Эротические рассказы
В один из вечеров, когда я находился вне города, Настя решила пойти сподругой
вночной клуб развеяться. Порядочно выпив, женщины присоединились к толпе танцующих
и не успели опомниться, как оказались в объятиях двух достаточномолодых ребят,пригласивших
их на медленный танец.
На площадке было очень темно и когда ладони партнера опустилась на ягодицы, Настя
не стала беспокоиться, зная, что никто этого не заметит. Но когда одна ладонь
стала откровенно поглаживать ягодицу, а вторая легла ей на шею и с силой притянула
к груди, Настя заволновалась. Впрочем, как ни стыдно в этом было признаться, ей
было приятно: музыка обволакивала как туман, алкоголь приятно кружил голову, да
и парень был достаточно мил собой.
Быстро сообразив, что сопротивления не будет, парень прижал ее к себе крепче и
она почувствовала как ей в живот уперся сдерживаемый лишь молнией его джинсов
воспрянувший стальной пружиной член.
Парень прижался губами к уху Насти и спросил, одновременно просовывая свою руку
ей сзади под юбку : "Как тебя зовут?". У Насти перехватило дыхание от
неожиданности, но она ответила, услышав в ответ , что незнакомца зовут Сергей.
Тот не стал мешкать и спрашивать разрешения, а просто просунул руку еще глубже
- и вот его ладонь уже поглаживала ее голые и полные ляжки.
Настя почувствовала растущее в ней возбуждение и сама не заметила, как буквально
вжалась в Сергея, отвечая на его запретные ласки покачиванием своих бедер. Один
танец плавно перешел в другой, а они все не размыкали объятий. Краем глаза Настя
заметила, что Светка, ее подруга, то же замужняя женщина, находится в похожем
положении, и спрятав свое лицо на груди партнера, безропотно принимает его ласки.
Возбуждение росло, и когда Сергей предпринял новый маневр, она безропотно ему
подчинилась: следуя его тихим командам, расстегнула ширинку на его джинсах, нашла
потайной кармашек в трусах и обхватила пальцами теплый, подрагивающий и твердый
как камень член. В ответ, тот пролился маленькой каплей тягучей жидкости. И тут
же она почувствовала, как его ладони мертвой хваткой вцепились в ее ляжки и стали
бесстыдно мять их, как резиновые мячики. То, что она делала, то же было бесстыдством;
практически , когда ее пальцы прикоснулись к плоти чужого мужчины, это уже было
изменой, вне зависимости от того, соприкоснется ли потом эта плоть с ее плотью.
Поняв, что незримая черта, отделявшая верную жену от распутной женщины, перейдена,
и назад ничего не вернешь, Настя, как ни странно, почувствовала себя лучше; напряжение
и некоторая нервозность прошли, она сама себе улыбнулась и полностью отдалась
все возраставшей истоме. Ее пальцы сжались в ладонь, имитируя влагалище, и умело
принялись мастурбировать член Сергея, запоминая его рельеф, размеры и изучая реакцию.
А реакция была самая естественная: Сергей, немного отстранившись, застегнул молнию
и, взяв Настю за руку, вывел ее из круга и повел по коридорам клуба, пока не привел
к какой-то закрытой двери. Оставив ее стоять перед дверью, он попросил подождать
пару минут и куда-то убежал.
Настя не могла видеть, как он, найдя одного из менеджеров заведения, передал тому
определенную сумму денег и взамен получил ключ от комнаты. Еще был шанс остановиться
и уйти, и Настя уже было заколебалась и вроде бы даже сделала несколько шагов
в обратном направлении, - но тут появился широко улыбающийся Сергей, обнял ее,
поцеловал в губы и, не дав опомниться, открыл дверь и вместе с ней вошел внутрь.
Если бы Насте пришлось хоть раз побывать в публичном доме, она бы сразу поняла,
что интерьер комнаты оформлен именно в этом стиле: небольшое помещение занимали
средних размеров кровать, шкаф, тумбочка , умывальник и телевизор. Свет, льющийся
из двух красных светильников, окрашивал стены в таинственные и волнующие тона.
На тумбочке стоял магнитофон и Сергей включил его. Зазвучала музыка.
