Этот разговор произошел летом 1918 года на даче Бриков в Левашове. Эльза Каган наведалась туда проститься со старшей сестрой перед отъездом в Европу. В саду она обнаружила Осипа Брика, его жену Лилю и Владимира Маяковского, сидевшего у ее ног - тихого, счастливого, совсем не похожего на себя.

  "Да, мы теперь решили навсегда поселиться втроем", - деловито подтвердил Осип Брик. Бедная Эльза решила, что все происходящее - очередной футуристический эпатаж. Однако сильнее недоумения было острое чувство горечи: она все еще любила этого долговязого трубогласного Маяковского.

  ...Именно Эльза три года назад притащила его, своего давнего ухажера, в петроградскую квартиру Бриков. Маяковский только что закончил поэму "Облако в штанах" и, готовый читать свои произведения когда угодно и где угодно, самоуверенно расположившись в проеме двери, раскрыл тетрадь... "Мы подняли головы, - вспоминала Лиля Юрьевна, - и до конца вечера не спускали глаз с невиданного чуда". Эльза торжествовала: ее друга приняли всерьез! Жаль, она не обратила внимания, какими глазами Маяковский смотрел на хозяйку дома. Дальше произошло нечто совсем уж странное. Закончив чтение, Маяковский, словно сомнамбула, приблизился к Лиле и, раскрыв на первой странице тетрадь с текстом, спросил: "Можно я посвящу это вам?" Под перекрестными взглядами сестер - восхищенным Лилиным и недоуменно-отчаянным Эльзиным - он вывел над заглавием поэмы: "Лиле Юрьевне Брик". В тот же день Маяковский восторженно выкрикивал своему другу Корнею Чуковскому, что встретил ту самую, неповторимую, единственную....

  Лиля же отнюдь не была склонна к подобным гиперболам, поскольку отличалась чрезвычайной трезвостью характера. До поры до времени ей просто льстило внимание "гения", как они с Осей тут же окрестили нового поэта.

  ...26 февраля 1912 года, когда дочь юриста Юрия Александровича Кагана Лиля вышла замуж за недавнего выпускника юридического факультета Осипа Брика, у ее родителей просто гора свалилась с плеч. Для интеллигентных супругов, исправно посещавших литературные вечера и музыкальные салоны, старшая дочь была существом иной породы - странным и опасным. Едва девчонке исполнилось 13, как она поняла, что обладает безграничной властью над мужскими сердцами. Достаточно было Лиле бросить на выбранный ею объект свой горячий колдовской взор темно-карих глаз - и жертва начинала задыхаться от эротического угара. Однажды на Лилю, еще пребывавшую в нимфеточном возрасте, обратил внимание сам Шаляпин и пригласил в ложу на свой спектакль. А уж Федор Иванович знал толк в женщинах!

  Родители с гордостью зачитывали гостям оригинальные сочинения старшей дочери, не подозревая, что литературным даром обладает вовсе не Лиля, а влюбленный в нее до беспамятства учитель словесности, писавший за нее эти опусы! Чтобы спасти репутацию семьи, мать в конце концов отправила Лилю к бабушке - в польский город Катовице. И что же? В нее влюбился родной дядя и потребовал у отца немедленно дать согласие на брак. Когда очередная любовная история юной Лили закончилась беременностью, ее в лучших традициях романов XIX века отправили в глушь - подальше от позора. Там был произведен то ли аборт, то ли искусственные роды.

  Однако Осипа Брика, судя по всему, Лилино прошлое совершенно не смущало. Человек чрезвычайно умный и проницательный, он не мог не понимать: вряд ли из нее получится хорошая жена. К тому времени, когда на Лилю обрушилась любовь Маяковского, она уже давно успела потерять супружескую добродетель, о чем Осип прекрасно знал. К этой женщине его привязывало совсем другое. По собственному признанию Брика, его восхищала в ней безумная жажда жизни, он нуждался в ее редкой способности превращать будни в праздник. Кроме того, Осипа с Лилей объединяла и общая страсть: оба они увлеченно коллекционировали таланты, чувствуя в человеке Божий дар так же безошибочно, как хорошая гончая - нужный след.

