Позже, умудренная жизнью и сердечным опытом, княгиня Мария Николаевна написала проницательно: " Пушкин многими увлекался, но, в сущности, никого не любил, кроме своей Музы": Но тогда, пятнадцатилетней барышней, путешествуя в Гурзуф, с семьей, заметила ли она восторженное отношение поэта? Была ли им польщена?.. Очарована, как впечатлительный и пылкий ребенок? Думается, да, если сохранила в своем сердце память об этих строках на всю жизнь, и считала их по праву принадлежащими лишь ей, хотя отлично знала, что поэтический гений непостоянен и капризен, а образ стихотворный часто состоит из многого: увиденного, услышанного, мимолетного, порою, и выдуманного!

Ей было лишь пятнадцать лет, но она уже понимала и ощущала многое. Словно чувствовала, что повзрослеть придется рано. Она увлеченно и серьезно читает, совершенствуется в искусстве пения и покоряет сердца на первых балах! И спешит, спешит: впечатления, письма, книги,ноты, рисунки, заученные и переписанные в альбом стихи.

Есть мнение , что Мария Раевская вышла замуж не по любви, а по настоянию родных. Генерал Раевский хотел для дочери блестящей и безбедной жизни, его прельстил титул жениха - князь Волконский, несмотря на молодость -37 лет - уже был ветераном войны, генерал - майором, напрекрасном счету у Государя, принадлежал к знатнейшей в России фамилии (корни идут от Рюриковичей) имел, огромные связи при дворе : мать Александра Николаевна, фрейлина Императрицы Марии, статс дама Двора!

И было, наконец, просто желание слить два огромных состояния: Спорить как - то не очень хочется, легенда давно сложилась и устоялась, однако есть противоречия даже в очевидном.

Княжеский титул: Блестящее положение. Связи при дворе. Но все это имелось в избытке и у графа Густава Олизара, предводителя дворянства Киевской губернии. Он сватался к Марии Николаевне, получил отказ, да не родных, а ее самой, решительный и упорный. Значит,все - таки, богатство и титулы в семье Раевских при замужестве и женитьбах во главу угла не ставились!

Сердечная склонность и самостоятельное решение были важнее. Сердце Марии Николаевны пока молчало, и граф Олизар принял отказ. Был смертельно огорчен, тосковал писал стихи, но настаивать не смел!

Много позднее в своих воспоминаниях, убеленный сединами граф свидетельствовал: "Нельзя не сознаться, что если во мне пробудились высшие, благородные, оживленные сердечным чувством стремления, то ими во многом я обязан любви, внушенной мне Марией Раевской. Она была для меня той Беатриче, которой, было посвящено поэтическое настроение, и, благодаря Марии и моему к ней влечению, я приобрел участие к себе первого русского поэта и приязнь нашего знаменитого Адама (Мицкевича)".

А "Беатриче" Раевская 11 января 1825 года вышла замуж за князя Сергея Григорьевича Волконского. Он ездил в дом Николая Николаевича давно, часто, и как бы "ненароком", попадая на те вечера, когда Мария пела. Останавливался неподалеку от рояля и, бывало, весь концерт так и стоял, спиною прислонившись к колонне, и слушая руллады Марии.

Юная певица была лет на двадцать его моложе, а Сергей Григорьевич получил строгое, церемонное, скажем так, воспитание в католическом пансионе, может быть, лишь этим и объясняется, что предложение Марии Николаевне князь осмелился сделать только через ее отца и в письменной форме? Чтоб не так больно было при отказе? (Кстати, в далеком и непонятном для нас 19 столетии, такая форма сватовства была более, чем обычна, и свидетельствовала лишь об уважении к избраннице и ее родителям, не более - автор.) Сам Сергей Григорьевич вспоминал об этом так: "Давно влюбленный в нее, я, наконец, решился просить руки ее".. И далее, интересное продолжение:"Я положительно высказал Орлову,* (Друг Волконского, генерал М.Ф.Орлов, муж старшей сестры Марии Николаевны, Екатерины, впоследствии принимал участие в восстании - автор.) что если известные мои сношения и участие в тайном обществе будут помехой в получении руки той, которую безмерно люблю,, хотя скрепя сердце, я лучше откажусь от этого с! частия, нежели изменю своим убеждениям." (С.Г. Волконский. Записки.) Выходит, генералу Раевскому все было известно о будущей трагедии, но тем не менее, он не отказал Волконскому и благосклонно воспринял сватовство. Благородство характера и сердца были для храбрейшего генерала всего важнее. Он знал по собственному опыту, что последние два качества подобны величайшей драгоценности и прекрасны для оправы любой Судьбы.