В этот момент чистоплотной Насте приспичило помыть руки и она склонилась над умывальником.
Сквозь плеск воды, она услышала звук падающих на пол джинсов Сергея и его приближающиеся
шаги. Его руки легли ей на бедра и притянули к себе. Она выпрямилась и увидела
в зеркале свое раскрасневшееся лицо, длинную тонкую шею, которую покрывали поцелуи
Сергея, его руки, поднимающиеся к вырезу ее рубашки; его пальцы, расстегивающие
пуговицы, открывающие взору ее крупную высокую грудь, скрытую под чашечками лифчика.
Застежка лифчика располагалась спереди и когда Сергей расстегнул их, лифчик распахнулся
и ее покатые с острыми сосками холмики прыгнули ему в ладони, которые тут же с
силой сжались и стали их мять, растягивать в стороны и сдвигать вместе. Настя
откинула голову и со стоном впилась губами в губы Сергея. Решив про себя, что
настало время переходить к более серьезным вещам, Сергей, продолжая одной рукой
мять груди Насти, вторую опустил вниз и, расстегнув несколько пуговиц на юбке
исходящей желанием женщины, просунул ее сразу под резинку полупрозрачных кружевных
трусиков. Его пальцы, соприкоснувшись с прикрытой треугольником волос заветной
щелью, тут же повлажнели от выделявшегося из нее сока. Средний палец вошел на
одну фалангу вглубь, остальные легли на раскрывшиеся как лепестки цветка половые
губы и сжали их.
... ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >>>
Голый Александр Ингольдович развалясь сидел на мягком пурпурном стуле и, откинув
голову назад, смотрел свысока то на пальцы, то на губы, то на член юного смуглого
мальчика, которого звали Виталик и который массировал сейчас Александра Ингольдовича
с видом старого бывалого волка тибетской медицины. Александр Ингольдович, глядя
на эту греческую статую, то всхлипывал горестно и безысходно, то умилялся и вдруг
порывался схватить Виталика за привставший член. Когда Виталик уварачивался, он
хлопал его по твердой гладкой заднице и, вздыхая, причитал как старая бабушка.
-- О, моя эрекция! О мой пламень! О мое хищное мужское начало! Где вы? Где вы?
Ау! Ну почему этот шарлатан, алчный юноша не может меня возбудить. Виталик, родной,
ты обленился, ты стал думать о выгоде, а не о моем бедном члене. О как я унижен,
как я унижен.
-- Александр Ингольдович -- обстоятельно объяснял Виталик, массируя его мошонку
-- я делаю все что можно. Поверьте мне. Я даже у мертвого поднять могу.
-- О низость! О, не знающая жалости молодежь! За мои же деньги он называет меня
мертвецом. Мальчишка, -- Александр Ингольдович потрепал Виталика за его светлые
шелковые кудри. -- Ну сделай что-нибудь, ты, уродец. Почему ты решил, что вечно
будешь трахать меня в задницу? Я вот возьму и трахну тебя сам. Почему ты не боишься
и не убегаешь?
-- Александр Ингольдович, я как врач, дававший клятву Гиппократа, должен вам сказать,
вы никогда никого не будете трахать в задницу.
-- О, сердце. Я ведь трахнул тебя пару раз. Разве ты забыл? Разве ты не помнишь
этих минут?..
-- Этих секунд, Александр Ингольдович. Это было так быстро и незначительно. Но
не бойтесь, -- сказал Виталик, увидев что клиент собирается заплакать и не дать
ему денег. -- У меня остался еще один секрет...
-- Животное -- взвыл Александр Ингольдович. -- Какой еще секрет, если вчера у
меня встал, по-настоящему, как в кино, понимаешь? Встал. О, Тарас! О божество
с огромным фаллосом! Каких жертв ты хочешь от меня?
-- Что вы там говорите? -- заволновался Виталик.
-- А-а-а! Животное. -- Александр Ингольдович возликовал. -- Тарас, мальчик с божественным
пенисом был у меня вчера, и я чуть не кончил на экран, чуть не разбил своим членом
этот вонючий монитор.
