Владимир Дэс
Ивана

Быть потомком гения и приятно, и тяжело.

С одной стороны, раз ты потомок, значит и в тебе есть что-то гениальное.

Это приятно.

А с другой стороны, все смотрят на тебя и ничего гениального в тебе не
видят.

Это тяжело.

Когда я, потомок Федора Михайловича Достоевского, познакомился с этой
девочкой, мне уже шел шестой десяток. Я был женат, причем единожды, у меня
была дочь, внук и два инфаркта.

Эта девочка приехала ко мне в Томск из Сочи со странным именем и желанием.

Звали ее Ивана (ударение на первой букве), а хотела она ни много ни мало,
родить от меня ребенка - потомка Достоевского. Не важно кого, мальчика или
девочку. Главное, родить от меня.

Она откуда-то узнала мой телефонный номер, позвонила мне прямо с вокзала,
представилась, сказала кто она, сколько ей лет и попросила о встрече,
заинтриговав меня каким-то важным сообщением с глазу на глаз.

И, хотя я уже давно не живу приключениями, меня этот звонок заинтриговал.
Тем более в молодости я бывал в Сочи, а тут еще по телевидению то и дело
идут сериалы о внебрачных детях.

Ну как тут не пойти. Я и пошел.

В нашем городе еще было прохладно, и люди были одеты тепло. Поэтому эта
милая полураздетая девочка с южным загаром была очень заметна в серых стенах
железнодорожного вокзала.

Даже очень заметна.

А она вела себя естественно, непринужденно и свободно, не замечая любопытных
взглядов.

И я ее сразу узнал.

А она меня нет.

Я даже немного заробел подходить к ней. И даже решил уйти. Но она, видимо
почувствовав это мое желание, прямо впилась в меня своими глазами.

Сколько в них было энергии.

И я к ней подошел и представился.

Она тут же выложила мне зачем приехала, что знает, что я женат и что у меня
есть внук. Но она не может ждать так долго, пока внук вырастет (ему было
полтора года). Мир нуждается в новом гении, и мы обязаны...

В общем, я, не ожидая такого напора, растерялся. Грешным делом подумал, что
она предложит прямо здесь, сейчас сотворить нового гения.

И не знаю, как развивались бы события, но мне, видимо от этих предположений,
сделалось плохо. Переволновался. Больное сердце.

Очевидно, я так побледнел и так судорожно стал шарить по карманам в поисках
валидола, что не только она, но и люди на вокзале испугались и вызвали
<<скорую помощь>>.

Так я оказался в больнице.

И, конечно, Ивана поехала со мной. Потом примчались жена с дочерью и очень
удивились, увидев у моей больничной койки юную загорелую девушку.

Мне не пришлось ничего объяснять. Все объяснила Ивана со слезами раскаяния и
упреками в своей беспечности.

И в этом она была настолько чиста, что обид не возникло. Оставив меня под
капельницей, мои женщины вместе с Иваной уехали к нам домой.

Вся моя семья приняла Ивану и полюбила. Да ее и нельзя было не полюбить.

Родилась она в Сочи.

Отца не помнит. Ей говорили, что отец ее сербский моряк. От него и это
странное имя.

Мать продавала мороженое возле портового пляжа, там и познакомилась с
красавцем моряком. Затем родилась она. Когда корабли Югославии еще заходили
в сочинский порт, отец пару раз навещал молодую маму и дочь, а потом пропал.

Мать растила ее одна и по-прежнему продавала мороженое.

Ивана пошла в школу и, познакомившись с творчеством Достоевского, вбила себе
в голову идею, что у нее должен быть ребенок от этого гениального писателя.
Не от него самого, конечно, а от его потомка по мужской линии.

Чтобы легче было осуществить эту мечту, она даже одно время закружила роман
с одним мальчиком. Но осторожно. Только для того, чтобы лишить себя
девственности. А когда это произошло, она решительно прервала этот роман и
стала усердно искать достойного потомка Федора Михайловича.

На грех я оказался единственный в России еще на что-то способный
потомок-мужчина, правда теоретически, в наследственной ветви гения.

И вот поэтому она очутилась здесь.

В нашей семье.

А я в - больнице.