  В семье Бриков Осип первым увлекся Маяковским: стал ежедневно приглашать поэта в дом читать стихи, издавал за свой счет его книжки... При этом Осипа нисколько не смущало, что, приходя к ним, "гений" усаживался напротив его жены и, не сводя с нее страстного взора, повторял, что боготворит, обожает, не может без нее жить. Брик с восторгом слушал, как Владимир читал, обращаясь к Лиле: "Все равно любовь моя - тяжкая гиря, ведь висит на тебе, куда ни бежала б..."

  ...Итак, Лиля все рассчитала точно и не сомневалась, что найдет у Оси поддержку. Привязанность мужа к поэту проверена, с Маяковским ее и так уже давно связывали близкие отношения... Зачем же осложнять жизнь глупым романом на стороне, когда можно замечательно жить втроем? К чему, в самом деле, все эти нелепые буржуазные предрассудки? Совсем не дело рушить брак, когда люди так глубоко понимают друг друга. А супруги Брик действительно понимали друг друга. До самого конца. Их союз оборвется лишь в 1947 году, со смертью Осипа. Увы, с Маяковским у Лили такого взаимопонимания не получилось...

  В 1919 году странное семейство перебралось в Москву - в маленькую комнатку в Полуэктовом переулке. На двери значилось (как отныне будет значиться на дверях всех их квартир до самой смерти поэта): "Брики. Маяковский". Это убогое пристанище поэт обессмертил в стихах: "Двенадцать квадратных аршин жилья. Четверо в помещении - Лиля, Ося, я и собака Щеник".

  У Бриков и Маяковского, как и у большинства москвичей, - ни отопления, ни горячей воды, ближайший действующий туалет - на Ярославском вокзале. Но даже при нищенском быте Лиля всегда умела устроить праздник. В тесную комнатенку Маяковского-Бриков по вечерам набивалась масса друзей: Пастернак, Эйзенштейн, Малевич... Угощали чаще всего лишь хлебом и чаем, но была Лиля, ее сияющий взгляд, ее загадочная улыбка, ее бьющая через край энергия. И гости на время забывали о смутной страшной реальности, угрожающе притаившейся за окнами, напоминавшей о себе частыми выстрелами и смачной руганью революционных солдат.

  ...Об обожании Маяковским "Лилички" вскоре уже знала вся Москва. Однажды какой-то чиновник посмел пренебрежительно отозваться об "этой Брик", и Владимир Владимирович, развернувшись, от души влепил ему по физиономии: "Лиля Юрьевна - моя жена! Запомните это!" Власти запомнят это даже слишком хорошо...

  Как-то Маяковский и Лиля встретили в кафе Ларису Рейснер. Уходя, Лиля забыла сумочку. Маяковский вернулся за ней, и Рейснер иронично заметила: "Теперь вы так и будете таскать эту сумочку всю жизнь". "Я, Лариса, могу эту сумочку в зубах носить. В любви обиды нет", - парировал Маяковский.

  В отличие от поэта Лиля головы от любви не теряла. Например, она не поленилась переписать от руки "Флейту-позвоночник", разумеется со словами "Посвящается Лиле Брик", и заставила Маяковского сделать обложку и рисунки. Вскоре нашелся букинист, оценивший этот раритет, и несколько дней после удачной продажи в Полуэктовом переулке гостей потчевали роскошными по тем временам кушаньями. До поры до времени все шло хорошо, пока не грянул неминуемый взрыв...

  Однажды сквозь тонкие перегородки их новой квартиры в Водопьяном переулке Осип услышал резкий голос возмущенной Лили: "Разве мы не договаривались, Володечка, что днем каждый из нас делает что ему заблагорассудится и только ночью мы все трое собираемся под общей крышей? По какому праву ты вмешиваешься в мою дневную жизнь?!" Маяковский молчал. "Так не может больше продолжаться! Мы расстаемся! На три месяца ровно. Пока ты не одумаешься. И чтобы ни звонить, ни писать, ни приходить!"