-- Вы опять подглядывали? Ах вы разнузданный старец! -- шутливо сказал Виталик
и тут же получил по морде. Большая лапа Александра Ингольдовича так впечаталась
в его правую щеку, как будто это был КАМАЗ, не успевший затормозить. Упав на пол
и сразу вскочив, он даже не решился посмотреть в глаза Александра Ингольдовича,
потому что один раз он уже пожалел, что посмотрел ему в глаза, когда тот был в
ярости. Это было когда Александр Ингольдович пытался трахнуть Виталика в первый
раз, и у него ничего не получилось. Виталик стоял теперь, виновато опустив голову
и немного прикрывая член.
-- Плохо пошутил? -- сказал тихо Александр Ингольдович.
-- Плохо, -- сказал Виталик. -- Больше так не буду.
-- Иди сюда -- Александр Ингольдович улыбнулся и ласково обнял Виталика за талию.
-- Люблю я вас, тварей неблагодарных, люблю -- он потрепал Виталика за член, и
когда тот засиял от счастья, отправил его домой.
-- Эльвира -- спел Александр Ингольдович в трубку телефона. -- Это я. Я хочу с
тобой поговорить, хочу воззвать к твоей совести. Где ты там, старая лесбиянка?
Эльвира взяла трубку двумя пальчиками и поднесла ее к своим надменно отрешенным
губам. Дело в том, что в данный момент она заполняла собой джакузи, и прозрачно-перламутровая
пена омывала ее со всех сторон, то есть настроение у нее было мечтательное, и
разговаривать с кем-либо ей было за падло.
-- Александр, эти ваши солдатские шуточки... Именно из-за них я не давала вам
так долго в студенческие годы. Впрочем вы тогда уже состояли в связи со студентом
Голубушкиным. Что вам надо от меня сейчас?
-- Эльвира...
-- Я все нашла. Как раз то, что нужно, трепетные, верные, член у него сантиметров
девятнадцать. Когда прислать?
-- Завтра, ангел мой, завтра в двадцать три ноль-ноль. Будь так добра.
-- Прощайте, Александр. Я моюсь. -- и Эльвира бросила трубку на толстый кожаный
пуфик, стоящий рядом с ванной.
Эльвира влюбилась. Она уже два часа представляла перед собой голую Сашеньку, и
ее било электротоком. Она содрогалась как электростанция. Сашенькины бедра, такие
узкие, с таким красивым лобком. А ее попка! Это криминал какой-то, это фашизм!
Разве можно так истязать пожилую страстную леди? Эльвира томно массировала свою
грудь, и слезы любви катились по ее щекам. Вернее это была вода, но Эльвира представляла,
что это слезы, и мысленно посылала Сашеньке разного рода откровенные признания.
Но Сашенька, как казалось Эльвире, не реагировала на это. И тогда она, мысленно
выкручивала ей руки, снимала с нее трусики и начинала лизать ей между ног. Саша,
конечно, тут же терялась, покрывалась волнительно-вкусным потом, и руки ее смягчались,
становились нежными, горячими. О гидростанция Днепрогэс, можешь ли ты тягаться
с этим воинствующим божеством лесбийской любви? Эльвира вскочила вдруг и, не вытираясь,
бросилась в комнату, где лежала прикованная цепью Настя. Настя, увидев возбужденную
агрессивную Эльвиру, сначала вздрогнула и как-то осунулась, предчувствуя расправу.
Потом же, когда Эльвира раздвинула ей ноги и исступленно как рыкающий лев, набросилась
на ее влагалище, Настя развеялась, потому что это возбуждало поневоле, это пленило
бы воображение самой искушенной шлюхи. Эльвира была в ударе. Если учесть, что
она всегда была в ударе, и всегда это кончалось для Насти плохо, то есть ее либо
лупили в конце, либо душили железным ошейником, то теперь, когда Эльвира забылась
экстазом так глубоко, можно было предполагать самые циничные, самые душераздирающие
последствия. Но вдруг Эльвира остановилась. Отдышавшись, она легла на подушку
около Насти и уставилась в потолок.
-- С любовью нельзя шутить. Она кусается. Правда, Настенька?
-- Еще она дерется.
-- Перестань юродствовать, золотце. Я плачу душой.