Николай Николаевич вызвал Марию к себе в кабинет, дал прочесть письмо от князя на безупречном французском, а когда ошеломленная дочь подняла на него глаза: "Папа, я ведь его совсем не знаю!" - с улыбкой махнул рукой:"А кто ж тебя торопит? У Вас будет время подружиться.. Князь прекрасный человек. Ступай, Машенька!" Генерал отлично знал дочь.

Не чувствуй она к Волконскому сердечного, душевного влечения, ответила бы не тихой растерянностью, сиянием глаз и с трудом сдерживаемой улыбкой, а как то иначе, более решительно, резко, как и Густаву Олизару. В тот же вечер генерал написал Волконскому, что дочь его согласна, и можно считать их помолвленными.

Официально помолвку отпраздновали большим балом, на котором собралось все семейство Раевских - Волконских. Там Мария впервые познакомилась со своей свекровью, важной кавалерственной особой, стас - дамой Двора Его Величества, сестрами будущего мужа. Хрупкая, тоненькая, черноглазая Мария очаровала новую родню, а когда запела, то тонная свекровь и вовсе впала в восторг, и целый вечер только без умолку и говорила о том, что "Marie - это бриллиант, которому ее cher Serge, сумеет дать достойную оправу, и что невестку непременно нужно будет показать княгине Зинеиде*, такой соловей,конечно же, должен увидеть итальянское небо!" (З.А. Волконская - жена двоюродн. брата С.Г.Волконского, княгиня, покровительница искусств и талантов. Певица, композитор, драматург. Большую часть жизни провела за границей, в Италии. Личность, легендарная для русской истории и культуры.- автор).

Княгиня Александра Волконская светски - восторженно ахала даже тогда, когда, во время танца с женихом, на Марии загорелось платье. (Танцуя сложную фигуру мазурки, она нечаянно задела краем одежды столик с каделябрами, и одна из свечей опрокинулась.) Стараниями жениха, отца и братьев серьезное несчастье удалось предотвратить, но платье пострадало довольно сильно, да и Мария порядком испугалась! Ей ( и другим гостям тоже!) все это показалось очень дурным предзнаменованием.

Сергей Григорьевич, как мог, стремился успокоить невесту, не отходя от нее весь вечер, отвлекая рассказами о заграничном походе 1815 года, взятии Парижа, и постепенно тяжелое впечатление как то сгладилось, а наутро и вовсе забылось: отвлекли предсвадебные хлопоты. Если б она могла угадывать судьбу то поразилась бы, какими зловеще правдивыми вскоре станут предзнаменования, которые ее отец и жених, смеясь, называли успокоительно "глупым суеверием"!

11 января 1825 года Мария вышла замуж, обустраивала свой новый дом, хлопотала, выписывая занавеси из Парижа, ковры и хрусталь из Италии, беспокоится о каретах и конюшне, прислуге и новой мебели.

Вот несколько строк из письма сестре: 13 июня 1825 года, Одесса:

"Дорогая Катенька! Ты пишешь о своих занятиях по хозяйству, что сказала бы ты, видя, как я хожу каждый день на кухню, чтобы наблюдать за порядком, заглядываю даже в конюшни, пробую еду прислуги, считаю, вычисляю, я только этим и занята с утра до вечера и нахожу, что нет ничего более невыносимого в мире.

Если папа в Киеве - умоляй его приехать к нам, я все приготовила к его приезду, велела повесить занавески и меблировать комнаты, так же, как в помещении Орловых и братьев. Приезд их для меня был бы праздник, особенно Александра. Как я была огорчена тем, что он отказался от этого путешествия. M-mе Башмакова все время восхваляет его и тебя. Она как нельзя более предупредительна и должна считать меня очень угрюмой, так как я вообще совсем не любезна от природы, а теперь меньше, чем когда-либо".

