Размышления о будущем не всегда были свойственны людям. Как ни странно, большую часть своего существования человечество провело, никак его не представляя и вообще особенно не задумываясь о нем.

Древний человек, составляя картину мира, отталкивался от того, что видит вокруг в природе, а видел он цикличность - дня и ночи, времен года, жизни и смерти, увядания и расцвета, разлива рек и т.д. У него не было ни одной причины предположить, что жизнь может выйти за рамки природной предопределенности. Время древние понимали как дискретный процесс, а не длящуюся связь событий.

Определенное представление об "иной" жизни, впрочем, было: оно выражалось главным образом в древнегреческой легенде о "золотом веке", условной первозданной Аркадии, где люди жили в пасторальном изобилии и вечном мире. Однако лежал этот идеальный мир не в будущем, а в прошлом, двигались люди не к нему, а от него (как выражался академик Алексей Лосев, древние греки жили как бы "спиной вперед", развивались, глядя при этом в прошлое, - впрочем, это и сегодня свойственно некоторым народам).

Платон уже пишет трактат "Государство", но описывает при этом все тот же "золотой век". Его классификация государственных систем, скорее, попытка в красках изобразить, как далеко люди ушли от идеала, и предложить вариант адаптации современного Платону общества к изначальным, справедливым принципам общежития.

Сам этот миф был, по мнению исследователей, реакцией на земледельческую революцию и отражал тоску по "безгрешному детству", из которого человечество было вырвано в результате катастрофы, травмы, обрекшей его на страдания в виде работы. В ХХ веке это представление - уже в отношении отдельно взятого человека - воплотится в теории психоанализа. В общем же и целом легенда укладывалась в цикличную картину мироздания; "золотой век" был в начале жизни, и рано или поздно он должен был наступить снова. Образно выражаясь, древний человек жил как бы "зимой", памятуя о том, что когда-то было "лето", и надеясь на то, что когда-нибудь оно по законам природы вернется. Это нужно для того, чтобы начать историю заново, исправив все накопленные ошибки.

И к этой концепции сводилась долгие века вся первобытная "футурология". Успех христианства, вероятно, следовало бы объяснить тем, что человеку был предложен наконец правдоподобный вариант возвращения в "золотой век", то есть в Эдем, причем возвращения персонального и во вполне обозримой, доступной перспективе, то есть после смерти.

В Средние века ситуация с прогнозированием будущего существенно не изменилась. В религиозном сознании мир был уже создан таким, какой он есть, целиком, человек пришел в него последним, и никаких глобальных изменений не предполагалось до самого пришествия антихриста. Будущее для каждого было вполне четко обрисовано в картинах загробной жизни, в рамках которой предлагалось ждать Страшного суда и наступления блаженной вечности (то есть того же самого языческого "лета") уже для всех глобально.

Но и в таких условиях находились желающие так сказать ускорить процесс: в первые столетия нашей эры довольно популярными были учения хилиастов, отвергнутые затем церковью. Если не вдаваться в подробности изучения многочисленных ответвлений и ересей, то классический хилиазм, по определению мыслителя прот. Сергия Булгакова, надеялся на "осуществление земного рая в условиях эмпирического, исторического существования" на Земле, еще до Судного дня.

Естественно, описания будущего "Тысячелетнего царства" (термин "хилиазм" и происходит от греческого χῑλιάς - "тысяча"), "Третьего завета" воспроизводили описания "золотого века" у древних - без частной собственности, нищеты, рабства, войн, расслоения общества. И этот идеальный мир был уже на расстоянии вытянутой руки. Основоположник учения, живший в XII веке монах и философ Иоахим Флорский высчитал, что "Третий завет" должен начаться в 1260 году. Он вполне мог, предвосхищая Никиту Хрущева, пообещать последователям, что уже следующее поколение будет жить при "коммунизме", хотя этот термин еще не был изобретен.

