Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Ворчалки об истории или "Ab hoc et ab hac"


Owls

Ворчалки об истории,
или Ab hoc et ab hac
Вып. 622

от 10.07.2011 г.



Если из истории убрать всю ложь,
то это совсем не значит, что останется одна только правда -
в результате может вообще ничего не остаться.
Станислав Ежи Лец


Лермонтов – Мартынов: дуэль, вопросов о которой больше, чем ответов. Часть II



Последнее объяснение между Лермонтовым и Мартыновым произошло 13 июля сразу же после их выхода из дома Верзилиной, однако свидетелей при их разговоре не было, и судить о нём мы можем только на основании показаний одного Мартынова.

В те дни старшим военным начальником в Пятигорске был полковник А.С. Траскин, начальник штаба войск на Кавказской линии и в Черномории, который опросил Васильчикова, Глебова и Мартынова ещё до того, как они стали отвечать на вопросы Следственной комиссии.
17 июля в письме командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генералу П.Х. Граббе Траскин сообщал на основании их устных показаний:
"Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать... Лермонтов ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным".
Со слов Траскина получается, что Мартынов угрожал Лермонтову, который отвечал ему довольно миролюбиво, но с достоинством.

Впрочем, и Траскин пишет Граббе о том, что Лермонтов часто смеялся над Мартыновым и даже пускал по рукам карикатуры на него, так как Мартынов одевался в смешной черкесский костюм и носил огромный кинжал. Непримиримость соперников Траскин объяснял возможностью того, что
"у них были и другие взаимные обиды". (!)


Находясь под следствием, Мартынов сообразил, что для облегчения своей участи ему следует взвалить выну за вызов на уже покойного Лермонтова, что и нашло отражение в его ответах на вопросы Следственной комиссии:
"Я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, - но что теперь, предупреждаю, что если он ещё раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, - то я заставлю его перестать.
Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится: что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, - и в довершение сказал мне:
„Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, - следовательно, ты никого этим не испугаешь“.
Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта".


Такая версия их диалога возлагает всю вину на вызов уже на Лермонтова, а слова Мартынова давали возможность для мирного разрешения их конфликта.
Показания секундантов подтверждают версию Мартынова, но следует учесть, что даже находясь под арестом, вся троица часто общалась между собой и могла легко скоординировать свои показания, что они и сделали.

Вот Глебов и показал, что Мартынов
"не видя конца его насмешкам, объявил Лермонтову, что он заставит его молчать, на что Лермонтов отвечал ему, что вместо угроз... требовал бы удовлетворения".
Однако и Глебов был вынужден признать, что
"формальный вызов сделал Мартынов".


Одновременно Глебов старается обелить себя и Васильчиков, заявив, что
"я с Васильчиковым употребили все усилия, от нас зависящие, к отклонению этой дуэли".
Но Мартынов, по словам Глебова, сказал, что он
"не может взять своего вызова назад, упираясь на слова Лермонтова, который сам намекал ему о требовании удовлетворения".


Васильчиков тоже показал, что
"формальный вызов был сделан майором Мартыновым".
Однако дальше его немного занесло, и Васильчиков показал следующее:
"Когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек, сей последний отвечал, что он не вправе запретить ему говорить и смеяться, что впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению".
Обеляя себя, Васильчиков далее показал, что они с Глебовым убеждали Мартынова взять вызов назад, но тот сказал, что слова Лермонтова
"которыми он как бы подстрекал его к вызову, не позволяют ему, Мартынову, отклоняться от дуэли".


До сих пор мы говорили только о двух секундантах этой дуэли, как то и следует из официальных документов, но на самом деле их было как минимум четверо. Это видно из многочисленных воспоминаний и переписки людей лермонтовского окружения.
Секундантами Лермонтова по свидетельствам современников были А.А. Столыпин и С.В. Трубецкой, а Васильчиков и Глебов были секундантами Мартынова. Однако на следствии было решено скрыть участие в дуэли Столыпина и Трубецкого, которые и так находились на Кавказе в положении ссыльных и могли пострадать сильнее других.
Поэтому роли других дуэлянтов на следствии пришлось перераспределять, что породило изрядную путаницу в показаниях о том, кто чьим секундантом был, и кто, когда и на чём прибыл к месту дуэли. Однако следствие не заинтересовалось такими противоречиями в показаниях свидетелей дуэли.