К тому моменту как я выписался из больницы, Ивана прижилась в нашей семье.
Попытку моего соблазнения все уже воспринимали со смехом, в том числе и она.
В тот вечер, когда она уже собиралась уезжать, начались события в Сербии,
которые взбудоражили весь мир, а особенно ее. Американцы бомбили родину ее
отца, родину ее предков.

Она прямо прилипла к телевизору.

- Они бомбят мою родину. Они убивают моего отца. Я должна быть там. Я его
найду. Он может быть уже ранен. Еду туда.

Мы пытались ее удержать, успокоить, но все было бесполезно.

Она умчалась к себе в Сочи, а оттуда в Сербию.

Почему я об этом знаю? Она мне звонила из столицы Сербии. Умоляла:

- Вы же потомок Достоевского. Вас послушают. Идите к Ельцину. Пусть он
атомную, нет, лучше водородную бомбу сбросит на Америку. Я вас прошу. Ведь
за Вашей спиной Бог, а не Дъявол.

Я не знал что ей сказать на это.

А когда стал объяснять, что меня в Кремле и на порог не пустят, она
расплакалась и положила трубку.

Потом я видел ее несколько раз по телевизору. Она была в Сараево на мосту,
который должны были бомбить американцы.

Она махала флагом своей новой родины и грозила американским самолетам своим
кулачком.

Американцы этот мост так и не разбомбили.

Потом ее показывали у нашего Кремля в Москве. Она рвалась к Ельцину просить
у него атомное оружие.

- Они нас бомбят. Они убили моего отца. Смерть американцам! - кричала она в
телекамеры на Красной площади.

Так я узнал, а вернее предположил, что она нашла своего отца, и что он погиб
во время бомбежек.

Написал ей письмо на адрес Сочи.

Пригласил ее к себе.

Она долго не отвечала. Ничего ни от нее, ни о ней не было слышно года два.

Наконец, однажды зимним вечером к нам в дверь позвонили.

У меня сердце екнуло: <<Ивана>>.

Я открыл дверь.

За порогом стояла она.

Когда она разделась и поставила на пол бесчисленное количество своих
чемоданов, мне стало больно.

Она сильно постарела, если это слово подходит к двадцатилетней девушке.

У нее был рак, и она потихоньку умирала. Но умирало тело, а не душа. Душой
она была все также молода и энергична, как и в тот день, когда я ее увидел
впервые на вокзале.

Мое здоровье тоже было неважным. Жена скончалась год назад. От переживаний
сердце совсем стало ни к черту. Врачи прописали мне постельный режим, и я в
основном лежал на диване.

Дочь с мужем и внуком наконец определились в жизни и уехали жить и работать
в Санкт-Петербург.

Так что приезд Иваны был как бы кстати.

Она ухаживала за мной, поила чаем и рассказывала о себе.

В детстве из-за странного имени ее дразнили Ваняткой. Но она была и на самом
деле как Ванятка и отвоевывала свое настоящее имя кулаками. Потом подросла,
увлеклась Достоевским.

Когда у тебя нет отца, многое видиится по-иному в этом мире.

Внутренний мир героев великого писателя почти оглушил ее.

Она увидела жизнь другими глазами. Глазами Христа. И она поняла: этот
человек - гений. Ее гений.

Вот поэтому ей и хотелось породниться.

Сейчас она понимает, что это ее желание - не что иное, как детская
взбалмошность, которая прошла.

Но зато пришел <<рак>>.

- Но я снимаю фильм, - и она, соскочив с края моего дивана, помчалась к
своим многочисленным чемоданам.

Достала видеокамеру, кассеты.

- Вот, уже сняла пять кассет. Прямо с первого момента моего заболевания.

- Для чего? - спросил я.

- Пусть люди, которые попадут в это горе, видят, как можно жить и не
сдаваться этой гадости.

И мы с ней стали смотреть эти кассеты.

Как ее, бедную девочку, морили лекарствами, химиотерапиями, радиацией. Но
она не сдавалась, воспринимала эту странную болезнь как что-то прилипшее к
ней, но не мешающее ей жить полной и энергичной жизнью. Во время всех этих
мучительных операций, она была весела, остроумна и жизнерадостна.

Даже когда совсем облысела.

Да-да, она была абсолютно лысой. Я просто как-то не решался говорить пока об
этом. Но она совсем не стеснялась своей безволосости. Она прекрасно себя
чувствовала и лысой.

