Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Чтоб вы так жили!

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 893 RSS
←   Март 2005   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://www.ermanok.net
Открыта: 28-05-2003

Автор
Яков

Статистика

893 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Чтоб вы так жили!


Информационный Канал Subscribe.Ru

Чтоб вы так жили!

Выпуск №102. 7 марта 2005г.

Всем любителям и профессионалам кино
"Должен вам заметить, сэр, что вы находитесь в месте, где показывают ФИЛЬМУ! У нас не принято распивать спиртные напитки, а тем более - приносить их с собой". ("Человек с бульвара Капуцинов") Подпишись, не пожалеешь! ;-)
Актеры советского и российского кино подписаться по почте | на сайте >>>
Веселые истории об актерах подписаться по почте | на сайте >>>
Памятные даты в мире кино подписаться по почте | на сайте >>>


Каждый день - обновления на сайте WWW.ERMANOK.NET

К читателю


Здравствуйте!
Какое-то чувство неловкости наступает у меня перед этим замечательным праздником - Днем 8-е марта. Как будто кто-то свыше приказывает поздравлять, дарить, признаваться в любви. А в другие дни - это так просто, чувства? Или все-таки признаваться надо тогда, когда есть такое чувство - любовь. К матери и дочери и, конечно же, к ЖЕНЩИНЕ. Отдавая ей дань за то, что мы - есть.

С праздником, дорогие мои. Пусть для вас самым главным будет то, что мы, мужчины, помним, что вы есть на Земле.


Все бы вам знать!
"Милда"

НИКОЛАЙ ГУДАНЕЦ

Теперь вы не найдете ни летнего кафе, где она любила сиживать за чашечкой кофе с коньяком, ни ее самой. Прежде, чем она растворилась в небытии, однажды покинув столик в углу низенькой решетчатой ограды, никто и не задумывался, какая у нее фамилия, носит ли она свое, всему городу известное имя, или оно попросту кличка, прилипшая к ней так же прочно, как бархатистая патина к статуе, парящей высоко над сутолокой проспекта.

Надо полагать, что все-таки имя перешло от живой женщины к статуе, а не наоборот. Но перейдя, оно вдруг омертвело, перестало выпадать на долю новорожденных девочек, словно скульптура с именем срослась и не позволяла завладеть им никому. Ступая на зыбкую тропу, сотканную из городских сплетен и преданий, мы перемахиваем через полвека и попадаем на городскую окраину, в самый конец Гертрудинской улицы, одноэтажный и дощаный, где среди говорливых евреев-портных и молодцеватых русских железнодорожников жила-была красавица по имени Милда, которую заприметил живший неподалеку знаменитый скульптор и пригласил позировать для памятника Свободы.

То были легендарные времена меж двух мировых войн, словно беззаботный куст жасмина меж двух пожарищ, когда реки текли молоком и медом, не было воздыханий и скорби, за лат покупали корову, ну, а за пятилатовик, наверное, полмира. Так и рассказывали детишкам вечерами на кухне о канувших, невозвратных временах довольства и свободы, ведь народ изведал столько гнета - немецкое время, польское время, шведское время, царское время, и всегда жили бок о бок с чужаками, под властью чужаков, слышали их нераспевную речь с куцыми гласными, ненавидели, смирялись, терпели, но среди всех этих времен сверкнула передышка, отхлынули орды завоевателей, и как дивный сон промелькнули два десятилетия - латышское время. Свое, наконец-то. Безо всех этих немцев, евреев, русских, уж им тогда показали, где их место. Были сами себе хозяева, жили привольно и богато. В доказательство разматывали бережно тряпицу, показывали увесистую серебряную монету с женским профилем, приносившую счастье. По широкому гуртику шла надпись:"Боже, благослови Латвию". Слово "Боже" приходилось как раз над головой женщины в венке, и этот заветный пятилатовик называли Милдой, как и великолепный монумент на центральном проспекте, где поодаль сбоку приютилось летнее кафе под полосатыми зонтиками, облюбованное богемой и фарцовщиками, а еще пожилой грузной дамой в строгом платье, аккуратной шляпке и тонких перчатках.