  А ведь Осип предупреждал Володю, что такое может случиться. Он давно принял поставленные женой условия игры. Маяковский на словах тоже вроде бы их принял, но не ревновать не мои о романе Лили с высокопоставленным советским чиновником Александром Краснощековым судачили все кому не лень. Брик урезонивал Маяковского: "Лиля - стихия, с этим надо считаться. Нельзя остановить дождь или снег по своему желанию". Однако душеспасительные речи Оси действовали на Маяковского как красная тряпка на быка. Однажды после такого разговора вся обивка кресел клочьями валялась на полу, там же, где отломанные ножки.

  Новый 1923 год Маяковский встретил в непривычном одиночестве в своей комнатке в Лубянском проезде, обычно служившей ему рабочим кабинетом. В полночь чокнулся со смеющейся Лилиной фотографией и, не зная, куда деться от тоски по Лиле, засел за поэму "Про это" - пронзительный крик о "смертельной любви поединке". Все вокруг конечно же знали, что Маяковский страдает оттого, что "Лиличка" его выгнала. Даже знакомый трактирщик сочувственно подмигивал ему и наливал водки в долг.

  Лиля постоянно натыкалась на Маяковского то в подъезде, то на улице. На столе у нее как снежный ком росла кипа записок, писем и стихов, передаваемых через домработницу Аннушку. "Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, люблю, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь".

  28 февраля того же 1923 года наконец закончился срок моратория. Маяковский, сбивая прохожих и не чуя под собой ног, мчался на вокзал. Там его ждала Лиля - они договорились в этот день ехать в Петроград. Он увидел ее издалека на ступеньках вагона - все такую же красивую, радостную. Схватив в охапку, потащил в вагон. Народу вокруг уйма, не протолкнуться. Поезд еще не успел тронуться, в вагоне было холодно. Маяковский прижал Лилю к тамбурному окну и, не обращая внимания на то, что пассажиры толкаются, наступают на ноги и ругаются, стал выкрикивать прямо ей в ухо свою новую поэму "Про это".

  Лиля слушала как завороженная, ей было наплевать на испорченные новые ботики, на перепачканный рукав светлой шубки. Маяковский дочитал до конца и замолчал. На миг ей показалось, что она оглохла - так стало тихо. И вдруг тишину разорвали рыдания. Прислонившись лбом к оконному стеклу, он плакал. А она смеялась.

  Лиля была счастлива... Она вновь испытывала это упоительное чувство - быть музой гения; чувство, которое ей не мог дать ни один любовный роман. Когда Осип услышал поэму, он воскликнул: "Я же говорил!" Пока Маяковский томился в своем "одиночном заключении" и писал, Брик часто повторял Лиле, ссылаясь на проверенный веками опыт: именно любовные терзания, а отнюдь не счастье дают толчок к созданию величайших произведений искусства. И Осип оказался прав: уже в июне поэма вышла с многозначительным авторским посвящением - "Ей и мне" и Лилиным портретом работы А. Родченко. Лиля сполна вкусила славы. Теперь ей уже трудно будет от нее отказаться.

  Однако интимные отношения Лили и Маяковского неудержимо катились под гору. За Краснощековым следовали все новые и новые увлечения: Асаф Мессерер, Фернан Леже, Юрий Тынянов, Лев Кулешов. Для Лили крутить романы с близкими друзьями было так же естественно, как дышать. Приятное разнообразие в ее жизнь вносили и регулярные поездки в Европу. Кстати, ни у Бриков, ни у Маяковского никогда не возникало проблем с визой: теперь уже ни для кого не секрет, что у странной "семьи" имелись высокие покровители на Лубянке. В Лилиной гостиной едва ли не ежевечерне пили чай всесильный чекист Яков Агранов и Михаил Горб, крупный начальник из ОПТУ. Поговаривали, что Агранов, приставленный властями приглядывать за творческой интеллигенцией, входил в число Лилиных любовников. Сама Лиля Юрьевна никогда не подтверждала этого факта, но и не опровергала.

