Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Ворчалки об истории или "Ab hoc et ab hac"

Подписаться Бесплатная «Золотая» новостная рассылка . Подписчиков 3.079 RSS
←   Октябрь 2016   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://www.abhoc.com
Открыта: 01-02-2000

Автор
Виталий Киселев (Старый Ворчун)

Статистика

3.079 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Ворчалки об истории или "Ab hoc et ab hac"


Owls

Ворчалки об истории,
или Ab hoc et ab hac
Вып. 866

от 02.10.2016 г.

Если из истории убрать всю ложь,
то это совсем не значит, что останется одна только правда -
в результате может вообще ничего не остаться.
Станислав Ежи Лец

Александр Иванович Герцен в последний год своей жизни. Часть II

Раз уж почти вся семья Герцена собралась вместе, придётся сказать несколько слов о каждом, или почти о каждом.
Чтобы все его родственники жили вместе, Герцену пришлось переехать из отеля в довольно просторную меблированную квартиру, которую ему удалось найти.
Наталью Алексеевну Огарёву Боборыкин иначе как “подруга” не назвал, до этих дней с ней не встречался,
"довольно часто слыхал про неё и был в общих чертах знаком с её прошлым".
И, тем не менее, при личном знакомстве Боборыкин был неприятно удивлён:
"Всякий бы на моем месте был удивлён — как это такая на редкость некрасивая женщина могла влюбить в себя Герцена, особенно если вспомнить, каким обаятельным представляется нам до сих пор образ его жены! Но правда и то, что та всё-таки оказалась неверной женой, и хотя муж, когда она вернулась домой, принял её с подавляющим великодушием, всё-таки рана осталась на дне его души".
Эта цитата из воспоминаний Боборыкина, несомненно, требует краткого комментария.
Женой Герцена с 1838 года была его кузина Наталья Александровна Захарьина (1817-1852), которая в браке родила девятерых детей:
Александр родился в 1839 году;
Иван – в 1840 г., сразу умер;
Наталья – в 1841 г., умерла через два дня;
Иван – в 1842 г., умер через 6 дней;
Коля (был глухонемым) – в 1843 г.; утонул вместе с бабушкой при кораблекрушении в ноябре 1851 г.;
Наталья (Тата) – в 1844 г.;
Елизавета (Лика) – в 1845 г., умерла, не дожив до года;
Ольга – в 1850 г.;
Владимир – 30 апреля 1852 г., умер через сутки.
Тогда же умерла и Наталья Александровна.
Как видим, в первые годы семейной жизни Наталья Александровна почти постоянно была беременной, так что личная жизнь у неё была не слишком сладкой.
Изо всех их детей выжили только Александр, Тата и Ольга – вероятно, сказывалось близкое родство супругов.
В эмиграции уже в 1847 году Герцены познакомились с семейством немецкого “революционного” поэта Георга Гервега (1817-1875), которое вскоре так присосалось к Александру Ивановичу, что вначале стало жить за его счёт, а 1849 году в Ницце они и вовсе стали жить в одном доме, коммуной. На совместной жизни очень настаивали и Наталья Александровна, и Гервег, но из их коммунистической жизни получился конфуз, так как Н.А. и Гервег стали любовниками, возможно, что ещё до Ниццы.
Эмма, жена Гервега, с самого начала была в курсе их связи, а Герцен долго ничего не подозревал, но потом прозрел, да и любовники во всём сознались. Так что Гервегов Александр Иванович со скандалом изгнал из своего дома, признал дочь Ольгу своим ребёнком (и никогда публично не высказывал никаких сомнений в её происхождении), немного позже примирился с женой, но их дальнейшая жизнь оказалась недолгой.
Вернёмся к Огарёвой, проникновение которой к Герценам Боборыкин описывает так:
"Характерно и то, что Огарёва, когда ещё была девицей Тучковой, начала восторженным преклонением перед личностью покойницы и через неё получила также и культ к её мужу. Потом, как жена Огарёва, она незаметно приобретала всё большее и большее влияние в семье овдовевшего Герцена. И всего этого она достигла, конечно, своим умом и характером, то есть силой воли, потому что характер её, в тесном смысле, многие, если не все, считали неприятным".
Всё же, несмотря на такое мрачноватое вступление, Боборыкин отзывается об Огарёвой довольно положительно:
"Я нашёл в ней очень умную, тонко наблюдательную, много видавшую на своём веку женщину, с большим тактом, а он нужен ей был, потому что её положение в семействе было, для посторонних и даже более близких знакомых, какое-то двойственное: жена не жена, хозяйка не хозяйка — и всё-таки что-то гораздо большее, чем просто друг дома, приятельница… Сколько я помню (могу и ошибаться), они с Герценом при посторонних не были на “ты” или, во всяком случае, не держались обыкновенного тона между мужем и женой, что было бы даже гораздо более подходяще для них обоих как врагов всякого церковного или светского формализма".
Как бы мимоходом Боборыкин замечает:
"Об Огарёве я не слыхал у них разговоров как о члене семьи. Он жил тогда в Женеве как муж с англичанкой, бывшей гувернанткой Лизы".
С этого места своих воспоминаний Боборыкин плавно переходит к характеристике дочерей Герцена:
"С дочерьми А.И. Огарёва была корректна, без особых проявлений участия или ласки.
Лизу вела на особый лад так, как её держали с младенческих лет, то есть предоставляла ей свободу — что хочет говорить и делать, что ей приятно.
Баловство замечалось больше в Герцене. Он любовался не по летам развитым умом Лизы, её жаргоном, забавными мыслями вслух. Она и тогда ещё, по тринадцатому году, была гораздо занимательнее, чем Ольга. [Не забывайте, что Лиза официально считалась дочерью Огарёва.]
Та [Ольга] ничем не проявляла того, что она дочь Герцена. Хорошенькая барышня, воспитанная на иностранный манер, без всякого выдающегося “содержания”. И всего менее подходила к своему жениху, слишком серьезному французскому ученому.
Наташа тогда ещё мало участвовала в общих беседах, больше молчала, но впоследствии, когда мне приводилось видеться с нею уже после смерти А.И., в ней я находил и его духовную дочь, полную сознания — какого отца она потеряла. И чертами лица она всего больше походила на него".
Напомню, что Александра тогда в Париже ещё не было.
С кем же ещё, кроме членов своей семьи, общался Герцен в последние месяцы своей жизни?
Боборыкин пишет, что
"у Герцена собирались по средам в довольно обширном салоне их меблированной квартиры".
И тут же наш мемуарист отвлекается:
"Только эту комнату я и помню, кроме передней. В спальню А.И. (где он и работал и умер) я не заходил, так же как на женскую половину. Званых обедов или завтраков что-то не помню. Раза два Герцен приглашал обедать в рестораны".
Званых обедов теперь не было, а ведь раньше, в Лондоне, Александр Иванович держал открытый стол на двадцать персон, и пустующих мест не бывало. Теперь же, в Париже, всё было совсем не похоже на дни былой популярности Герцена, и Боборыкин с огорчением отмечает:
"Когда их жизнь несколько определилась, то есть к декабрю, кружок постоянных посетителей этих сред оказался очень небольшим. Из выдающихся французов политики, науки, литературы, прессы я не помню решительно никого. Может быть, они посещали Герцена днем, но на эти среды не являлись. Я только и видал Шарко (ездившего как медик к своей пациентке; тогда он ещё был сильный брюнет) и жениха Ольги — Моно.
Из русских, кроме Вырубова и меня, тоже не припоминаю никого, за исключением Е.И. Рагозина, являвшегося всегда в сопровождении своей невестки, жены старшего брата".
Такая картина произвела на Боборыкина довольно жуткое впечатление:
"Вокруг себя Герцен не мог не чувствовать пустоты, и после кризиса, пережитого “Колоколом”, он уже видел, что прежний Герцен для большой русской публики перестал быть тем, чем был в Лондоне и из Лондона".
Несмотря на это, Герцен держался внешне спокойно:
"Горечи он не выказывал в лирических, грустных или негодующих тирадах. Его натура была слишком импульсивная и отзывчивая. Он всегда увлекался беседой, полон был воспоминаний, остроумных тирад, анекдотов и отзывчивости на злобу дня — и русскую, и тогдашнюю парижскую. Дома, у себя в гостиной, он произносил длинные монологи, и каждому из нас было всегда ново и занимательно слушать его. Его темперамент по этой части в русском был прямо изумителен".
В другом публицистическом произведении Боборыкин снова восхищается Герценом-собеседником:
"Истинным духовным удовольствием были для всех, кто пользовался его обществом, те беседы, которые так согревались и скрашивались его искрометным умом, особенно за столом в ресторане или в кафе за стаканом грога. Редко можно было встретить такого собеседника даже и среди французов или южан-итальянцев и испанцев. При таком темпераменте рассказчика и, когда нужно, оппонента, защитника своих идей, Герцен, конечно, овладевал беседой, и при нём трудно было другому вставить что-нибудь в общий разговор. И он не знал устали, мог просидеть за столом до петухов, и беседа под его обаянием всё разгоралась".
И очень жаль, что достойных собеседников у Герцена в последний год его жизни почти что не было.
Разговорчивость Герцена отмечал и И.С Тургенев, который встречался с Герценом в Лондоне:
"Бывало, он говорит, говорит без умолку до поздних часов, так что бедная жена его, сидя с нами, совсем разомлеет. Я распрощаюсь с ним, он пойдёт меня провожать, дорогой завернёт в какую-нибудь таверну и там, за стаканом вина или эля, продолжает говорить с таким же жаром и блеском".
Но в искромётные беседы с Герценом теперь проникали и другие нотки:
"Горечь и ядовитые тирады прорывались у него в Париже, когда речь заходила о разных “особах” из высших сфер, мужчинах и дамах,— как они льстили ему когда-то, а потом вели себя как доносчики и клеветники.
За обедом у “Frères Provenҫaux” мимо нас прошла одна из таких дам петербургского “монда” и сделала вид, что не узнала его".
Несмотря на эти огорчения, казалось, что Герцен сохранил вкус к жизни, и Боборыкин отмечает:
"Как раз на этом обеде я впервые увидал, насколько А.И. сохранил привычку хорошо поесть и выпить.
Он сам смотрел на себя по части “выпивки” строже, чем того заслуживал. Ему случилось даже при мне (было ли это именно тогда или позднее, точно не припомню) выразиться о себе так:
"Кто я такой? Старый пьянчужка!"
Это было совсем не то, что он представлял собою по этой части.
Но, возбуждаясь вином, он делался излиятельнее, и тогда сквозь остроумные оценки событий и людей и красочные воспоминания проскальзывали и личные ноты горечи, и ядовитые стрелы летели в тех, кого он всего больше презирал и ненавидел на родине".
О чём или о ком говорил Герцен во время своих встреч с Боборыкиным?
"Громовых тирад против властей, личности Александра II, общего режима я не слыхал у него. И вообще речь его не имела характера трибунного, “митингового” (как ныне говорят) красноречия. У него уже не было тогда прямых счётов ни с кем особенно, но он к тому времени утратил почти все свои дружеские связи и, конечно, не по своей вине".
Александр Иванович Герцен в последний год своей жизни. Часть I
(Окончание следует)
Дорогие читатели! Старый Ворчун постарается ответить на все присланные письма.
Труды Старого Ворчуна:
WWW.ABHOC.COM ,
на котором собраны все выпуски рассылок "Ворчалки об истории" и "Исторические анекдоты", а также
Сонник по Фрейду
Виталий Киселев (Старый Ворчун), 2016
abhoc@abhoc.com
В избранное