СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?

Автор этого материала относится к редкой категории профессионалов, работающих в экстремальных условиях. Они привыкли рисковать жизнью и даже порой жаждут вновь и вновь пережить это острое ощущение. Юрию Купрюхину приходилось работать на большой высоте, погружаться под воду с водолазами и даже участвовать в киносъемках в качестве каскадера.
Эти записки — своеобразная исповедь автора, размышляющего о причинах загадочной везучести, выручавшей его в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Что это, случайность или судьба? Разумеется, ответа на этот вопрос пока не существует. Но подумать есть о чем...

Тогда казалось, что все началось с куска кафельной плитки. Как он попал на крышу — неизвестно. Может, птицы занесли. Может, с самолета упал. Из гальюна миллионера. Или вездесущие мальчишки притащили...
Скат крыши был крутой и скользкий. На десятый день работы в компании скалолазов я не стал осторожней. Страховок не признавал, под ноги не смотрел.
Нога соскользнула мгновенно. Кафель противно пискнул по железу. Я пошатнулся и, падая навзничь, успел заметить, что кусок плитки ударился о небольшой барьерчик, отскочил и остановился. Я попытался перевернуться так, чтобы, уперевшись в этот барьерчик ногами, тоже остановиться. Но куртка зацепилась за что-то, меня развернуло параллельно краю крыши... И вот — я уже переваливаюсь через край. Тогда я почти не испугался — некогда было. Боролся с силой земного притяжения.
Поняв, что не удержусь, я хотел повиснуть на краю крыши на руках. Это оставляло какой-то шанс. Которого на самом деле не было.
Вдруг снизу, из двадцатиметровой глубины городского двора как будто дохнуло горячей волной, и меня вышвырнуло обратно на крышу. Как раз ногами на бордюр.
Очень горячо было лежать на раскаленном кровельном железе, но я не мог заставить себя встать даже на четвереньки.
Подбежали ребята. Все, как один, пристегнуты к страховкам. Помогли встать, потом усадили на коньке крыши.
— Сегодня тебе надо обязательно доработать, — сказал бригадир. — До конца, — особо подчеркнул он. — Иначе завтра вообще на высоту не сможешь выйти.
Все немного помолчали. Бригадир вздохнул:
— Теперь всем — только со страховкой. Чтобы как положено! Только никак не могу понять, как же ты удержался?! Ведь уже был там...
Я пожал плечами.
— Ну, ладно. Работать, — продолжал он. — Ни за падения, ни за спасения нам денег платить не будут.
В тот раз я решил, что меня спасло какое-то сверхусилие, возможное лишь на грани смерти.
Этот случай постепенно забылся, потерял остроту. А зимой...
Я полз в водолазном костюме по дну Невы. Полз боком, держась двумя руками за здоровенную трубу. Течение было сильным. Если бы я отпустил руки, наверное покатился бы колобком по дну. Мимо проплывал мелкий мусор. Тащились по дну, переворачиваясь и подпрыгивая, какие-то черные сучья. Впрочем, видно было не дальше вытянутой руки. Наверху лед — темно. И мутная, грязная вода.
В шлеме зашипело: "Ну, как ты там?" — беспокоился на берегу страхующий водолаз. Связь была хорошей, водолаз слышал мое дыхание, но все же хотел слышать и голос. Мало ли что? Человек, потерявший сознание, тоже дышит.
Мне надо было пройти еще немного до конца трубы. Там — здоровенный, с автомобиль, бетонный ящик с зарешеченными окошками — водозаборник. Через него по трубе насосы гонят воду для большого заводского поселка на берегу Невы. Сегодня вода не поступала. Надо было выяснить причину. А может, сразу и почистить трубу — вытащить какой-нибудь промасленный ватник. За это прилично платили.
Мой локоть уперся в стену. Это и был водозаборник. Он же — то место, которое мне надо обследовать. Страховочный конец дернулся и стал слегка тянуть меня обратно. Сказывалось течение. По связи я услышал:
— Все, конца дальше не хватает. Не рассчитали. Иди обратно. Я тебя подтащу.