Варвара Аркадьевна Башмакова, жена полковника Башмакова, чиновника особых поручений при графе М. С. Воронцове, опекала молодую жену Волконского. Это письмо довольно подробно раскрывает состояние Марии Николаевны. От полной беззаботности, от жизни, которая, казалось бы, только в том и состояла, чтобы получать радости и удовольствия, восемнадцатилетняя девушка вдруг погрузилась в круг ежедневных забот. А вот письмо из Умани брату Николаю: "Дорогой Николай, приезжай к нам, как только сможешь, мы здесь очень одиноки (у Марии Николаевны гостит ее сестра Софья.), погода отвратительная, нет возможности выходить, и мы заперты в трех маленьких комнатах, так как дом еще не готов..."

Волконского нет, он на учениях. И вся эта грусть и хандра вполне естественны. Но в письмах за чередой грустных ноток проскальзывает уже и некоторая гордость за свое новое положение хозяйки дома. Мария Николаевна об этом не забывает, сообщая сестре и о кухне, и о конюшне, и о прислуге, и о денежных счетах. Так что, словам о невыносимости менее всего стоит доверять. И сообщение брату о новом доме - тоже черточка нового облика. Формировался будущий характер княгини Волконской, сиятельной каторжанки, сдержанной и пылкой одновременно!

Мужа она видела мало, он был поглощен какими - то своими делами, приходил домой поздно, усталый, молчаливый. Через три месяца после свадьбы молодая княгиня вдруг серьезно заболела. Слетевшееся к постели доктора определили начало беременности, тотчас строго запретили петь и отправили хрупкую будущую мать в Одессу, на морские купания. Ее сопровождали близкие - сестра и мама.

Князь Волконский остался при своей дивизии в Умани, а если иногда приезжал, то больше расспрашивал жену, чем говорил сам. Мария Николлаевна писала позднее:

"Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать, и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле.

Он приехал за мной к концу осени, отвез меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин - главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовет: "Вставай скорей"; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чем дело? "Пестель арестован". - "За что?" Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, - и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург. Так прошел первый год нашего супружества; он был еще на исходе, когда Сергей сидел под затворами крепости в Алексеевском равелине."

Роды были очень тяжелы, без повивальной бабки (она приехала только на следующий день!) 2 января 1825 у Волконских родился сын, Николай. Николенька, Николино.

Сама Мария тогда едва не умерла , родильная горячка продержала ее в жару и бреду несколько суток, и она почти не помнила свидания с мужем, который приехал 5 января 1825 года, чтобы увидеть ее и сына, подержать за руку, сказать несколько теплых слов. Они не удержались в ее памяти: что то очень нежное, ласковое и немного виноватое.

Он уехал в ту же ночь, а через несколько дней был арестован и препровожден в Петербург для первых допросов. Но она об этом не знала. Болезнь цепко держала ее в своих лапах.

События, меж тем, развивались весьма бурно. Следствие по делу бунтовшиков шло полным ходом. Были арестованы Орлов, сыновья Раевского. Сам Николай Николаевич едет хлопотать за родственников в Петербург, но к его приезду сыновей отпускают, за ними ничего нет. Утешительно и положение Михаила Орлова, за него ежечасно хлопочет его брат Алексей, второй человек в новом правительстве Николая I.

А положение Волконского осложняется еще и тем, что он не хочет давать показания на своих товарищей, и царь в сильном гневе, который обрушивает на голову старого генерала, попробовавшего похлопотать за зятя.

Лишь возвратившись в апреле в Болтышку, Раевский обо всем известил дочь, прибавив, что Волконский "запирается, срамится" и прочее. И конечно, отец сразу же объявил ей, что не осудит ее, если она решит расторгнуть брак с Волконским.

Можно лишь представить себе, каково было все это услышать молодой женщине, измученной долгой болезнью. Раевский, рассчитывал на то, что она покорится воле родителей, но произошло наоборот. Дочь взбунтовалась. Как ее ни отговаривают, она едет в Петербург, добивается свидания с мужем, наносит визиты родственникам мужа, утешая их, и мужественно ожидая приговора.

Но тут Александр Раевский, горячо любимый брат и кумир юности, насильно увозит ее из Петербурга, обрывая общение Марии Николаевны с семьей мужа. Он увозит ее к тетке, графине Браницкой, где она оставила своего сына.

Любопытны подробности изнурительной борьбы Александра Раевского с сестрой за то, чтобы лишить ее свиданий и всяких связей с мужем. Одновременно с хлопотами о свидании сестры с Волконским он пишет письмо Бенкендорфу с просьбой не допускать этого свидания, а если все-таки оно состоится, то прежде дать встречу с Волконским графу Алексею Орлову, который изложит условия, на которых это свидание должно состояться. Выставлялись следующие условия: утаить от Марии Николаевны степень своей виновности и употребить все свое влияние, чтобы заставить ее уехать из Петербурга к сыну и там ждать решения судьбы мужа.