  А Маяковский все чаще сбегал в Париж, Лондон, Берлин, Нью-Йорк, пытаясь найти за границей прибежище от оскорбительных для его "чувства-громады" Лилиных романов. В Париже жила сестра Лили Эльза (в первом замужестве Триоле), и там некоторое время Маяковский чувствовал себя лучше, чем где-либо. Кроме того, Эльза была ниточкой, хоть как-то связывающей его с Лилей. Стараясь отвлечься от терзавшей тоски, он заводил необязательные "романы и романчики", а Эльза пунктуально сообщала о них Лиле с комментарием: "Пустое. Не беспокойся". Повода для волнений и впрямь не было: ведь с каждой новой подружкой Маяковский непременно отправлялся за подарками "Лиличке" и по ее поручениям. А их обычно набиралось море. "Первый же день по приезде, - рапортовал Маяковский любимой, - посвятили твоим покупкам. Заказали тебе чемоданчик замечательный и купили шляпы. (...) Духи послал (но не литр, как ты просила, - этого мне не осилить) - флакон, если дойдет в целости, буду таковые высылать постепенно. Осилив вышеизложенное, займусь пижамками". И в конце - неизменное: "Ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит".

  День приезда из-за границы домой, к Брикам, Маяковский обожал. Лиля как ребенок радовалась подаркам, бросалась к нему на шею, немедленно примеряла новые платья, бусы, жакетики и тут же тащила его в гости, в театр, в кафе. Надежды, что она - только его, а он - только ее, ненадолго оживали. Но уже на следующий день Маяковскому приходилось отводить глаза, чтобы не видеть, как Лиля затягивается общей сигаретой с новым поклонником, пожимает ему руку... Не выдержав зрелища очередной "коварной измены", Маяковский хватал пальто и, шумно хлопая дверью, уходил, по его выражению, "скитаться". Кстати, писал он в периоды "скитаний" как никогда много.

  ...Берлин 1926 года. В открытом кафе с живописным видом на город сидят свежая загоревшая на итальянском курорте Лиля Брик и явно перевозбужденный Владимир Маяковский. Он что-то рассказывает, бурно жестикулируя и явно оправдываясь. Маяковский только что вернулся из Америки и исповедался Лиле: в Нью-Йорке у него случился роман с русской эмигранткой Элли Джонс, и теперь она ждет от него ребенка! "Но ведь ты совершенно равнодушен к детям, Володечка!" - только и сказала в ответ на эту сногсшибательную новость Лиля, продолжая потягивать коктейль, на ее лице не дрогнул ни один мускул. Он вскочил, яростно отшвырнул бокал, оскорбленный ее равнодушием. Она же абсолютно спокойно продолжила: "Знаешь, Володя, пока тебя не было, я решила, что наши отношения пора прервать! По-моему, хватит!" Он лихорадочно пытался разгадать ее маневр: что это - месть за Элли и ребенка или продуманное решение? Может, и правда любовь давно ушла, остался лишь поединок самолюбий? "А ты стала еще красивее, Лиличка", - неожиданно вырвалось у него.

  В эту ночь Маяковский написал Элли: он окончательно убедился, что никого, кроме Лили, не любил и никогда полюбить не сможет. Что касается ребенка, то, он, конечно, примет на себя все расходы...

  Однако, следуя инстинкту самосохранения, Маяковский в конце концов начал делать попытки освободиться от Лилиной безграничной власти над ним. "Лиличка, кажется, наш Володя хочет семью, гнездо и выводок", - заметил однажды Осип. Лиля навела справки и не на шутку переполошилась: флирт Маяковского с хорошенькой библиотекаршей Натальей Брюханенко, на который она смотрела сквозь пальцы, явно грозил перерасти в нечто большее. В Ялту, где в тот момент отдыхала влюбленная пара, немедленно полетело отчаянное Лилино письмо: "Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня ВСЕ уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!" Тон полудетский, кокетливый, просящий и одновременно уверенный - вся Лиля в этом письме, она по-прежнему не сомневается в своей неотразимости. Разумеется, ее в первую очередь беспокоит не то, что Маяковский женится, а то, что тем самым "предаст" ее в качестве музы, единственной и вечной любви великого поэта.

  Примерно через две недели торжествующая Лиля показала Осе телеграмму от Маяковского, в которой он указал день и точное время своего приезда. На их условном языке это означало: он зовет ее. На вокзал Лиля пришла абсолютно уверенной в том, что никакая женщина никогда не займет ее места.