— Ч-черт! Осталось-то всего метра четыре. Опять все заново начинать?.. Слушай, я знаю, там, на катушке еще веревка есть. Это только провод связи короче. Давай, обрежь его. Я здесь минут пять и без связи покувыркаюсь. Целый день сэкономим.
— Нет!
Спорить в таких случаях не полагалось. Оставалось ругаться, что я и делал в следующие две минуты. После этого акваланг сломался — перестал поступать воздух. Дышать, соответственно, стало нечем...
Два человека, стоя на кромке льда, изо всех сил тащили из Невы канат, к которому через каждый метр был прикреплен тонкий провод. Примерно через минуту из-под воды, держась за канат, появился я. Ребята отчаянно пытались втащить меня на лед. Однако к такому варианту ничего не было готово — ни трапа, ни какой-нибудь лестницы. Я потихоньку стаскивал спасателей в Неву. Один из них подполз к самому краю льда, ухватился за мой акваланг и, перекатываясь, начал его тащить. Я захрипел.
И тут, как будто под водой появилась опора. Я встал, оказавшись в воде по пояс, и рухнул боком на лед. Страхующий водолаз мгновенно выхватил из-за пояса нож и полоснул мой костюм на уровне горла. Я высвободил голову, закашлялся, задышал.
Три человека лежали на льду метрах в трех от воды. Мимо них несло снежную кашу. У меня "горло" было разрезано, шлем запрокинут, я напоминал зверски убитого. И рядом — двое парней в ватниках и штанах цвета хаки.
Когда мы отдышались и пришли в себя, выяснилось, что никто так и не понял происшедшего. Я и сам не понял. В тот момент, когда я уже начал терять сознание, появилось ощущение, что на несколько секунд у меня под ногами возникло дно. Или какая-то подставка. Это и спасло мне жизнь. Еще хорошо, что Серега сообразил разрезать костюм...
Меня переодели. Втроем уселись в "Ниву", завели двигатель и включили печку. Достали бутылку водки. Руки у ребят все еще тряслись, а у меня — нет. Не успел испугаться.
Ребята переглянулись:
— Ну что, бросим монетку, кому за руль? Я видел: им просто необходимо выпить. Снять напряжение. У меня никакого напряжения не было. Я в этом происшествии играл пассивную роль.
— Давайте, я поведу. Мне пить что-то не хочется. Да и по делам еще сегодня поездить надо.
Ребята посмотрели на меня с нежностью и налили стаканы:
— Ну, за твое чудесное спасение!
Это был второй случай. Запомнилось именно "чудесное" спасение...
Вертолет висел над Ладогой. Я сидел у открытой двери в костюме для подводного плавания, похожий на зловещего киношного диверсанта. Даже нож был прикреплен к предплечью. Внизу, метрах в тридцати, прыгали мелкие серые волны. Конец октября, холод.
Летом у фильма денег не было, и теперь съемочной группе приходилось изображать ласковый июль. Во всем есть свои плюсы — за работу на холоде нам платили больше.
Я сел в "беседку", свесил ноги и скептически осмотрел тросик, на котором предстояло спускаться. Он был тоньше карандаша.
Вертолетчик перехватил мой взгляд:
— Ничего, не дрейфь! Он держит две тонны. Мы на нем "Волгу" поднимали.
Я развернулся спиной вперед и повис над бездной. Вертолетчики знали свое дело. Они держали меня над волнами так, что ласты чуть касались воды. Я сбросил актерское барахло, спасательные круги и тяжеленный булыжник (якорь), который держал на коленях. Наконец, отстегнулся и меня аккуратненько опустили в волны.
Перехватило дыхание. Я знал это ощущение. Надо было перетерпеть минуты три. Потом стало теплее. Точней, тело немного согревало воду, пропитавшую пористую ткань.
Я разбросал вещи по режиссерскому замыслу, чтобы было как у терпящих бедствие на море, и закрепил их якорем. Утонуть я не боялся. Костюм давал восемь килограммов положительной плавучести. Но это и мешало тоже. Волны вовсю кувыркали меня.