-- Как это? -- Настя засмеялась. Она в первый раз видела Эльвиру в таком призрачном
состоянии духа.
... ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >>>
ЧИТАТЬ ОСТАЛЬНЫЕ
Голый Александр Ингольдович развалясь сидел на мягком пурпурном стуле и, откинув
голову назад, смотрел свысока то на пальцы, то на губы, то на член юного смуглого
мальчика, которого звали Виталик и который массировал сейчас Александра Ингольдовича
с видом старого бывалого волка тибетской медицины. Александр Ингольдович, глядя
на эту греческую статую, то всхлипывал горестно и безысходно, то умилялся и вдруг
порывался схватить Виталика за привставший член. Когда Виталик уварачивался, он
хлопал его по твердой гладкой заднице и, вздыхая, причитал как старая бабушка.
-- О, моя эрекция! О мой пламень! О мое хищное мужское начало! Где вы? Где вы?
Ау! Ну почему этот шарлатан, алчный юноша не может меня возбудить. Виталик, родной,
ты обленился, ты стал думать о выгоде, а не о моем бедном члене. О как я унижен,
как я унижен.
-- Александр Ингольдович -- обстоятельно объяснял Виталик, массируя его мошонку
-- я делаю все что можно. Поверьте мне. Я даже у мертвого поднять могу.
-- О низость! О, не знающая жалости молодежь! За мои же деньги он называет меня
мертвецом. Мальчишка, -- Александр Ингольдович потрепал Виталика за его светлые
шелковые кудри. -- Ну сделай что-нибудь, ты, уродец. Почему ты решил, что вечно
будешь трахать меня в задницу? Я вот возьму и трахну тебя сам. Почему ты не боишься
и не убегаешь?
-- Александр Ингольдович, я как врач, дававший клятву Гиппократа, должен вам сказать,
вы никогда никого не будете трахать в задницу.
-- О, сердце. Я ведь трахнул тебя пару раз. Разве ты забыл? Разве ты не помнишь
этих минут?..
-- Этих секунд, Александр Ингольдович. Это было так быстро и незначительно. Но
не бойтесь, -- сказал Виталик, увидев что клиент собирается заплакать и не дать
ему денег. -- У меня остался еще один секрет...
-- Животное -- взвыл Александр Ингольдович. -- Какой еще секрет, если вчера у
меня встал, по-настоящему, как в кино, понимаешь? Встал. О, Тарас! О божество
с огромным фаллосом! Каких жертв ты хочешь от меня?
-- Что вы там говорите? -- заволновался Виталик.
-- А-а-а! Животное. -- Александр Ингольдович возликовал. -- Тарас, мальчик с божественным
пенисом был у меня вчера, и я чуть не кончил на экран, чуть не разбил своим членом
этот вонючий монитор.
-- Вы опять подглядывали? Ах вы разнузданный старец! -- шутливо сказал Виталик
и тут же получил по морде. Большая лапа Александра Ингольдовича так впечаталась
в его правую щеку, как будто это был КАМАЗ, не успевший затормозить. Упав на пол
и сразу вскочив, он даже не решился посмотреть в глаза Александра Ингольдовича,
потому что один раз он уже пожалел, что посмотрел ему в глаза, когда тот был в
ярости. Это было когда Александр Ингольдович пытался трахнуть Виталика в первый
раз, и у него ничего не получилось. Виталик стоял теперь, виновато опустив голову
и немного прикрывая член.
-- Плохо пошутил? -- сказал тихо Александр Ингольдович.
-- Плохо, -- сказал Виталик. -- Больше так не буду.
-- Иди сюда -- Александр Ингольдович улыбнулся и ласково обнял Виталика за талию.
-- Люблю я вас, тварей неблагодарных, люблю -- он потрепал Виталика за член, и
когда тот засиял от счастья, отправил его домой.
-- Эльвира -- спел Александр Ингольдович в трубку телефона. -- Это я. Я хочу с
тобой поговорить, хочу воззвать к твоей совести. Где ты там, старая лесбиянка?