Меж столиков семенили голуби, они склевывали крошки, ворковали, ссорились из-за кусочка яблочной слойки, вспархивали на полотняные зонтики. Исподволь к пыльной городской жаре примешивалось горьковатое дыхание моря, и влажная истома висела над столицей несуществующей страны. Та счастливая привольная страна, без немцев, без русских, без евреев, давно была затоптана солдатскими сапогами, смята гусеницами бронемашин, расстреляна, сослана, изгнана, лишена герба и флага, развеяна по ветру, и лишь где-нибудь в бабушкиной шуфлядке, завернутая в тряпицу, покоилась монета, не имеющая хождения,ее называли почему-то Милдой и верили, что она приносит счастье. А располневшая Милда с обрюзгшим лицом и пятнами пота подмышками строгого платья неторопливо прихлебывала кофе с коньяком на террасе летнего кафе, под полотняным зонтиком,над которым струился солоноватый зной, в окружении бойких голубей, косматой богемы, упакованных в джинсы суетливых фарцовщиков, пересчитывающих медяки студентов, и так она сидела подолгу, целыми днями, глядя на монумент, возведенный в несуществующей, запретной стране и чудом уцелевший. Из постамента с барельефами и клубящимися по углам фигурами ввысь бил узкий бетонный луч. Он вздымался невесомо, протяжно, и над купами деревьев, кровлями домов, над городской пыльной сутолокой он возносил стройную медную фигуру. Струилось платье, туго схваченное золотым пояском, а воздетые над головой руки держали над городом три звезды, обломок бывшего герба, свидетельство мимолетной свободы, дерзко выживший памятник сгинувшему государству.

В долгих промежутках между терпкими глоточками, откинувшись на спинку стула, разморенная и отяжелевшая, она смотрела из-под фестонов зонтика в небо, на юную статую в темнозеленой патине, на себя. И видела, как бы со стороны, молодую женщину, стоявшую на подиуме в просторной мастерской, перед скульптором с прищуренными цепкими глазами, среди обломков гранита, комьев гипса и глины, разбросанных как попало увесистых орудий, послушных мужской руке, нащупывающей в комковатом хаосе упругую и несокрушимую форму; в этом было что-то от плотской любви, только еще невероятнее, неуловимей. А еще тоскливо ныли плечи под грузом воздетых кверху рук, потом усталость мешалась с невесомостью, собственное тело уплывало куда-то, ни рук, ни ног, лишь ломота между сведенных лопаток, словно ее плоть растворилась, перетекая в контуры будущей статуи, словно каждый комок, вмятый в каркас, уносил частицу ее живого тепла и крови.

Монумент стоил огромных денег, которых у правительства, как всегда, не хватало. Бросили призыв, народ стал собирать деньги, даже самые бедные жертвовали по лату, и сама Милда отдала на это дело увесистый серебряный пятилатовик с профилем девушки в венке, взамен получив памятный билетик, и так за четыре года, пока возводили постамент и обелиск, получилась колоссальная сумма в три миллиона - неслыханное богатство легло подножием для тоненькой медной женщины с золотыми звездами в воздетых, набрякших от усталости руках. Долго судили да рядили, какую надпись выбить на цоколе, до того дошло, что рабочие высекали буквы ночью, перед самым торжественным открытием, и когда сдернули покрывало, все увидели гордые простые слова:"Отечеству и Свободе". Иные зубоскалили, что уж слишком оно смахивает на кладбищенское надгробие, ведь полтора года назад в стране разогнали парламент и ввели диктатуру. Ну, а через пять лет приехали на танках русские, пришел каюк и отечеству, и свободе.