  ...Наташа вышла из вагона, и первое, что она увидела, - стоявшую на перроне веселую Лилю. Успев перехватить особенный, жадный взгляд Маяковского, обращенный к той, Наташа не стала дожидаться дальнейшего развития событий и немедленно обратилась в бегство. А он и не пытался ее догнать, уже потонув в бездонном море Лилиных черных глаз...

  По дороге домой - а дом у них по-прежнему оставался общий - Лиля отчитывала Маяковского: "Захотел стать мещанским мужем, да? И нарожать детей? И перестать писать? И отрастить брюхо? И меня бросить, да?" Она внушала ему: любить ее - значит писать и оставаться поэтом. "Нарожай я ему детей, - скажет Лиля Юрьевна впоследствии, - на этом бы поэт Маяковский и закончился".

  Лиля вряд ли могла предположить, что их любовный поединок и его поединок с жизнью закончится трагедией. Хотя все уже шло к неумолимой развязке...

  Осенью 1928 года Маяковский неожиданно засобирался во Францию - якобы долечивать воспаление легких. Едва он уехал, Агранов или кто-то другой из "товарищей", посещавших дом Бриков, шепнул Лиле, что на самом деле поэт отправился в Ниццу, чтобы встретиться там с Элли Джонс и своей маленькой дочерью, тоже Элли. На Лубянке, разумеется, читали все письма, приходившие Маяковскому из-за границы.

  "Вдруг останется там? А если женится на Джонс и сбежит в Америку?" - Лиля отчаянно искала выход. И нашла.

  В Париже, куда Маяковский приехал из Ниццы, Эльза, надо полагать, по Лилиной просьбе, познакомила его с очаровательной 22-летней эмигранткой Татьяной Яковлевой, моделью Дома Шанель. Цель знакомства - подбросить Маяковскому барышню в его вкусе, чтобы он увлекся ею и позабыл о женитьбе. Впервые Лиля просчиталась: Маяковский влюбился в Татьяну, причем всерьез. (Кстати, связывать свою жизнь с Элли он никогда и не собирался.) Вернувшись в Москву, Маяковский метался как тигр в клетке и рвался назад, в Париж. Лиля, узнав от "друзей", какие телеграммы он отправляет Татьяне ("По тебе регулярно тоскую, а в последние дни даже не регулярно, а еще чаще"; "Тоскую по тебе совсем небывало"), не находила себе места от ревности. Раньше Маяковский так писал только Лиле.

  В 1928 году вышло его стихотворение "Письмо товарищу Кострову о сущности любви", посвященное Яковлевой. Для Лили это означало крушение Вселенной. "Ты в первый раз меня предал", - до глубины уязвленная, драматически заявила она Маяковскому. И на сей раз холоден остался он...

  НЭП заканчивался, на участившиеся аресты было все труднее смотреть как на случайность. Постепенно менялось и отношение властей к недавно еще обласканному Маяковскому: в Ленинграде с треском провалилась постановка "Бани", его итоговую выставку "20 лет работы" не посетило ни одно официальное лицо, хотя были приглашены все, включая Сталина. Маяковский крайне тяжело переживал опалу, и, пытаясь отвлечь его от грустных мыслей, Лиля чуть ли не ежедневно собирала друзей и заставляла Маяковского читать свои новые и старые вещи. Ей хотелось, чтобы он слышал овации и восторженные отзывы друзей. И в них не было недостатка: Мейерхольд, стоя перед поэтом на коленях, восклицал: "Гений! Мольер! Шекспир!" Маяковский ненадолго оживлялся.

  И вот в один прекрасный момент на Лилю обрушились сразу два сообщения, каждое из которых было способно ее доконать. Первое - от самого Маяковского: позвав ее погулять по их любимым заснеженным переулкам, он сделал, возможно, самое трудное признание в своей жизни: "Все, Лиличка. Я твердо решил - женюсь на Татьяне и перевожу ее в Москву. Там жить не смогу, сама знаешь. Прости. Ведь мы давно ничего друг от друга не скрываем".

  Через пару дней жена Агранова Валентина в задушевном разговоре с Лилей заметила, что Володя стал "плохо вести себя за границей", критиковать Россию... Похоже, он действительно хочет жениться на этой Яковлевой и собирается остаться в Париже, по другую сторону баррикад. Слушая Валентину, Лиля нервно курила одну сигарету за другой... Вряд ли она тогда отдавала себе отчет в том, что, играя на ее чувствах, Лубянка вершила свои дела отчасти и ее руками.