Впрочем, существует версия о том, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного дождя, а никаких воспоминаний о дуэли эти двое не оставили.
Странно! Ведь Столыпин-Монго был двоюродным дядей Лермонтова и всеми считался его ближайшим другом – и ни строчки.
Ходили слухи, что Столыпин виновником дуэли считал Лермонтова, и поэтому, не желая порочить память своего друга, решил промолчать.

Про условия дуэли я уже написал в начале очерка. Они отражают показания Мартынова на следствии:
"Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону ещё по десяти. Мы стали на крайних точках. По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, — стоя на месте или подходя к барьеру..."
Но это были уже хорошо прилизанные показания.

В первоначальном черновике Мартынов совсем иначе описал согласованные условия дуэли:
"Условия дуэли были:
1. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно...
2. Осечки должны были считаться за выстрелы.
3. После первого промаха... противник имел право вызвать выстрелившего на барьер.
4. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено..."
Пользуясь свободой содержания под арестом, Мартынов показал черновик своих показаний Глебову и получил следующий ответ:
"Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие... Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду".


Следственная комиссия не проявила настойчивости при выявлении условий дуэли, а жаль: ведь черновые показания Мартынова говорят о том, что дуэль с Лермонтовым намечалась смертельной – три выстрела каждому и вызов к барьеру. И эти условия дуэли были согласованы с секундантами: Глебовым, Васильчиковым, Столыпиным и Трубецким. Поэтому все рассказы секундантов о том, что они пытались примирить противников, являются ложью.
Допускаю, что другие офицеры в Пятигорске ничего не знали о смертельных условиях дуэли, считали, что дуэль закончится безрезультатно, и поэтому с шампанским ожидали возвращения примирившихся "друзей".

Но эти-то четверо знали!

И это знание окрашивает историю с дуэлью совсем в другие тона. Появляются вопросы, казавшиеся прежде бессмысленными.
Получается, что Лермонтов знал о том, что один из участников дуэли должен быть убит. Почему же множество свидетелей говорили о том, что Лермонтов заявлял перед дуэлью:
"Я не буду стрелять в этого дурака".
Не будет стрелять в Мартынова три раза подряд?

Почему на месте дуэли не было врача и телеги для эвакуации покойника с места дуэли? Ну, допустим, что все врачи отказались присутствовать на дуэли, но покойник-то при таких условиях дуэли непременно должен был быть. Не мог же Лермонтов сознательно идти на самоубийство? Или мог?

Ведь в позднейших воспоминаниях Васильчикова картина взаимоотношений дуэлянтов с секундантами после вызова выглядит почти благостно:
"Больше ничего... в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением. Тем не менее, все мы, и в особенности М. П. Глебов, который соединял с отважною храбростью самое любезное и сердечное добродушие и пользовался равным уважением и дружбою обоих противников, все мы, говорю, истощили в течение трёх дней наши миролюбивые усилия без всякого успеха... На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная отсрочка не послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу. Но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать".


Но из условий дуэли следует, что такой исход был невозможен.
Значит, Васильчиков нагло лжёт обо всей этой истории и тщательно заметает все следы, которые могли вывести на подлинных кукловодов в этом смертельном представлении.
Можно, конечно, предположить, что о смертельном характере дуэли знали только Глебов и Мартынов, но это уж никак не согласуется с понятиями о чести того времени.

В описании самой дуэли расхождений среди свидетелей почти нет.
Глебов описал течение дуэли так:
"Дуэлисты стрелялись... на расстоянии 15 шагов и сходились на барьер по данному мною знаку... После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермонтов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела".


Траскин, который первым допросил Глебова и Васильчикова, с их слов пишет так:
"Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова".


Лермонтов – Мартынов: дуэль, вопросов о которой больше, чем ответов. Часть I

(Продолжение следует)

Дорогие читатели! Старый Ворчун постарается ответить на все присланные письма.
Труды Старого Ворчуна:
WWW.ABHOC.COM ,
на котором собраны все выпуски рассылок "Ворчалки об истории" и "Исторические анекдоты", а также
Сонник по Фрейду

Виталий Киселев (Старый Ворчун), 2011
abhoc@abhoc.com

В избранное