Прокатилась война, смела ратушу и колокольню собора Петра, однако памятник уцелел. Спустя годы русские задумали памятник взорвать, слишком уж вызывающе для них выглядела в самом центре города обращенная лицом на запад статуя Свободы. Даже если бы они сделали это, над проспектом осталась бы неисцелимая пустота, оправленная в форму бетонной иглы и фигурки на острие, но они не посмели. Говорят, вмешалась знаменитая скульптор, из Риги родом, тоже изваявшая знаменитый на весь мир понумент в самой Москве. А скорей всего, им просто не хватило духу.

И влюбленные парочки по-прежнему назначали свидания "у Милды", и ждали друг друга на гранитных ступенях, а седая располневшая женщина могла целыми днями просиживать за столиком кафе и смотреть на саму себя. Снизу статуя казалась не больше шахматного ферзя, не верилось даже, что в ней девять метров роста. Пройдут века, сменятся гербы и власти, названия и границы, все уйдет и развеется, но памятник останется. Ибо он врос в эту землю, в этот город и страну, возведенный после того, как убрали конную статую великого захватчика-императора, перед тем, как возвели, а потом снесли до основания статую плешивого революционера, и у гранитного подножия могут порхать любые мимолетные флаги, красно-бело-красные, и красные с серпом и молотом, и красные с белым кругом и свастикой, потом снова с молотом и серпом, а затем опять с белой полосой на красном фоне, какая разница, если свободы на самом деле нет, но есть мечта о ней, неуничтожимая и величественная, как гигантская каменная стрела с юной красавицей на острие.

Изредка завсегдатаи кафе почтительно испрашивали позволения угостить Милду, подносили ей пузатую общепитовскую стопочку коньяку и кофе в обгрызанной надтреснутой чашке. Дама снисходительно благодарила. Не всякий может похвалиться, что сидел за одним столиком со статуей Свободы и пил с ней молдавский коньяк.

Потом, как водится, все смешалось после затишья, памятник окружили ограждением из железных бочек в тот день, когда с трбуны выступил с речью, только подумать, сам американский президент, словно еще совсем недавно не стоял здесь заслон из пустых автобусов и милиция не разгоняла демонстрантов дубинками; прилавки стали ломиться от всяческой снеди, а голодные старушки понесли в роскошные антикварные магазины свои заветные серебряные монеты, приносящие счастье; настало межвременье, покуда кто-нибудь сильный и наглый не подомнет под себя, купив либо завоевав, крохотный клочок земли на берегу холодного моря, где грезит о свободе, зыбкой и никогда не бывшей, народ с певучим протяжным наречием; а еще, так уж вышло, исчезли полотняные опята над столиками летнего кафе, там воздвигли громоздкий четырехзвездочный отель усердные поляки, будто местные уже и строить разучились, а грузное тело чопорной дамы давно истлело в песке окраинного кладбища, и больше некому узнавать себя в очертаниях пустотелой медной статуи, взметнувшейся сквозь головокружительную толщу воздуха над почетным караулом, пикетчиками, прохожими, над парком и проспектом, над городом, страной, и тяжким земным шаром, среди ленивых облаков и голубей, на лезвии серого обелиска, в ознобе свободы и одиночества, теперь уже неисцелимого, навсегда.


Смотрите, кто пришел!
"У турецких берегов"

АНАСТАСИЯ ГАЛИЦКАЯ

(Из историй, рассказанных в дамской компании
за фужером горячего, крепкого чая)


Да…, бабоньки, а вот я вам сейчас историю расскажу – обхохочетесь! Было это пару лет назад. Мы тогда первый раз с супружником в Турцию подались. Да, вы знаете. Ленка ж путёвки подсуропила. Нет, Лен, я что, я ничего – мне понравилось, очень даже. Ну, так вот…

Поплыли мы на прогулочном катере в открытое море. Петька ещё пошутил, мол, плывём к родным берегам. Отплыли, значит, к самому, что ни на есть горизонту и встали на…, ну, как его…, склероз крепчал, маразм его в дышло!!! А, вспомнила – на рейд! Капитан нам ещё на берегу сказал, что плавать будем и рыбу ловить. Рыба – это мужикам, а мне так уж хотелось поплавать в чистом море, подальше от берега, прям сил никаких не было. Но я ж девушка опасливая, так я всё расспросила. Про то, как в воду спускаться, и про то, как подниматься. Всё оказалось проще некуда. Туда надо нырять, а оттуда по лесенке специальной вскарабкиваться. Я и успокоилась.