Хотя Иоахим Флорский был признан еретиком, его учение имело огромное историческое значение - именно от хилиазма Сергий Булгаков выводит появление народных восстаний, анархических, коммунистических и социалистических теорий. С высоты XXI века в этот список, очевидно, нужно добавить и фашистские теории.

Так или иначе этот период следует считать поворотным. В сознание людей стала проникать мысль о том, что некое иначе устроенное общество возможно здесь, на Земле, до него можно дожить, его появлению можно способствовать. Появились предпосылки для появления светской мысли, и путь до них был весьма долог и тернист.

Описывать идеальные общества со временем начали светские мыслители, и здесь не обойтись без упоминания "Утопии" Томаса Мора, "Новой Атлантиды" Фрэнсиса Бэкона, "Города солнца" Томмазо Кампанеллы (Кампанелла, правда, был монахом, но при этом бунтарем), это уже XVI-XVII века. "Утопию" в советской историографии было принято считать отправной точкой развития социалистической идеи, но она была лишь проекцией все тех же языческих, античных, раннехристианских представлений об утерянном Эдеме. Утописты уже помещали свои фантазии не в абстрактном, а вполне земном, географическом мире, однако посвящали их в основном вопросам нравственного и социального устройства. До технологических прозрений дело дошло не сразу, хотя сам факт развития техники уже подозревался: тот же Мор писал, что утопийцы, "изощренные науками, удивительно восприимчивы к изобретению искусств, содействующих в каком-либо отношении удобствам и благам жизни", но, правда, выдумать и описать какое-нибудь "изощрение" он оказался не в состоянии.

Многие из социальных фантазий Мора впоследствии воплотились в жизнь. Автору "Утопии" удалось предсказать сокращение рабочего дня, толерантность к инвалидам, детские ясли, веротерпимость, выборную власть, разделение труда и многое другое.

Появились первые покушения на целенаправленное переделывание природы: "Лес выкорчевывается руками народа в одном месте, а насаждается в другом... чтобы дрова были ближе к морю, рекам или самим городам" - это "зрелище" Томас Мор находил "поразительным".

В "Новой Атлантиде" Бэкона, увидевшей свет в 1627 году, то есть через сто с лишним лет после "Утопии", мы уже можем прочитать про "сложные удобрения, делающие почву более плодородной", создание искусственных металлов, гидро- и гелиоэнергетику, телескопы и микроскопы (задолго до Левенгука) и т.д.

Нет смысла останавливаться подробно на описании занявшей несколько веков эволюции светской мысли; через деизм, просвещение, историзм, промышленные и буржуазные революции, церковную реформацию, развитие естественных наук прорастало и укреплялось представление о мире, поддающемся перестройке вручную. На этом пути неизбежно должны были возникнуть великие экспериментаторы: вдохновленные теориями Жан-Жака Руссо, представлявшими собой в общем творческое развитие все тех же старых, как мир, идей об утраченном Эдеме равенства и справедливости, якобинцы устроили во Франции Великую революцию; так европейцы могли убедиться в том, что реализация футуристических идей на практике, пожалуй, может быть далека от теории.

Им еще не раз предстояло в этом убедиться, но остановить яростное и упорное стремление увидеть своими глазами "золотой век" было уже невозможно. В хилиастической горячке человечество продолжает штурмовать этот бастион до сих пор, с каждой попыткой отвоевывая еще по пяди-другой идеального общества - зачастую ценой больших жертв.

Все футурологические прогнозы так или иначе имеют конечной задачей достижение первобытной цели всеобщего изобилия и праздности. В какой-то момент наука стала казаться тем средством, благодаря которому удастся победить первородный грех и вернуть человека в Эдем. В XIX веке мощным посланцем научного подхода стал писатель Жюль Верн, в чьем творчестве социальные утопии материализовывались благодаря необычным изобретениям и механизмам. Такой взгляд на вещи с энтузиазмом подхватили многие фантасты XX века. Но и их фантазия, если присмотреться, не вышла за рамки целей "золотого века". Только помочь в этом должна была уже не экономия на себе, а роботизация и автоматизация, да праздность стыдливо прикрывалась лозунгами "самосовершенствования".