Наконец, я добился нужного эффекта: теперь на разбросанное мной барахло в воде должны улечься другие каскадеры, уже без костюмов. Их задача — пролежать в ледяной воде несколько минут. Пока будут снимать летнюю морскую сцену — "потерпевшие кораблекрушение" исчезают в морской дали. На самом деле, это вертолет отлетит подальше, оператор снимет, вертолет вернется и всех заберет, На все — не более десяти минут. Иначе — переохлаждение.
Я должен был всех пристегнуть к замаскированным спасательным кругам. Потом подняться, чтобы не попасть в кадр. И, когда отснимут, — опять в воду, помогать ребятам залезть в "беседку" и отрправить их наверх.
Сами закоченевшие каскадеры не смогут этого сделать. Потом я должен был собрать барахло и подняться сам.
Все шло по плану. Щелкнула хлопушка — "кадр 366". Я поднялся в вертолет, он взмыл, оператор нацелился, камера застрекотала. Я сидел у боковой двери, свесив ноги, и старался не думать о том, как холодно сейчас ребятам.
Стоп! Снято! Вертолет разворачивается и идет на едва видное, иногда пропадающее в волнах светлое пятно. Зависает над ним. Я поворачиваюсь спиной к двери и уже привычно повисаю на
тросике. Теперь не так страшно, как в первый раз. Через несколько секунд я в воде и вдруг слышу: "К Володе! Володе плохо!" Я медлю пару секунд, смотрю на Володю. Ему действительно нехорошо. Хотя, по моим часам, ребята были в воде всего семь минут. Поворачиваюсь, хватаю отпущенную было "беседку", начинаю втискивать в нее Володю. А он не очень-то поддается. Мешает тросик, которым каскадер пристегнут к спасательному кругу. Я боюсь его отстегивать. Если Володя пойдет ко дну, в мутной воде мне его не отыскать. К тому же, без грузов в моем костюме глубоко не нырнешь.
Наконец, удается поднять Володю на доску "беседки".
— Держись! За трос держись! — кричу я изо всех сил. Шум вертолета и плеск волн заглушают мой голос. Судорожно шарю под водой и никак не могу найти Володин страховочный карабин. Он запутался в тряпках. Вынимаю нож и обрезаю шнур. Теперь я могу застегнуть ремень на Володе. Есть! Он уже не держится руками, а висит на ремне, широко раскрыв рот.
Почему они не поднимают? Я не могу сообразить, в чем дело. Наконец, до меня доносится крик второго каскадера: "Сигнал, сигнал подай!" Ну, конечно, вертолетчики никогда не станут поднимать без сигнала. Что если кто-то запутался в тросике?
Я судорожно замахал руками над головой. Секунд через десять Володю втащили в вертолет. Я поплыл к Лене. Слава Богу, с ней было все в порядке. А что если мне не удастся запихать еще одного человека на эту чертову
доску? Я дышал, как будто пробежал четыреста метров. А "беседка" уже болталась рядом. Мне повезло: Лена, молодец, отстегнулась сама и, поймав тросик, лихо забралась на доску. Мне пришлось только пристегнуть ее ремнем. Пальцы у девушки окоченели и не сгибались.
Серега, третий "актер", не торопясь, сам отстегнулся, влез в "беседку", пристегнулся:
"Ну, я пошел тебе наливать! Давай скорей!"
Я лег на спину. Отдышался. Собрал вещи, аккуратно связал их, чтобы не запутаться, втиснулся в появившуюся "беседку" и только тогда обрезал якорь. Когда меня подняли до середины, то есть, метров на пятнадцать, "беседка" вдруг быстро пошла вниз! А метров с трех я рухнул в воду...
Одно дело прыгнуть в воду хоть с десяти метров. Гораздо хуже свалиться вниз вместе с двумя спасательными кругами исключительной твердости. Я сделал неполный оборот назад и приводнился на живот. Круги и актерские тряпки упали на меня. Отплевываясь, я смотал с себя тросик, выпутался из тряпок, лег на спину и стал ждать. Вертолет висел точно над головой.
Пока я размышлял о перспективах, с вертолета ко мне спустился тросик. На оборванном конце болтался термос. После первого же глотка я понял, что это воздушный привет от Сереги. Сил сразу прибавилось. Я тщательно связал оборванные концы тросика и уселся на доску. Подал знак. Мне не было страшно...