Когда капитан сказал, что уже можно в море прыгать, я не раздумывала ни минуты. Во-первых, потому что было ужасно жарко – солнце так и палило, буквально обжигая темечко, а во-вторых, оттого, что неожиданно получила такой мощный пин..., эээ..., толчок в спину, что так и полетела вся в растопырку – пузом в воду. Это Петька постарался! Гад! Перепугал меня чуть не до смерти… Но я пока летела поклялась, что отомщу ему всенепременно.
Не… Сейчас не об этом, это я вам потом расскажу, не перебивайте! Ну, так вот пнул он меня, значит, а сам – конь – стоит на палубе и лыбится. Смешно ему, видите ли, как я плюхнулась!

Потом ещё три бабочки-девочки тоже в воду занырнули, и начали мы плескаться и резвиться, как те твои наяды морские. Здорово было, ничего не скажу. Внизу медузы огромные трепещут своими щупальцами, и узоры на них сине-фиолетовые, красивые и страшные. И, если приглядеться, то можно и рыбок всяких углядеть… Красота…

Ну, поплавали мы там, пока замерзать не начали и попросились на палубу. Бабочки те, значит, рраз и вылезли, подплываю и я к лестнице… И вижу, что у неё - у лестницы у этой - нижняя ступенька прям у самой воды располагается, то есть я-то – дура стоеросовая – думала, что она вниз хошь метра на полтора уходит, и я по ней поднимусь легко и непринуждённо…

Ты чего, Ленка, ржёшь? Знаешь, так и молчи! Тебе Петька, что ли, рассказал? Не Петька? А кто ж тогда? Ладно, потом выпытаю, так и знай. Хватит ржать, дай досказать!

Нет, девки, вы представьте себе – держусь я за ступеньку руками, а подтянуться-то не могу! Ни в какую! Живот, значит, в рай не пущает, да и вообще – конфигурация моя, сами понимаете…
Вооот… Смотрю, супружник волноваться стал – живот чешет и щёки раздувает, то есть, начал думательный процесс. Я-то знаю, что это у него надолго.
Испугалась, конечно.

Но не одна я. Турки тоже. Пока я по палубе гуляла, они смотрели, причмокивали и облизывались, а тут… Крикнули они мне, чтоб держалась покрепче, за лестницу взялись, тянут-потянут – вытянуть не могут. Позвали Петьку. Он за железку взялся, пузень свесил, зад отклячил, потянули они уж вчетвером – тянут-потянут…

Хватит ржать! Я ещё и половины не рассказала. Ржут, понимаешь!..

Э…, о чём это я?… Ах, да. В общем, и так они тянули, и эдак, и с положения сидя, и с положения лёжа – не могут меня из воды достать и всё тут. Сели они тогда и снова думать стали. Хором. Я, значит, в воде бултыхаюсь, как цветок в проруби, а они думают.

Лен, ты ж видела, как я на спине-то плаваю? Во-во! Как на столе. Вся сразу из воды выпихиваюсь наружу, могу и газетку запросто почитать и даже при этом руки и ноги не растопыривать. Однажды хотела чуточку себя притопить, так ничего не вышло! Так эти гады туреческие вместо того, чтобы спасать меня, встали у парапета, или как там эта загородка называется, и любуются на меня, глаза выпучивши. Я Петьке ору: «Ты, что там делаешь, вытаскивай меня, я ж сей минут отморожусь вся, как есть нафиг! Уж и посинела вся ажник до ногтей!» А он глядит, и будто дар речи потерял.