Глядя на ее жизнерадостность, я и сам поднялся.

Но ей все же было больно. Хотя это можно было разглядеть только где-то в
самой глубине ее бьющих жизненной энергией глаз.

Подняв меня на ноги, Ивана уехала, захватив все свои чемоданы, видеокамеры и
кассеты.

Следы ее деятельности то и дело возникали на экране телевидения, в звонках и
открытках. Она металась по миру и событиям. Она спешила.

Это было видно.

Она дарила себя людям.

Бедная девочка.

Где она сейчас?

Не знаю.

Но я уверен, что она продолжит снимать свой фильм о девушке, больной раком.
Умирающей, но не сдающейся.

И не сдавайся, Ивана!


--

Выпуск 3402
Количество подписчиков: 298


Послать письмо модератору:
science.health.illnesshelp-owner@subscribe.ru

Владимир Дэс
Когда ты знаешь

Тридцать два года для мужчины, конечно, не возраст.

Конечно, не возраст.

Во всяком случае не такой, чтобы думать о смерти.

Я и не думал. До понедельника.

Нет, пожалуй, и в понедельник еще не задумывался.

Просто боли, которые вдруг появились у меня полгода назад, в последнее время
стали доставать все сильнее и сильнее.

Ломило где-то в районе поясницы.

А в понедельник с утра так схватило, что я понял: пора.

Пора идти к врачам.

Был у меня закадычный друг, врач-рентгенолог - веселый человек.

Большой любитель женщин и молдавских вин.

Вот к нему я и направился.

Когда позвонил с приемного покоя и сказал, что хотел бы с ним поговорить, он
чуть подумал и сказал: <<Подходи через десять минут>>.

Я походил по приемному покою туда-сюда и даже немного упал духом, видя
вокруг себя полусонных больных в халатах и тапочках, тихих и потерянных.

За две минуты до назначенного времени я быстрым шагом пошел к нему на второй
этаж.

Подошел к его кабинету, где над дверью горела яркая надпись: <<Не входить>>.

Я хотел позвонить и уже поднес палец к кнопке, но дверь вдруг открылась и
из-за нее выпорхнула очаровательная брюнетка.

Натолкнувшись на меня, она сказала <<пардон>>, легко обогнула меня и
застучала каблучками вниз по лестнице.

Я проводил ее взглядом, а когда опять повернулся к рентгеновскому кабинету,
увидел в дверях своего друга, немного уставшего, но счастливого.

- Заходи, - пригласил он.

Для начала мы потрепались о своих мужских победах и о поражениях наших
друзей.

Потом я, как бы нехотя, сказал ему, что у меня вроде как бы что-то неладно
где-то в районе поясницы, с полгода назад началось, болит и болит, а сегодня
вот прямо невыносимо.

Он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, потом позвонил кому-то по
внутреннему телефону, достал бутылку розового вина и разлил ее в три
стакана.

Очень быстро пришел какой-то человек в белом халате, маленький, толстенький,
суетливый.

Мы выпили, познакомились. Я и ему рассказал о своей проблеме. Он решил тут
же осмотреть меня. Я заметил, что он как-то быстро глянул в глаза моему
другу и, продолжая осмотр, начал у меня выспрашивать о том, о сем, вроде бы
и ни о чем, но все о почках. Я ему о болях в пояснице, а он все сворачивал
на то, что я ем и что пью.

Так мы проговорили минут десять. Выпили еще одну бутылку, и мой новый
приятель забрал меня к себе в отделение.

Оказывается, он был профессором.

Домой он меня уже не отпустил.

Правда, вина больше мы с ним не пили. Несколько дней меня готовили к
операции, а в одно прекрасное утро положили на операционный стол и отняли
одну почку.

- Не переживай. Все будет в порядке, - сказал мой новый друг-профессор,
выписывая меня через месяц.

А через полгода я понял, что он мне соврал: рак начал жевать и вторую почку.
Последнюю. Единственную. Без которой даже в тридцать два года молодой
мужчина не сможет жить, как бы ни хотелось.

После третьего осмотра он сказал, что жить мне осталось всего-навсего дней
десять. Не лет и даже не месяцев, а дней.