  11 октября 1929 года у Бриков, как всегда, на огонек собрались друзья. Тут же мрачнее тучи сидел Маяковский. Вечерняя почта доставила письмо от Эльзы. Лиля "почему-то" решила зачитать его вслух. В письме сообщалось, что Татьяна Яковлева выходит замуж за какого-то виконта, венчание пройдет в церкви, как полагается, с флердоранжем, в белом платье... По мере приближения к концу письма Лилин голос звучал все менее и менее уверенно: сестра предусмотрительно просила ничего не говорить Володе, иначе он может устроить скандал и расстроить Татьянин брак. Лиля смущенно прочла это замечание вслух и запнулась: Маяковский молча поднялся из-за стола и вышел из комнаты.

  Лиля не просто доставила себе невинное женское удовольствие угостить Маяковского "хорошей" новостью: ей было прекрасно известно, что на самом деле Яковлева в то время и не помышляла о замужестве- ведь виконт дю Плесси только-только начал ухаживать за Татьяной! Однако именно в октябре Эльза поспешила заверить Яковлеву, что Маяковский к ней в Париж точно не приедет, так как ему отказано в визе. Возможно, этим и объясняется то, что Яковлева неожиданно перестала ему писать (а может быть, ее письма просто перестали до него доходить). Он же слал и слал ей "молнии", полные горечи и недоумения: "Детка, пиши, пиши и пиши! Я ведь все равно не поверю, что ты на меня наплюнула".

  Весной 1930 года Лиля с Осипом вдруг решили прокатиться в Берлин - как значится в официальных документах, "осматривать культурные ценности". Складывается впечатление, что эта совместная поездка - а супруги Брик уже много лет никуда вместе не ездили - была в первую очередь нужна не им, а кому-то еще. Похоже, что Бриков просто в нужное время "уехали" из Москвы. 15 апреля в одном из берлинских отелей их ждала вчерашняя телеграмма, подписанная Аграновым: "Сегодня утром Володя покончил с собой".

  В Москве обезумевшую от горя Лилю ждал еще один удар: предсмертное письмо Маяковского (тоже почему-то написанное за два дня до смерти!): "Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо". Верная себе Лиля тут же позвонила Hope Полонской и попросила не приходить на похороны, чтобы "не отравлять своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным". Нора не пришла - в это время ее как раз вызвали к следователю...

  На следующий день после похорон, 18 апреля 1930 года, Лиля попросила Нору зайти к ней. Актриса МХАТа Нора Полонская, жена Михаила Яншина, была последней любовницей Маяковского, с которой в свое время его свела сама Лиля, чтобы отвлечь от опасной соперницы Яковлевой. Нора чистосердечно рассказала Лиле и о романе с Маяковским, и о его последних днях.

  ...Стоило Лиле уехать, как Маяковский вдруг стал грубо требовать, чтобы Нора бросила Яншина и вышла за него замуж. Говорил, что ему невыносимо тяжело жить одному, что ему страшно. В тот роковой день, 14 апреля, он был почти невменяем. (Весной 1930 года депрессия Маяковского достигла пика, и он уже с трудом себя контролировал.) Видя его состояние, Нора пообещала после спектакля объясниться с мужем и переселиться к поэту в Лубянский проезд. Когда она ушла - раздался выстрел.

  Всю свою долгую жизнь Лиля Юрьевна проклинала эту берлинскую поездку, повторяя, что если бы она была рядом, Маяковский остался бы жив. Она не сомневалась, что это было самоубийство.

  Имя Вероники Полонской, упомянутое в предсмертном письме, забудется как случайное, а в истории рядом с именем великого поэта останется только она, Лиля Брик, его вечная любовь.

  ...23 июля 1930 года вышло правительственное постановление о наследниках Маяковского. Ими были признаны Лиля Брик, мать и две его сестры. Каждой из них полагалась пенсия в 300 рублей, по тем временам немалая. Лиля также получила и половину авторских прав, другую половину поделили родные Маяковского. Признав за Лилей Брик все эти права, власти, по сути, признали факт ее двоемужия...