Потом они мне верёвку бросили, велели обвязаться и стали меня лебёдкой, что ли тащить… Ну, штука такая с ручкой. Двое вертят и на катушку верёвку мотают. То есть, они так только думали, что мотают, потому как ничего у них не вышло, только меня чуть той верёвкой на пополам не разрезали.

Так!.. Ещё кто-нибудь заржёт не ко времени – дальше рассказывать не стану! Так и знайте! И не перебивайте меня!

В общем, они мне скинули спасательный круг, верёвку от него к чему-то там привязали и решили меня до берега так и буксировать – в круге. Влезла я в него, а он - зараза – жёсткий такой и ужасно неудобный. И, как я в нём оказалась, так руками стало до воды не дотянуться, грести совсем не могу. А чего там грести-то? Они ход самый малый дали и потянули меня к берегу.

Тянут, значит, а я только и думаю, что будет, коли они резко притормозят? И так мне эта мысль в голову запала, что я уж стала себе представлять, как целуюсь с катерной задницей, причём, со всего размаха. Я и крикнула Петьке-то, чтоб, значит, не тормозили резко. А он мне: «А ты, Ласточка моя, если что, так в сторону отгребай, отгребай».
- Дурак ты, - заорала я, - сам бы и отгребал!
- Да не волнуйся ты, всё нормально будет, они мне обещали. Нравишься ты им.
- Ага! Так ты им скажи, что я их всех поцелую. На берегу. Если захотят.
И слышу, как капитан по-русски кричит: «Ми захочИм, захочИм!». Смотрю, а он на верхней своей маленькой палубке стоит и мне ручкой машет. Ну, я ему, конечно, тоже ручкой помахала. Из вежливости.

И вдруг… Понимаете, девки, вот он мне машет, а у меня перед глазами, как кадр из американского кино… Там тоже один гангстер на палубе всё ручкой помахивал, а на верёвке за бортом какой-то бедолага болтался. Он у них на счётчике был, да долг не выплатил. Так они его, гады, привязали, и что-то требовали им сказать. Не помню точно. Номера счетов, что ли… Он сказал, конечно, с перепугу-то, и они стали его к себе тянуть. А тут акула… И всё! И съела его нахрен и не подавилась даже, зараза… И кровища кругом... Бррр...

И как у меня перед глазами эта картина красочная встала, так я аж обмерла вся. Девки, я ж змей и акул боюсь, как сама не знаю чего! Прям до судорог! Я ж на них даже в телевизоре смотреть не могу – тошнит от омерзения!

И так меня с этими акулами припёрло, что я чуть не померла от страха. А тут вдруг ещё и про змей морских - самых ядовитых – вспомнила. Брррр!.. И вся я так испереживалась, что не помню даже, как они меня до мелкого места дотянули. Вооот…

Дотянули и кричат, чтобы я из круга-то вылезала, и сама на берег выбиралась. А я бы и рада вылезти-то, а только чувствую, что не могу. Хотеть хочу, а мочь не могу! Застряла. Мне б, дуре, вверх его тащить - через груди, они ж мягкие, а я вниз потянула… И всё! Намертво! И так мне обидно стало… Так обидно, что я чуть не разревелась.

А вокруг-то уж и народ собираться начал… Я и пошла на берег прямо в круге этом проклятом. Они там - на катере - канат отвязали и бросили. Вышла я на берег и иду, что твоя лебедь белая в одноимённом озере. Большая балерина. И вместо пачки – белый круг вокруг талии. И я, что под ним делается, не вижу, хоть тресни. То есть, шла я прямо – к ихней спасательной станции, а вот, куда там ногами ступала и не знаю. Только видела, как народ из-под меня в разные стороны шарахается, а сзади ещё какие-то взвизги раздаются. Не удержалась я и обернулась. Вы бы видели эту картину! Ха! Я ж про канат-то забыла! Я иду, лавирую, как могу, а он-то за мной тянется, и по людям, прям по людям. А канат настоящий – колючий, жесткий… Ужас! Да, если б по мне кто таким канатом прошёлся, я б поубивала к чёртовой бабушке!
Тут прибежал Петро и ещё с ним несколько наших. Они канат намотали и за мной, вроде как шлейф понесли. Вооот…

Пришли мы на станцию и стали с меня круг стаскивать. Ни в какую! Я ж говорю – намертво застрял! Они вокруг меня бегают, суетятся, все серьёзные такие, даже мрачные. Смотрела я на их возню мышиную, смотрела и такой меня смех разобрал, что я чуть не померла. Потому как мне круг-то смеяться не даёт в полную силу – стискивает.