Раз, два, три, четыре, пять и еще пяток - вот тебе и десять.

Я поблагодарил и ушел из клиники спокойно и с достоинством.

Ушел я так красиво вовсе не от того, что такой уж крутой и сильный.

Просто в тот момент до меня еще не доходило, что такое десять дней жизни. В
тридцать два кажется, будто жизнь бесконечна, и смерть воспринимаешь как
понятие совершенно абстрактное и весьма далекое.

Пока ехал - по инерции, что называются, - на встречу в один из пригородных
поселков, начал осознавать, что меня вскоре ждет.

Свернул с дороги, въехал в молодой березовый пролесок.

Остановил машину, вышел и присел на старый трухлявый пенек - ноги ослабли.

В голове не было ни единой мысли.

Полная пустота.

Глаза вроде и видели все вокруг, но смотрели куда-то далеко, как бы сквозь
бытие; там я видел даже себя самого, сидящего на трухлявом пеньке.

Закурил.

Жена, сын, мать, отец, дача, договоры, контракты. С девочкой одной милой
недавно познакомился.

Деньги.

Долги.

Друзья.

Враги.

Каждый образ связывался с каким-то отрезком моей жизни, коротким - в
несколько дней или долгим - в несколько лет, причем не только в прошлом, но,
самое главное, в будущем. Моем будущем.

А от будущего у меня осталось всего-навсего десять дней.

На всех них и даже на себя.

И на эти вот березки, травки, кустики и даже дождичек, который начал осыпать
не спеша мою согнутую спину.

Сигарета потухла. Я поднял воротник куртки и побрел к машине.

Сел. Выехал на шоссе, развернулся и поехал домой.

Лена, жена, была дома.

Глаза заплаканные - очевидно, узнала обо всем куда раньше меня, а сегодня
поняла, что и я знаю.

Когда я вошел, она упала мне на грудь и, обняв меня за шею, зарыдала.
Завыла. Слезы у нее лились ручьем.

А я как-то закоченел: плачет женщина, ну и что с того? Я разомкнул ее руки и
прошел мимо. Она медленно сползла по стене и с причитаниями заколотилась на
полу.

Я поставил чайник на плиту. Подошел к ней. Погладил по волосам. Попросил:
<<Завари мне чайку>>, и пошел к себе в кабинет.

Она стала понемногу успокаиваться. Слышу - зазвякала посуда.

Я сел за стол. Достал листок чистой бумаги. Разделил его надвое, черкнув
сверху вниз.

Слева написал: <<Я должен>>.

Справа: <<Мне должны>>.

Сперва заполнил правую половину - получилась мелочевка. Посмотрел я на этот
список и перечеркнул. Хлопот будет больше, чем толку.

Левый список был приличный: обещания, планы, желания. Стал водить пальцем по
строчкам: если поднатужиться, можно кое-что успеть.

Но чего ради?

Подошла жена. Принесла чай. Поставила. Увидев, _что_я_пишу, опять заплакала
и убежала в спальню.

Попил я чаю.

Боли в пояснице усиливались. Там, внутри, что-то схватило, зажало клещами
живую мою плоть и начало скручивать в жгут, да так, что даже во рту
пересохло. Я попытался дышать неглубоко, но часто. Потом изогнулся влево,
как бы пытаясь расширить внутри себя некое пространство. Обычно после таких
ухищрений боль через несколько длинных минут все-таки проходила. Наступало
облегчение, граничащее с наслаждением. Но на этот раз время шло, а боль не
проходила. Я уже согнулся в кольцо и наконец не выдержал и закричал:

- Лена! Лена!

Боль охватила все тело, в пояснице пульсировала особенно больная точка,
мучительные волны колотили меня все сильнее и сильнее.

Жена все бегала вокруг и наконец догадалась стащить меня на ковер.

А я, уже задыхаясь от пульсирующей боли, выдавил:

- Лена, там, в моем столе, ампулы. Укол, быстро!..

Она начала швыряться по ящикам. Нашла все-таки упаковку с морфием.

Обломила ампулу, набрала шприц, сделала укол.

Я ждал, стиснув зубы. Наконец голова наполнилась облачной легкостью, боль
быстро улетучилась. Осталось только физическое ощущение места в теле там,
где была боль.