Увы, Волконский вынужден был принять эти условия. Кроме того, Александр уведомил сестру Волконского Софью Григорьевну, что письма ее к Марии Николаевне им вскрываются и до адресата не доводятся.

Таким образом, решение Марии уехать из Петербурга продиктовано прежде всего просьбой мужа, князя Волконского. Но и ей она бы не подчинилась, понимая, что просьба эта - лишь забота о ней, но внезапно поднимается температура у сына Николино, о чем сообщает графиня Браницкая, и Александр использует этот случай - уговаривает Машу уехать из Петербурга. Далее события разворачиваются как в детективном романе. Обратимся к работе Владимира Романова " Я летаю на собственных крыльях", посвященной судьбе Марии Волконской и лишь недавно привлекшей внимание историков. Владимир Романов, строго следуя документам, представляет нам историю борьбы Марии Николаевны со своим собственным семейством, поразительно жесткую! Так ревнивы они к ее любви, к месту в ее сердце, которое занял муж - бунтовщик!

В имении Браницкой ее ждало заточение на несколько месяцев - с апреля по август. И все это время она была лишена известий о муже.

Но эти месяцы не прошли даром. В душевном одиночестве, думая о муже, Мария Николаевна как бы рождалась заново. Потребовалась огромная духовная работа, чтобы определить свое отношение к "преступлению" Сергея Григорьевича, понять его, прийти к единственному выводу: что бы его ни ожидало, быть рядом с ним. Это решение тем более ценно, что Мария Николаевна выстрадала его. Если А Г. Муравьева, Е И. Трубецкая и другие жены декабристов не были скованы столь жесткими домашними оковами, были вольны общаться друг с другом, находили поддержку друзей, родственников, всех сочувствующих бунту, то Волконская была вынуждена в одиночку бороться за свой смелый выбор, отстаивать его и даже пойти на конфликт с самыми близкими, любимыми ею людьми. Недаром декабрист М. Лунин потом назовет Раевских "трусливым семейством", имея в виду их решительное сопротивление отъезду Марии Николаевны. ( Позже, уже в Сибири, Мария Николаевна лишь один раз получит большую посылку из дому, с 15 бутылками хороше! го вина, потом ее семья надолго уедет за границу и лишь изредка будет посылать Марии письма в Сибирь. Дом она выстроит с помощью княгини Екатерины Трубецкой, взяв деньги в долг у последней! - автор).

Несмотря ни на что, Раевские были уверены в том, что Машенька выполнит их волю, расстанется с опальным мужем.

Они уже подыскивали ей место жительства с ребенком, о чем свидетельствует письмо Александра Раевского сестре Екатерине: "Не отнесись легко к вопросу о месте жительства Маши и о враче для ее ребенка. Помни, что в этом ребенке все ее будущее, помни о страшной ответственности, которая падет на нас, если мы не примем всех мер предосторожности, какие в нашей власти. Мы должны строго руководствоваться наиболее благоприятными вероятностями, а они все или за кн. Репнину, или за Одессу. Что касается ее самой, ее воли, то, когда она узнает о своем несчастье, у нее, конечно, не будет никаких желании. Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я..."

"Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я..." - это суждение характеризует не только Александра Раевского. Оно в немалой степени рисует нам и положение женщины в начале XIX века. И то, что сделали жены декабристов, и прежде всего Мария Волконская, явило для русского общества событие необычайное, возможно, не менее значительное, чем само восстание.

12 июля 1826 г. подследственным объявили приговор. Сергей Григорьевич Волконский был осужден по первому разряду на 20 лет каторги. 26 июля его отправили в Сибирь. И лишь через несколько недель Александр Раевский рассказал сестре о случившемся. Он собирался в Одессу и попросил Марию Николаевну ничего не предпринимать до его возвращения. Он уехал, оставив Волконскую на попечение сестре, Софье. Уехал, уверенный, что все будет так, как хочет он...