Эльвира взяла трубку двумя пальчиками и поднесла ее к своим надменно отрешенным
губам. Дело в том, что в данный момент она заполняла собой джакузи, и прозрачно-перламутровая
пена омывала ее со всех сторон, то есть настроение у нее было мечтательное, и
разговаривать с кем-либо ей было за падло.
-- Александр, эти ваши солдатские шуточки... Именно из-за них я не давала вам
так долго в студенческие годы. Впрочем вы тогда уже состояли в связи со студентом
Голубушкиным. Что вам надо от меня сейчас?
-- Эльвира...
-- Я все нашла. Как раз то, что нужно, трепетные, верные, член у него сантиметров
девятнадцать. Когда прислать?
-- Завтра, ангел мой, завтра в двадцать три ноль-ноль. Будь так добра.
-- Прощайте, Александр. Я моюсь. -- и Эльвира бросила трубку на толстый кожаный
пуфик, стоящий рядом с ванной.
Эльвира влюбилась. Она уже два часа представляла перед собой голую Сашеньку, и
ее било электротоком. Она содрогалась как электростанция. Сашенькины бедра, такие
узкие, с таким красивым лобком. А ее попка! Это криминал какой-то, это фашизм!
Разве можно так истязать пожилую страстную леди? Эльвира томно массировала свою
грудь, и слезы любви катились по ее щекам. Вернее это была вода, но Эльвира представляла,
что это слезы, и мысленно посылала Сашеньке разного рода откровенные признания.
Но Сашенька, как казалось Эльвире, не реагировала на это. И тогда она, мысленно
выкручивала ей руки, снимала с нее трусики и начинала лизать ей между ног. Саша,
конечно, тут же терялась, покрывалась волнительно-вкусным потом, и руки ее смягчались,
становились нежными, горячими. О гидростанция Днепрогэс, можешь ли ты тягаться
с этим воинствующим божеством лесбийской любви? Эльвира вскочила вдруг и, не вытираясь,
бросилась в комнату, где лежала прикованная цепью Настя. Настя, увидев возбужденную
агрессивную Эльвиру, сначала вздрогнула и как-то осунулась, предчувствуя расправу.
Потом же, когда Эльвира раздвинула ей ноги и исступленно как рыкающий лев, набросилась
на ее влагалище, Настя развеялась, потому что это возбуждало поневоле, это пленило
бы воображение самой искушенной шлюхи. Эльвира была в ударе. Если учесть, что
она всегда была в ударе, и всегда это кончалось для Насти плохо, то есть ее либо
лупили в конце, либо душили железным ошейником, то теперь, когда Эльвира забылась
экстазом так глубоко, можно было предполагать самые циничные, самые душераздирающие
последствия. Но вдруг Эльвира остановилась. Отдышавшись, она легла на подушку
около Насти и уставилась в потолок.
-- С любовью нельзя шутить. Она кусается. Правда, Настенька?
-- Еще она дерется.
-- Перестань юродствовать, золотце. Я плачу душой.
-- Как это? -- Настя засмеялась. Она в первый раз видела Эльвиру в таком призрачном
состоянии духа.
... ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >>>
ЧИТАТЬ ОСТАЛЬНЫЕ
Александр Ингольдович был по-праздничному светел. Сердце его от чего-то умилялось,
и он с застенчивостью улыбался, глядя на чудесный серебряный поднос, который он
любовно заставил какими-то чашечками, сахарницами, вазочку с пироженными разместил,
статуэтку какую-то поставил работы Фоберже. Впрочем потом убрал и, вынув из кармана
какой-то порошок, виновато высыпал его в две чашечки с чаем. Гнусно конечно, но
он стар и немощен, ему можно простить некоторое малодушие. Все это он принес в
зашторенную темную комнату, где на кровати, освещенной сверху, лежали голые Петя
и Сашенька. Сначала они выглядели как сироты, которых барин сечет на конюшне за
то, что они украли у него краюшку черного хлеба. Но съев от неловкости по два
пирожных и запив все это чаем, они повеселели, оживились, и Петенька стал целовать
Сашу, лежа на ней сверху. Сашенькины ручки трогали его ягодицы, но пока еще как-то
неуверенно. Что же касается Александра Ингольдовича, то он замер, как затравленная
мышь в темной части комнаты и боялся шевельнуться. Только иногда он сжимал свою
ширинку и нервничал, что его вздохи могут быть услышаны молодыми людьми. Однако
затишье вскоре кончилось, потому что ребята ощутили вдруг странное возбуждение,
как будто кто-то их щекотал изнутри. Член Пети, который уже вошел в Сашу несколько
раз, как-то неожиданно выпрямился, набух и стал требовать от Пети более частых
движений. Петя задергал задницей как похотливый исполнитель мексиканских танцев.
