло ее охаживающим.
       Пускай даже и не было телесно совсем ничего, допустим, даже ни поцелуя торопливой украдкой, - но все равно естество женское дрогнуло, была вспышка, сама призналась, чего же боле?.. И чем помочь себе, если не пулей?..
       Верности требовать можно только телесно-житейской, и это мрак, потому что души в такой верности нет.
       А о любви можно только просить, да не выпросишь. Разве только у неба...
       Другой некрасавец, коротыш Лермонтов, шедший следом с явным намерением воспроизвести образец в байроническом стиле, вскричал картинно: "Погиб поэт - невольник чести - Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди жаждой мести, Поникнув гордой головой. Не вынесла душа поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света, Один как прежде - и убит!.."
       Несогласовка - невольник чести не мог восстать против мнений света и не восстал: подчинился, подстреленно лег под них.
       А что один, как прежде, - вот в этом полная правда, сквозная. Один - с ручками, связанными за спиной, с платком, пришитым к груди...

Ты наказал обидчиков прощеньем,
вот мука вечная. Убийце возместил
кусок свинца отменным обращеньем,
а пуговицу Бог ему спустил,
и ты простил, простил за всех, и хлынул
беспечный свет, и Даль стоит в пыли
над книгами, как будто пулю вынул,
и лошадь белая с головкой Натали...

Голос памятника

Я был приговорен
судом земли и неба
к вращенью шестерен
на колеснице Феба.

Кипенье сладких сил
и бешенство, и нежность
мне демон приносил
в награду за прилежность.

На склонах тех вершин,
где дух мой отдыхает,
не ржет железный джинн
и кровь не высыхает.

А здесь, внизу - плывет
толпа как одалиска...
Душа моя живет
и далеко, и близко.

Но божьему суду
противен вечный гений.
Я, как и вы, уйду
в туманы поколений.

Господь, умилосердь:
пусть чернь меня не судит.
Моя вторая смерть
пусть незаметной будет.

Не отуманю глаз,
наследства не оставлю.
С моим уходом вас
неслышимо поздравлю.

Неботрясение: молния Моцарта

       ...Довелось мне как-то, сидя у окна, часа два созерцать фантастический небесный спекакль. Душной ночью это было, на юге. Не спалось никому: вся крохотная наша съемная квартиренка беззвучно содрогалась, тряслась, билась в судорожном светоприпадке...
Нет, не землетрясение это было, а неботрясение.
       Гроза бушевала - но не над нами, а над горами, в отдалении, горы не пускали к нам тучи, удерживали и гром где-то там, при себе, давая возможность в тишине насладиться потрясающим зрелищем беспрерывно сверкавших молний.
       Сверкавших - не то слово!
       Это было великопобоище, сражение небесных гигантов, битва богов. Молнии самые разнообразные, от точечных вспышек до колоссальных, в полнеба, огненных канатов, толстенных, как пожарные шланги. Некоторые успевали повисеть, задержаться секунды на две, словно предоставляя себя съемке, - и можно было явственно различать древовидно-ветвистые формы одних, стремительно-роскошные росчерки других - вот такими, наверное, небесное начальство подписывает указы о казни целых цивилизаций - и зверовато- человекообразные очертания третьих - словно мощным рентгеном просвечивались сразу все потроха, нервы и сосуды пространства, до мельчайшего капилляра...
       Тогда мне и подумалось, что гений есть молния, проходящая сквозь человечество.
Молния Истины.
       В Смысловой Вселенной накапливаются разноименные смысловые заряды. Там им становится невыносимо тесно и скучно, зарядам Истины, и они устремляются вниз, в темную толщу нашу - им больше некуда деться...
       Им там нечего делать, в небе - к чему могут себя применить в межсобойных играх сгустки свободного Знания? - и чем заняться неувядаемой, но невостребованной Красоте?..
       Здесь, среди нас, Смыслы ищут и находят Проводников своих, чтобы оплодотворять собой дикие невозделанные миры тьмы и хаоса.
       Да и как иначе - и для чего же нам, спрашивается, столько незадействованных мозгов.
Творящий смыслопоток идет к нам Сверху, из надизмерений, но постоянство его не есть ровное осыпание крупинок песочных часов, а мерцающее аритмичное пульсобиение молниеподобных разрядов.
       У гения мозга не больше, чем у любого.
       Все то же на вид серое вещество.
       Единственное отличие: проводимость.
       Так совпало само собой, что строчки эти пишутся в дни всемирного празднования 250-летия Моцарта.
       Вот уж кто, наверное, потешается над своим юбилеем: это мне-то столько? - и как же я должен выглядеть?..
       Ему нисколько, ему сколько угодно. Его всевозрастность обозначилась очень рано.
       Среди Одиноких Друзей Одиноких он не самый сильный, не самый мудрый. Но он самый проникновенный, самый чудесный, самый утешительный, самый человечный и самый близкий. Ближе просто не может быть. И по космической глубине и мощи, скрытой в волшебной прозрачной легкости, ему равных нет.
       Недаром человек, больше всех любивший и лучше всех знавший его в России, первый советский наркоминдел Чичерин сравнивал Моцарта с Леонардо. В музыке - да!
       Как и практически, и научно доказано, Моцарт - самый целебный, самый во всех отношениях полезный из композиторов. И для детей наилучший - самый доступный, самый осветляющий, успокаивающий и развивающий.