Я перебрался на кровать.

Вся одежда была сырая от пота.

Даже брюки.

Жена позвонила в больницу.

Приехал доктор. Посмотрел-послушал. И уехал.

А я заснул.

Проснулся, когда жена привела из садика сына. Он и сегодня был подвижный и
шумливый, впрочем, как всегда.

Едва сняв сапожки, сын, прямо в куртке, подбежал ко мне.

- Папа, папа! - Он с разбегу упал на меня. Пахнущий осенью, глаза, как
пуговки.

Я потрепал его за подбородок, а он мне:

- Папа, а ты скоро умрешь?

- Скоро, - машинально ответил я.

- И ружье будет моим?

Я не успел ответить - жена схватила сына за шкирку и, шлепая на ходу,
утащила в прихожую.

Оглядел я комнату, потом себя и понял, что я в общем-то пока живой.

Ничего не болело.

Встал. Надел халат. Сходил в ванную комнату.

Сын плакал после маминой взбучки. Жена ругалась.

Вернулся к себе в кабинет. Сел за стол. Посмотрел на исписанный мной листок
бумаги и смял его.

<<Что же теперь мне делать? Просто ждать?..>> Идти никуда не хотелось.
Разговаривать тоже.

Ушел опять в спальню. Лег на кровать и включил телевизор.

В пояснице опять начало ломить. Снова запульсировала больная точка.

Как на этот сигнал, исходящий из моего нутра, пришла Лена, с готовым уже
шприцом.

Я закатил рукав.

Укол. Быстро набежавшая боль, как бы сойдя с дистанции, удалялась от меня.

Пытался поесть, но не смог. Не лезло.

Уже стемнело. Значит, первый из десяти дней уже на исходе.

Опять уснул.

Ночью снился страшный сон - будто кто-то ковырял вилкой у меня в голове.

Проснулся опять от боли.

Я застонал.

- Сейчас. - Она выскользнула из комнаты и вернулась со шприцем.

Укол. Туман.

Попросил попить.

Когда попил, сказал ей, чтобы завтра же пригласила маму и отца проститься, а
сына чтоб отправила к своим, пока все не закончится.

Опять слезы.

- Не плачь, просто сделай, как я прошу. Хорошо?

Прошли еще сутки. За день побывали все. При мне молчали. В прихожей о чем-то
шумно говорили и уходили.

Мама хотела остаться на пару дней, но я отправил ее домой.

Сына увезли.

Жена все время была рядом. Похудела буквально за сутки: симпатичный носик
заострился, пальцы стали тоньше, но цепче.

На следующее утро я понял, что на остальные семь дней мне не осталось
ничего, кроме боли и уколов.

Семь дней жизни.

Семь дней боли и наркотической одури.

Зачем?

Ради чего?

Чтобы через неделю все равно сойти в могилу.

Я позвал жену. Сказал, что мне вдруг захотелось свежих помидоров. Попросил
сходить на рынок.

- Конечно. Конечно! - Она засуетилась и даже немного повеселела. Рада была
сделать для меня хоть что-то приятное и нужное.

Она собралась, поцеловала меня и ушла, повторяя:

- Я сейчас... Я быстро...

Как только хлопнула дверь, я встал с постели. Уже с трудом. Покачивало.
Достал шприц побольше и морфий.

Сколол десять ампул. Набрал в шприц. Вернулся в спальню. Подложил подушки
повыше и стал готовить укол.

Я уже выдавливал в вену последние капли, когда в замке зашебуршал ключ.

Вынул иглу из вены. Накрылся одеялом.

Заглянула жена:

- Это я.

<<Как быстро>>, - подумалось мне.

- Принеси.

- Сейчас, только помою.

- Не надо. Дай посмотреть.

Она принесла мне два крупных бордовых кустовых помидора. Крепких и полных
жизни.

- Хорошие... - может, сказал, а может, уже просто подумал я.

Взял их в руки. Понюхал и опустил на одеяло.

Помидоры выкатились из полусжатых ладоней и, медленно прокатившись по
одеялу, со шлепками по очереди упали на пол.

<<Вот и все... Улетаю...>>


--

Выпуск 3401
Количество подписчиков: 298


Послать письмо модератору:
science.health.illnesshelp-owner@subscribe.ru