— Вообще-то ты должен был долбануть-ся, — объяснил мне командир вертолета. — Тросик перекусило лебедкой. Пока вы там на волнах болтались вверх-вниз, его заломило, этот залом попал между корпусом лебедки и валиком. А секунд за десять до этого я вдруг ни с того ни с сего стал опускать тебя вниз. Сам не знаю, почему. Мне показалось, что не я опускал, а лебедка сама сработала. Чего не бывает! Так что празднуй свой второй день рождения!
Меня мучили два вопроса: почему я так часто попадаю в критические, прямо скажем, ситуации? И что помогает мне из них выбираться невредимым?
После случившегося я основательно нарезался. Начал, согреваясь, потом продолжил, радуясь жизни, потом еще продолжил с Леночкой и Володей... И, наконец, дня через два очнулся в своей постели. В полусне-полубреду напрягал я память и вспомнил совсем другое.
...Ночь. Зима. Неосвещенная, раздолбанная и узкая улица Питера. Я преодолеваю ее с трудом. Сильно не новая машина громыхает на ямах, ухабах, люках, рельсах и прочих неровностях. Очень хочется спать. Вдруг из подвала, прямо под колеса, выскакивает здоровенный черный кот. А может, кошка. Скрипят тормоза, ревет сигнал. Пытаюсь ее объехать, но меня заносит. Перед капотом возникает столб. Удар и звон стекла!
Я тяжело вздыхаю. Выбираюсь подсчитывать потери. Кошка сидит рядом с машиной и умывается.
— Ну что же ты, — говорю, — милочка?!
Жить надоело?
Кошка подошла и потерлась о мою ногу. Потери в общем-то небольшие. Разбито
лобовое стекло, помят капот, треснула одна фара.
— Козел ты, козел! Нефиг было тормозить, — бурчит из подворотни одинокий алкаш. — Подумаешь, кошка!
— Да ну, — говорю я миролюбиво, — все-таки она живая. А тут — железо.
— Ну, если ты, козел, такой богатый... — почему-то обижается алкаш и исчезает в глубинах подворотни.
На его месте появляется старушка: "Сашенька, иди ко мне!"
Я только успеваю открыть рот, как кошка прыгает старушке на руки и тотчас уютно там устраивается. Я вздыхаю, устало машу рукой и залезаю в машину. Когда трогаюсь, старушка говорит:
— Ты хороший паренек. Это зачтется тебе.
— Спокойной ночи, бабушка, — отвечаю я.
Почему сейчас мне вспомнился именно этот случай? В сумерки поехал я на ту раздолбанную улочку. Остановился примерно там же, где была авария, и стал ждать. Прислонился головой к стеклу. Расслабился.
"Восьмерка" лихо выехала из-за поворота. С заносом рванула по рельсам. Вильнув, попыталась сбить черную кошку, перебегавшую ей дорогу, и понеслась дальше.
Я поехал за машиной из праздного любопытства. Мелькнула чья-то тень в подворотне. Может, старушка или тогдашний алкаш? "Восьмерка", не притормаживая, выскочила на главную дорогу, и тут огромный военный "Урал" ударил ее в левую переднюю дверь. Замял еще пару машин и отвалил. Где-то поблизости взвыла сирена.
Под дверью "восьмерки" растекалась густая красная лужа. Я протер глаза и поехал обратно. Решил поговорить со старушкой. Подъехал — никого нет. Снова прислонил голову к стеклу. Никого нет. Ну, нет и нет. Я посидел, посидел, да и поехал себе. Почему-то оглянулся на место, где стоял. Там ничего не было, кроме сухого пятна под машиной. Пока я стоял, начался дождик.
Но ведь, когда я отъезжал за "восьмеркой", дождь уже шел? Или я никуда не отъезжал? А прислонил голову к стеклу... Ну, конечно! Мистика? Я поехал домой и по дороге увидел разбитую "восьмерку" и ту жуткую лужу под ней...
С тех пор со мной ничего подобного не приключалось. Хотя работу я не изменил. Видно, прошла черная полоса моей жизни.
Теперь на дороге я объезжаю даже лягушек. У них ведь тоже своя судьба...

Юрий КУПРЮХИН