Но едва экипаж скрылся из виду, Волконская спешно стала укладываться, заявив, что поедет в Яготин, Полтавской губернии, в имение брата мужа князя Репина. Софи тотчас оповестила отца. До Яготина Марию Николаевну сопровождали мать и сестра. Вручив ее князю и его жене, они со слезами на глазах уехали. Вместе с князем Николаем Григорьевичем Репниным и его женой Волконская отправилась в Петербург. Мария Николаевна забрала в столицу и сына. Остановилась она в доме свекрови, княгини Александры Николаевны Волконской, на Мойке (в квартире, где через одиннадцать лет умирал Пушкин). Мария Николаевна приехала в Петербург 4 ноября. А за две недели до ее приезда в столицу прибыл ее отец, Николай Николаевич. Он встретился с царем, которому верноподданнически объявил, что будет удерживать дочь "от влияния эгоизма Волконских". С "бабами Волконскими" у генерала отношения весьма натянуты. Мария Николаевна пишет прошение Государю отпустить ее к мужу, ждет ответа почти месяц. Вечером 21 декаб! ря получен благожелательный ответ Николая I, а уже в 4 часа утра 22 декабря 1826 г., оставив ребенка свекрови, она выезжает в Москву. Хочется отметить и этот факт: своего ребенка она оставляет не матери, а свекрови.

Настолько сильна вражда родного дома, сильно неприятие ее поступков, что Мария Николаевна оставляет своего первенца человеку, с которым она даже мало знакома. Что ж, она решилась и на это, уверенная в своей правоте. Какой силой души надо было обладать, чтобы вынести эту вражду и уехать, не простившись с близкими?! В Москве она на несколько дней останавливается у княгини Зинаиды Волконской , давшей в честь ее знаменитый вечер, на котором были А. С. Пушкин, Д. В. Веневитинов и другие известные люди России. И в канун нового, 1827 г., когда в московских домах шли балы, звенели бокалы, она покидала Москву. Ей казалось - навсегда. Отцу она сказала, что на год, ибо он обещал проклясть ее, если она не вернется... Он чувствовал, что более не увидит ее.

Из всей семьи Раевских лишь три человека - отец, Екатерина и Елена - позже смогли понять, каждый по-своему, поступок Марии Николаевны. Отец 2 сентября 1826 г. писал дочери:

"Муж твой виноват перед тобой, пред нами, пред своими родными, но он тебе муж, отец твоего сына, и чувства полного раскаяния, и чувства его к тебе, все сие заставляет меня душевно сожалеть о нем и не сохранять в моем сердце никакого негодования: я прощаю ему и писал ему прощение на сих днях..."

В апреле 1827 г. он пишет дочери Екатерине:

"Неужто ты думаешь, мой друг Катенька, что в нашей семье нужно защищать Машеньку. Машеньку, которая, по моему мнению, поступила хотя неосновательно, потому что не по одному своему движению, а по постороннему влиянию действует, но не менее она в несчастии, какого в мире жесточе найти мудрено, мудрено и выдумать даже. Неужто ты думаешь, что могут сердца наши закрыться для нее? Но полно и говорить об этом. В письмах своих она все оправдывает свой поступок, что доказывает, что она не совсем уверена в доброте оного. Я сказал тебе, мой друг, один раз: ехать по любви к мужу в несчастии - почтенно.".

И наконец, за несколько месяцев до смерти, 3 апреля 1829 г. Раевский отец сообщает Екатерине: "Машенька здорова, влюблена в своего мужа, видит и рассуждает по мнению Волконских и Раевского уже ничего не имеет, в подробности всего войти не могу и сил не станет". ("Раевского" то как раз Мария имела более всего, отец просто ослеплен горечью разлуки! - автор.)5 мая 1829 г Екатерина пишет брату Александру:

"Князь Сергей в ее глазах то самое, что Михаил в моих, и не делает ли его для нее еще более дорогим его покорность и страдания? Машенька сможет еще найти счастье в своей преданности к мужу, в выполнении своих обязанностей по от ношению к нему. Выходят замуж для того, чтобы разделять судьбу своего мужа в благополучии, несчастьи и унижении, если только муж не разорвал брачных уз тяжкими поступками в отношении к своей жене". Но так пишет Екатерина, истории их жизни схожи и она отлично понимает сестру.

А вот письмо матери звучит неожиданно резким, ревнивым диссонансом. Софья Алексеевна до 1829 г. не написала дочери ни строчки!

"Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для вас. А чья вина? Вашего обожаемого мужа. Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежал к этому про клятому заговору. Не отвечайте мне, я вам приказываю".