Мир, напичканный атомолетами, заводами-автоматами, роботами-поварами и роботами-уборщиками, а также всеми прочими самоходными и самодействующими установками, все равно в конечном итоге оказывался нужен для того, чтобы человек меньше нуждался, прикладывал меньше усилий для жизни.

Как реакция на бурное развитие науки и техники тогда же возник жанр антиутопии, отражающий страх общества перед переменами. В классической "Машине времени" Герберт Уэллс ставит вопрос о цене идеального общества: возможно ли оно в действительности для всех или же идеальное общество всегда подразумевает существование иного, вовсе не идеального общества морлоков-пролетариев, которое, собственно, и обеспечивает первому безбедную жизнь?

И вот тут все обратили внимание на то, что средневековые описания "золотого века" как-то подозрительно противоречат сами себе - по едкому замечанию Стругацких, там "все богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имеет не менее трех рабов". Даже Платон, не замечая этого, описал общество, строго разделенное на касты; его последователи попадали в ту же ловушку, настаивая на радикальном разделении труда.

Получалось, что обитатели идеальных обществ лишены выбора - залогом всеобщего процветания является обязанность каждого члена общества заниматься лишь тем, что ему предопределено.

Вдруг стало ясно, что в таком случае должны быть и те, кто распределяет обязанности и следит за их неукоснительным выполнением. В таком обществе отказ даже одного элемента ставит под угрозу функционирование всей системы. Но может ли быть идеальным общество без свободы?

Сегодня нет дефицита в технических прогнозах на XXI век - они касаются обычно производительности компьютеров, полетов в космос, способов связи, внедрения искусственного интеллекта, инсталлирования в человеческий организм электроники и прочих изобретений. По сути, такие прогнозы не особенно отличаются от фантастических романов еще Жюля Верна и даже порой менее интересны, так как просто масштабируют современную действительность.

Представлять, куда еще в человека можно воткнуть приемник и передатчик, - захватывающее, но не самое сложное занятие. Куда труднее придумать конструкцию социального устройства будущего (чем на самом деле писатели прошлого и занимались), то есть людей, для которых все это предназначается, и способы их взаимодействия.

Многие из фантастов опускали руки, приходя к выводу, что в будущем воспроизведутся с новой силой старые конфликты и лишь правительства получат новые инструменты для контроля граждан. Прозрения войн и тотальных катастроф получались тем более пронзительными, так как религиозная вера в наступление Тысячелетнего царства уже была у этих авторов атрофирована, и получалось, что на Апокалипсисе все и закончится.

Другие, впадая поначалу в солнечный оптимизм, со временем тоже упирались в проблему преодоления человеческой природы и приходили в общем тоже к довольно невеселым выводам (даже Борис Стругацкий был вынужден признать самым вероятным из созданных братьями миров мир, описанный в "Хищных вещах века").

Бог-то, допустим, упромыслил бы все наилучшим образом на Страшном суде, но, поскольку мы больше в это не верим, приходится искать решение самим.

Глобализм значительно усложнил задачи конструирования будущего. Начиная с Великой французской революции человечество разными способами пыталось решить проблему равенства, определив его необходимым условием для "золотого века", и продолжает активно решать ее до сих пор. Еще относительно недавно считалось обсуждаемым колониалистское предположение о том, что "Эдем" предназначен не для всех, но когда кровь благодаря коммунистическим и фашистским режимам полилась особенно сильно, эти идеи сделались табуированными.

Из-за неравенства технический прогресс не делает всех людей счастливыми; он постоянно порождает новые расслоения, апартеид и конфликты, которых в "Эдеме" быть не должно по условию. Какой бы Hyperloop не изобретал Илон Маск, он не будет доступен всем - а если должен, то еще предстоит придумать, как этого добиться.