А Саша при этом, вцепилась в его зад так сильно и так требовательно прижала ее
к себе, что он прямо смутился. Как же так, думал Петя, на них смотрят, их за деньги
покупают, а они так счастливы, так возбуждены. "Это не по-мужски", бесился
он, но ничего не мог поделать с тем огнем, который так сильно горел на самом конце
его члена. Находясь в таком унизительно двусмысленном положении и видя перед собой
очумелую Сашеньку, которая как нимфоманка хватала его ртом за все части тела и
кричала, он ко всему прочему, еще и услышал, как из темноты, из этого кромешного
ада доносятся мужские стоны и слышится какое-то шевеление. "Неужели он будет
дрочить", растерялся Петенька, "да он кажется, уже дрочит", "уже
дрочит". С Петей стало плохо, что к его ужасу никак не отразилось ни на его
члене, ни на Сашеньке. Оба они по-прежнему получали это, спонтанное, аморальное
удовольствие прямо на глазах у этого дядечки. Но дядечка не дрочил, дядечка вел
себя скромно, хотя и пыхтел как паровоз и вертелся в кресле всем своим мокрым
распаленным телом. Дядечка, кстати, вполне был достоин уважения и всякого почитания,
потому что другой бы на его месте давно уже оттрахал этих крестьянских, никому
не нужных детей. Задницы у них белые, губы красные, так и хотелось Александру
Ингольдовичу сначала надавать им по жопе, а потом вставить им что-нибудь потверже.
Чтоб они пришли потом к своим родителям в бревенчатую низкую избу, сели на лавочку
и заплакали "мамко, дескать, мамко нас барин облапил и оттрахал. Что нам
делать?" А мамка за это как задерет им рубахи -- они ведь без трусов ходили,
эти крестьянские детки, -- как отлупит их своей ручищей да и отправит на печку
спать.
На то он и барин, чтобы трахать, кого заблагорассудится. Наслаждаясь этакими вот
безобразными картинами крестьянского быта, Александр Ингольдович извелся вконец
от своей страсти, но ширинку так и не расстегнул. А Петенька тем временем в силу
своей крестьянской недоверчивости продолжал думать, что Александр Ингольдович
дрочит, потеряв всякую совесть. Думая так и видя перед собой обезумевшую, пере
возбужденную Сашу, он принял решение. "Он отомстит ей посредством анального
секса. Он сунет ей в задницу и будет трахать ее, как бы он не кричала". Как
решил так и сделал. Сашенька, разумеется подпрыгнула вверх, взвыла, вцепилась
зубами в шелковую подушку, и пальцы на ее руках онемели, как сильно она сжимала
свои кулачки. Трахать конечно было нелегко, поскольку попка у нее была маленькой,
девственной и не пускала член дальше половины. Но Петенька, не смотря на трудности,
пропихивали и пропихивал. Головка члена болела, кожа на нем натягивалась, но он
пихал и пихал. Нечего было ей так тащиться на глазах у этого хмыря. Дома почему-то
она так не тащилась. Сашенька заплакала. Настоящие большие слезы покатились по
ее щечкам, и Александр Ингольдович чуть не ахнул, когда их увидел. Так это было
изыскано, свежо, по-крестьянски невинно. Ну кто еще может заплакать, такими прозрачными
горючими слезами? Кто еще способен на этот откровенный унизительно-прекрасный
акт? Ах, думал Александр Ингольдович, он все таки уедет в деревню и заведет себе
крепостных, хоть немного, хоть парочку.