Как долго ждал неторопливый Бах,
чтоб молоко обсохло на губах.
А мальчику был нужен покровитель
покроя нежного,
по крови– все равно,
вино души, светлейшее вино–
и он нашел...
И я тебя увидел...
Печали свет, и смех, и первый снег,
и взгляд нетайный...
Первый человек,
из рая изгнанный,
виновный лишь в любви...
Как слабо все!
Но ты благослови...

       Моцарт с двухлетнего возраста стал и моим первым любимым композитором. Сперва влегкую: нежным очарованием "Спи, моя радость, усни", бодрой энергией "Турецкого рондо" (в исполнении Марии Юдиной, впрочем, и эта светлая ажурная пьеска наполнялась демоническим неистовством!..), до-мажорной сонатой, с ее милой беззаботной игривостью, скрывающей бездонную грусть одинокого ребенка...
     А потом симфонии - сначала, конечно, сороковая, хитовая; потом фортепианные концерты, потом трио, квартеты, потом оперы, Месса, Реквием...
       Потом оказалось, что от него можно свободно, легко и далеко уходить, даже будто бы забывать, и так же легко и радостно возвращаться - как к настоящему Другу. Потом стало ясно, что он вселенски неисчерпаем, что никакого количества жизней не хватит, чтобы устать его узнавать, открывать им мир и себя...
       Пока под небом будет страдать хоть одно одинокое человеческое существо, Моцарт будет востребован. Молния по имени Моцарт будет пронзать нашу тьму еще ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы человек, не перестав быть человеком, стал Богом - да, и потом, в том самом Царстве, которое пока только внутри нас...

О, кто же знает, зачем жизни наши переплетаются
как лианы,
зачем бог любви превращает нас в пьяных
детей? Тьма зубами скрежещет: очисти
себя от скверны! А свет смеется: лети!– лети!
Художник свободный, доверься кисти -
конца не бывает, но есть повороты пути,
и дан выбор частице всякой: залечь незряче
в глину глухой разлуки, в окаменелый сон, –
или взорваться, вспыхнуть в волне горячей–
Моцарт спасен!

***     

       Дорогие друзья, открылась почтовая подписка на мою "Музыкальную аптеку", там много и Моцарта, и других друзей для всех одиноких душ на любые вкусы.
       И еще добрая новость: вышла книга "Дом Куниных" - об одной прекрасной семье, дружившей с Пастернаком, с Цветаевой, с Александром Менем, прожившей целый век и нашедшей иммунитет от одиночества. Ваш покорный слуга в этой книге один из авторов.

       До скорой встречи в сотый раз!

Всего светлого!