Оптимист возразит, что Hyperloop разовьется со временем точно так же, как авиасообщение. Во многом так, но почему тогда десятки тысяч людей ежегодно с риском для жизни переплывают Средиземное море из Африки в Европу на лодках? Почему бы им всем просто не купить билет на самолет? И понятно, что дело тут даже не в цене билета. Неважно, что именно получит меньшинство - замок, золоченую карету или вечную молодость, - важно, что этого не получат все. А значит, условие не будет выполнено.

Проблема оказалась подобна гидре - вслед за религиозной дискриминацией появлялась расовая, национальная, классовая, гендерная, техническая и т.д., причем каждая порождала свои собственные проблемы. По мере попыток упрощения общество парадоксальным образом только усложнялось, ибо каждая социальная группа начинала настаивать на своих отдельных правах, а лидеры прогресса уже взяли на себя публичное обязательство удовлетворить всех.

Инструменты, в которых видели панацею, как оказалось, не решают поставленных задач - точнее, они решали тактические задачи на момент их постановки, но не справлялись с новыми и глобальными вызовами. Автоматизация производства не избавила мир от мастерских ручного труда с потогонной системой, а лишь перенесла большинство их в Азию. Десятки международных конвенций и договоров смогли остановить войны лишь в небольшом количестве самых передовых стран, и то не избавили от страха перед ними. Гигантские достижения в медицине и здравоохранении привели к появлению проблемы перенаселения и не устранили дефицита еды и воды. Социальные трансформации благодаря прогрессу стали настолько стремительны, что общество не успевает их отрефлексировать, впадая в депрессии.

Идеал "золотого века", Эдема остается все тем же - мир без насилия и усилий. На протяжении ближайших десятилетий движение в этом направлении будет, вероятнее всего, продолжаться. Магистральным (по крайней мере, публично) остается представление о том, что комфортного будущего достойны все, а проблемы удастся решить за счет интенсификации развития. Важнее становится не сама технология, а ее доступность; освоение космоса уступило приоритет социальным улучшениям.

Но сроки очень неопределенны, и число подозревающих сообщество развитых стран в лицемерии растет. Сценарий Уэллса, по которому цивилизованный мир проводит жесткую границу с нецивилизованным, все еще актуален и часто воспроизводится в массовой культуре, выдавая страх перед тем, что в "золотой век" возьмут не всех. В наши дни провести такую границу без большого насилия, пожалуй, уже не получится - агенты "третьего мира" прочно обосновались в физическом пространстве "первого".

Штука в том, что и сам цивилизованный мир еще не решил ничего на этот счет. Если раньше казалось достаточным побороть расовые предрассудки и наладить стандартное образование, то сегодня уже надо преодолевать гендерное и возрастное неравенство, что утопистам прошлого и в голову не приходило. В полный рост встала проблема экономического и культурного неравенства целых частей света, но равенство выглядит туманным и в пределах одного любого общества.

Мы можем представить себе новые эксперименты, например возникновение вместо классических государств обществ, разделенных по иному принципу, - профессиональному, образовательному, идеологическому или какому-то еще. Ключевым здесь, однако, все равно останется слово "разделенных". Можем представить, что ради эффективности и универсализации человечество решится даже на искусственное программирование людей, лишая их свободы выбора, воплощая антиутопии. Можем вообразить, что настойчивые попытки добиться равенства доберутся до генетического уровня. Главной наукой тогда станет биология - но вполне может быть, что и психология, ведь ради таких радикальных экспериментов придется как-то "ампутировать" многие традиционные представления человека о жизни и справедливости. Но поскольку насилие социума над личностью противоречит условиям "Эдема", окончательной задачи это тоже не решит, и такие эксперименты, очевидно, тоже придется потом отвергать с отвращением.

Эффективность, впрочем, определяется характером поставленных задач: вполне возможно, что рано или поздно стремление к постоянному улучшению материального мира будет объявлено неактуальным. С другой стороны, перманентная тяга к познанию является неотъемлемой для человеческого мозга. Человек не может перестать мечтать о всеобщем счастье и не успокоится, пока его не достигнет.

Скажете, это движение по бесконечной спирали? Что ж, очень может быть.

https://www.rbc.ru/trends/futurology