Сперма была уже на подходе, когда Петя вдруг увидел, что из темноты к их кровати
вышел Александр Ингольдович. При этом а нем не было ни брюк, ни трусов, а нечто
снизу приподнимало его рубашку. Петя присмотрелся и чуть не упал в обморок, это
был на четверть вставший член Александра Ингольдовича, его мужское достоинство,
если выражаться цинично. Петя продолжал трахать Сашеньку дико взирая на то, как
Александр Ингольдович подходит к его жене, как приподнимает руками ее подбородок,
как дает ей в рот и, как Саша, его жена, начинает сосать. Не в охотку, конечно,
может быть, сомневаясь в чем-то, но она сосет и, этот динозавр становится сам
не свой от удовольствия. "Саша", молча закричал Петя. Он по инерции
еще продолжал трахать Сашу, но рот его открывался все шире и шире от ужаса и безысходности.
Наконец, как бы очнувшись от глубокого сна, Петя вскочил с кровати, метнулся к
серебряному подносу, схватил его и с непонятным грудным звуком бросил в несчастного
возбужденного Александра Ингольдовича. Тот стоял растерянно, тяжело дышал и разводил
руками. Подлинное счастье светилось на его лице, "как хорошо сосет твоя молодая
жена" мог прочитать на нем Петенька, и, очевидно, прочитав это, и не найдя
никаких аргументов против, он схватил с пола свои трусы, майку, брюки, еще что-то,
что попалось под руку и выбежал из комнаты. Сашенька сразу же метнулась за ним.
Но тут Александр Ингольдович схватил ее и повалил на кровать, даже не дождавшись
пока за Петей хлопнет дверь.
... ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >>>
ЧИТАТЬ ОСТАЛЬНЫЕ
Александр Ингольдович был по-праздничному светел. Сердце его от чего-то умилялось,
и он с застенчивостью улыбался, глядя на чудесный серебряный поднос, который он
любовно заставил какими-то чашечками, сахарницами, вазочку с пироженными разместил,
статуэтку какую-то поставил работы Фоберже. Впрочем потом убрал и, вынув из кармана
какой-то порошок, виновато высыпал его в две чашечки с чаем. Гнусно конечно, но
он стар и немощен, ему можно простить некоторое малодушие. Все это он принес в
зашторенную темную комнату, где на кровати, освещенной сверху, лежали голые Петя
и Сашенька. Сначала они выглядели как сироты, которых барин сечет на конюшне за
то, что они украли у него краюшку черного хлеба. Но съев от неловкости по два
пирожных и запив все это чаем, они повеселели, оживились, и Петенька стал целовать
Сашу, лежа на ней сверху. Сашенькины ручки трогали его ягодицы, но пока еще как-то
неуверенно. Что же касается Александра Ингольдовича, то он замер, как затравленная
мышь в темной части комнаты и боялся шевельнуться. Только иногда он сжимал свою
ширинку и нервничал, что его вздохи могут быть услышаны молодыми людьми. Однако
затишье вскоре кончилось, потому что ребята ощутили вдруг странное возбуждение,
как будто кто-то их щекотал изнутри. Член Пети, который уже вошел в Сашу несколько
раз, как-то неожиданно выпрямился, набух и стал требовать от Пети более частых
движений. Петя задергал задницей как похотливый исполнитель мексиканских танцев.
А Саша при этом, вцепилась в его зад так сильно и так требовательно прижала ее
к себе, что он прямо смутился. Как же так, думал Петя, на них смотрят, их за деньги
покупают, а они так счастливы, так возбуждены. "Это не по-мужски", бесился
он, но ничего не мог поделать с тем огнем, который так сильно горел на самом конце
его члена. Находясь в таком унизительно двусмысленном положении и видя перед собой
очумелую Сашеньку, которая как нимфоманка хватала его ртом за все части тела и
кричала, он ко всему прочему, еще и услышал, как из темноты, из этого кромешного
ада доносятся мужские стоны и слышится какое-то шевеление. "Неужели он будет
дрочить", растерялся Петенька, "да он кажется, уже дрочит", "уже
дрочит". С Петей стало плохо, что к его ужасу никак не отразилось ни на его
члене, ни на Сашеньке. Оба они по-прежнему получали это, спонтанное, аморальное
удовольствие прямо на глазах у этого дядечки. Но дядечка не дрочил, дядечка вел
себя скромно, хотя и пыхтел как паровоз и вертелся в кресле всем своим мокрым
распаленным телом. Дядечка, кстати, вполне был достоин уважения и всякого почитания,
потому что другой бы на его месте давно уже оттрахал этих крестьянских, никому
не нужных детей. Задницы у них белые, губы красные, так и хотелось Александру
Ингольдовичу сначала надавать им по жопе, а потом вставить им что-нибудь потверже.