Словно сердце ее не выдержало всех несчастий, ожесточилось, умерло так и не поняв, не простив дочь.

Сибирская жизнь Марии Николаевны только начиналась. Пройдет еще целых тридцать лет, прежде чем придет Указ о помиловании и декабристам разрешат выехать в европейскую часть России. Из 121 ссыльного в живых не останется и двух десятков. В Сибири у Марии Николаевны и Сергея Григорьевича от слабости и болезней умрет несколько человек детей . Когда в 1846 году придет распоряжение Николая Второго отдавать детей в казенные учебные заведения под чужой фамилией, Мария Николаевна первой откажется от этой "странной" затеи, гордо сказав, что дети, кто бы они не были, должны носить имя своего отца.

Миша и Нелли - обожание и утешение родителей станут учиться дома, под строгим присмотром матери и с помощью наставлений - писем Михаила Сергеевича Лунина, большого друга Сергея Григорьевича, много лет тайно влюбленного в Марию Николаевну, но ничем не оскорбившего ее сердца, где царил лишь ее "опальный князь," к тому времени уже поседевший и отпустивший красивую, серебристую бороду.

Остались сотни писем Лунина к Марии Николаевне, Мише, Нелли - на итальянском, английском, французском, латыни - с подробными планами занятий, списками книг и даже нотными знаками - обрывки музыкальных пьес и арий опер, которые должен был прослушать Михаил. Тезка - ученик с блеском выполнял все задания строгого наставника, отвечая ему длинными письмами на разных языках, давая полный отчет о том, какой гербарий собрал, какую книгу прочел, и каким путем нашел сложное математическое решение для присланной Луниным задачи . А Мария Николаевна с легким вздохом перебирала тонкие, сыроватые листки писем (в акатуйском каземате Лунина по стенам бежала вода - автор.) с расплывшимися пятнами от чернильных клякс, и при первой возможности старалась отправить Михаилу Сергеевичу посылку с книгами, бумагой, одеялами, перьями. Чернила несколько раз переправляла под видом лекарств, зная, что они необходимы Лунину, как воздух. Она, несомненно, знала о его чувствах, но не могла ответить нич! ем, кроме заботы и дружеского внимания.

В нее влюблялись и боготворили ее многие: Лунин, Поджио, всю жизнь проживший рядом с Волконскими и так и не женившийся, каторжник, разжалованный гусар Орлов, легендарный предводитель разбойников, явившийся однажды к княгине ночью просить помощи. Она отдала ему пять рублей серебром, последние на тот момент деньги в доме: Они любили ее тихо зная, что никогда не смогут встретить взаимности. Михаилу Лунину она писала тепло и сердечно, но лишь один человек имел право вот на такие строки ее письма от 31 декабря 1825 г:

"Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться к 11-му, я отлично понимаю что это было сказано тобой лишь для того, чтобы немного успокоить меня, тебе не разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого дорогого, сделать все, чтобы я могла приехать к тебе если решено, что ты должен оставаться на своем посту".

Так уж вышло, что"на посту" долгие тридцать лет "сибирского плена" и совместной жизни они оставались вместе, несмотря на сплетни, досужие разговоры, усталость лет, видимую (кажущуюся?!) несхожесть характеров и взглядов:

Десятого августа 1863 года, ослепший и седой князь Волконский закрыл глаза умершей жене. Он страдал лишь от того, что последнее время не мог ухаживать за нею и сопровождать на лечение за границу, куда ее возили дочь и сын - сам был тяжело болен и нуждался в присмотре. Его похоронили рядом с женою, положив в ногах ее могилы, согласно завещанию Сергея Григорьевича. Многозначительный факт, не правда ли?

Много и часто теперь говорится о том, что Мария Раевская была слишком горда и самолюбива, не понимала мужа, порицала его за свою сломанную каторгой судьбу. Это не что иное, как вымысел непонятливых, холодных сердец, ничем не подкрепленный. Она любила мужа: отчаянно, тонко, вдохновенно, не с ослеплением " дамского восторженно - слепого романтизма", а с гордой готовностью пожертвовать для него всем, слив две Судьбы в единое целое. Ибо это в Ее понятии (да и в понятии многих, надеюсь!) и есть истинная любовь! Достойная дочери героя. Да и жены героя тоже, ведь :

"Тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое". (Мария Николаевна Волконская.)