- Ну, всё! – кричу, - не могу больше, мыльте меня!
- Как это мыльте, - Петька орёт, - ты что, баба, сказилась? Я тебе тут при всех раздеваться не позволю! Лучше так и живи – в круге!
- Дурка! Зачем мне раздеваться-то? Разведи мыло в ведре, да и полей на меня, авось выскочу.

Приволокли они ведро, высыпали в него чего-то, добавили воды, побултыхали и на меня перевернули. Мужики, одно слово! Хоть бы тёпленькой налили! А то ж прямо ледяной водой и обдали. Но то ли от этого холода я ужалась, то ли от смеха растряслась, то ли всё-таки мыло помогло, только поднажали мы на круг, а он с меня и сполз.
Хи-хи! Ха-ха! Гы-гы! Весело, конечно! Только мы с того курорта уехали дня через два. А то очень уж я там знаменитая стала. Попу-лярная. От слова "попа".

Местные всю дорогу вокруг толпились, большие пальцы показывали и ручки к сердцу прижимали… Помните, как в том анекдоте про армянское радио – «девушка, не надо портить ТАКУЮ фигуру этим холохупом!» А Петька, сами знаете, ревнивый, как чертяка. Вот он меня и увёз в другой город.

А я ему сказала: «Знаешь, Петюня, хочешь меня и дальше в жёнах иметь – катер покупай. И, чтоб лесенка была, как надо, чтоб под воду уходила, чтоб мне, значит, своё тело молодое и белое не калечить!» Что Петюня? Петюня на катер копит. Пусть копит. Если не катер, так шубу куплю. Из целого норкового стада. А на что останется, приобрету лесенку…

Ленк, а Ленк, а ты откуда историю-то эту знаешь? От местных? От каких таких местных? От турецких местных? Во дают… Значит, помнят…

Не…, а чё…, приятно даже…


Мои истории за жизнь


Я кручу напропалую
С самой ветренной из женщин,
Я тебя ко всем ревную,
И ни больше, и ни меньше.

Даже рву одежду пьяный -
Нынче что-то стал нестойкий,
Заревную хоть к туману,
Из-за дружеской попойки.

Встречу солнце я с рассветом,
Сердцу больно вопреки,
Мы ж с тобой, при всем, при этом,
Берега одной реки...



Здоровья и благополучия!
Ваш Ермак

Моя почта


Интересные ссылки

1.ZipSites.ru
Архивы сайтов на любой вкус.
Вы много времени проводите в Интернете, когда вам нужно найти ответ на интересующий вас вопрос? Зачем? За вас уже все сделали. Заходите, и все найдется.

2.Потому что круглая Земля.

Смешные и познавательные истории о путешествиях автора по разным странам. Принимаются для публикации рассказы и информация. Чем раньше пришлешь - тем быстрее прочтешь. Почитайте, улыбнитесь - и к вам потянутся люди. Время пошло.

3.Мастера и шедевры.
Интересные рассказы о выдающихся художниках - от Древнего Египта до наших дней. Об их жизни и творчестве, о картинах и тех, кто на них изображен.
По книге И. Долгополова "Мастера и шедевры".
Для истинных любителей искусства.


Каждый день - обновления на сайте WWW.ERMANOK.NET

Рассылки Subscribe.Ru
Чтоб вы так жили!
Архив рассылки "Чтоб вы так жили!"

http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/		 Подписан адрес:
Код этой рассылки: rest.joke.takzhili1951		 Отписаться
В избранное