Чтоб они пришли потом к своим родителям в бревенчатую низкую избу, сели на лавочку
и заплакали "мамко, дескать, мамко нас барин облапил и оттрахал. Что нам
делать?" А мамка за это как задерет им рубахи -- они ведь без трусов ходили,
эти крестьянские детки, -- как отлупит их своей ручищей да и отправит на печку
спать.
На то он и барин, чтобы трахать, кого заблагорассудится. Наслаждаясь этакими вот
безобразными картинами крестьянского быта, Александр Ингольдович извелся вконец
от своей страсти, но ширинку так и не расстегнул. А Петенька тем временем в силу
своей крестьянской недоверчивости продолжал думать, что Александр Ингольдович
дрочит, потеряв всякую совесть. Думая так и видя перед собой обезумевшую, пере
возбужденную Сашу, он принял решение. "Он отомстит ей посредством анального
секса. Он сунет ей в задницу и будет трахать ее, как бы он не кричала". Как
решил так и сделал. Сашенька, разумеется подпрыгнула вверх, взвыла, вцепилась
зубами в шелковую подушку, и пальцы на ее руках онемели, как сильно она сжимала
свои кулачки. Трахать конечно было нелегко, поскольку попка у нее была маленькой,
девственной и не пускала член дальше половины. Но Петенька, не смотря на трудности,
пропихивали и пропихивал. Головка члена болела, кожа на нем натягивалась, но он
пихал и пихал. Нечего было ей так тащиться на глазах у этого хмыря. Дома почему-то
она так не тащилась. Сашенька заплакала. Настоящие большие слезы покатились по
ее щечкам, и Александр Ингольдович чуть не ахнул, когда их увидел. Так это было
изыскано, свежо, по-крестьянски невинно. Ну кто еще может заплакать, такими прозрачными
горючими слезами? Кто еще способен на этот откровенный унизительно-прекрасный
акт? Ах, думал Александр Ингольдович, он все таки уедет в деревню и заведет себе
крепостных, хоть немного, хоть парочку.
Сперма была уже на подходе, когда Петя вдруг увидел, что из темноты к их кровати
вышел Александр Ингольдович. При этом а нем не было ни брюк, ни трусов, а нечто
снизу приподнимало его рубашку. Петя присмотрелся и чуть не упал в обморок, это
был на четверть вставший член Александра Ингольдовича, его мужское достоинство,
если выражаться цинично. Петя продолжал трахать Сашеньку дико взирая на то, как
Александр Ингольдович подходит к его жене, как приподнимает руками ее подбородок,
как дает ей в рот и, как Саша, его жена, начинает сосать. Не в охотку, конечно,
может быть, сомневаясь в чем-то, но она сосет и, этот динозавр становится сам
не свой от удовольствия. "Саша", молча закричал Петя. Он по инерции
еще продолжал трахать Сашу, но рот его открывался все шире и шире от ужаса и безысходности.
Наконец, как бы очнувшись от глубокого сна, Петя вскочил с кровати, метнулся к
серебряному подносу, схватил его и с непонятным грудным звуком бросил в несчастного
возбужденного Александра Ингольдовича. Тот стоял растерянно, тяжело дышал и разводил
руками. Подлинное счастье светилось на его лице, "как хорошо сосет твоя молодая
жена" мог прочитать на нем Петенька, и, очевидно, прочитав это, и не найдя
никаких аргументов против, он схватил с пола свои трусы, майку, брюки, еще что-то,
что попалось под руку и выбежал из комнаты. Сашенька сразу же метнулась за ним.
Но тут Александр Ингольдович схватил ее и повалил на кровать, даже не дождавшись
пока за Петей хлопнет дверь.
... ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >>>
