Приношу свои извинения за дубляж рассылки №399 (вышла и во вторник
и в пятницу), спешу исправить эту оплошность.
В этой рассылке я хочу познакомить Вас с осмыслением выполнения заповедей
Распятого Христа в изложении митрополита Антония Сурожского:
“Оправдать” себя тем, что, поступая определенным образом,
я бываю “прав” перед Богом, нельзя, потому что “правым” человек не бывает;
и не потому, что он никогда не может оправдаться, а потому что не в
этом дело: заповедь нам дана, чтобы мы могли вырасти в новую меру понимания
и в новые измерения жизни.
Поэтому когда мы говорим о том, чтобы жить по-христиански, речь не
идет о том, чтобы в Евангелии или вообще в Новом Завете найти все правила,
какие были указаны Спасителем Христом, апостолами, и их выполнять. Ведь
можно механически выполнить правило, к которому ты душой никаким образом
не приобщен.
Я помню случай; мне его рассказала дочь человека, о котором идет речь.
Это был верующий христианин, твердо убежденный, что он должен выполнять
каждую заповедь Христову; сколько умел, он так и делал. Но вот один
пример того, как он подходил к этому выполнению. Он был человеком с
достатком, дом у него был хороший, полы начищены. Когда к нему в дверь
стучался нищий, он ему открывал, останавливал бедняка на пороге и говорил:
“Стой, где стоишь, не влезай в мой коридор своими грязными сапогами”.
Потом он выносил нищему тарелку супа с куском хлеба и говорил: “Ешь!
— но на дворе”. Когда с едой было кончено, он ему давал какую-то монетку:
“А теперь уходи!” И он считал, что выполнил заповедь Христову “накорми
голодного”. Технически он это сделал: человек съел хлеб, съел суп, получил
полтинник и ушел. А с чем он ушел? Он ушел, вероятно, с чувством, что
— да, он не такой голодный, у него и полтинник есть на будущее, хоть
на один обед или просто на рюмку водки — а человеческого отношения он
не встретил.
В обратном порядке я могу дать пример, который меня очень тронул в
свое время. Во время немецкой оккупации я преподавал в Русской гимназии
в Париже. Среди воспитателей был очень суровый, строгий человек, который
когда-то был моим руководителем в летнем лагере; он был замкнутый, ни
с кем почти не общался, и никто, собственно, о нем ничего не знал; в
частности, не знали, в какой нищете он сам живет. Мы получали нищенский
оклад, и те из нас, кто мог, просто работали где-то еще ради того, чтобы
иметь возможность преподавать в гимназии. Он мало что мог делать и по
возрасту, и по здоровью, и по незнанию французского языка. И вот такая
картина: мальчики, девочки бегут в школу, идет туда же этот воспитатель.
У дороги сидит нищий, пред ним — шапка. Много народу проходит. Некоторые
проходят мимо, “не замечая” его, потому что стыдно посмотреть и не дать
ничего. А некоторые, проходя, просто в эту шапку кидают монетку, а на
человека даже не посмотрят. Они свое сделали; он для них не человек,
он — нищий; а нищий — это просто шапка. И вот подходит этот воспитатель.
Он остановился, снял шляпу и что-то сказал нищему; ничего ему не дал,
а нищий вскочил на ноги, обнял его, и они расстались. Это видели дети.
Когда он пришел в гимназию, дети его окружили и засыпали вопросами:
“Кто этот человек? Он что, вам родственник? Или знакомый? Почему вы
сняли шляпу? Вы ничего ему не дали, — почему же он вскочил и вас поцеловал?..
— и загнали воспитателя в угол, ему пришлось ответить. И он ответил
им приблизительно следующее: “Я шел пешком с другого конца Парижа, потому
что у меня на метро денег не было; я шел по дороге и издали видел этого
нищего; видел, как проходили люди мимо, видел, как некоторые бросали
монетку в его шапку, даже не взглянув на него. И я подумал, что если
я мимо него пройду и не окажу ему внимания, у него, может, умрет последняя
вера в человека: на него не только не взглянули, но даже не потрудились
от своего достатка самую малую полушку бросить ему. А денег не было!
Давать было нечего... Я остановился и снял шляпу перед ним, чтобы он
почувствовал, что мы на равных, что я в нем вижу равного себе человека,
а не нищего, и ему объяснил: Простите — я ничего вам не могу дать: у
меня ничего нет... И этот человек вскочил и меня обнял”.
Я сам с этим нищим говорил и прежде и поговорил после этого события.
И он мне сказал, что никогда его никто не одарил так богато, так щедро,
как этот человек, который ему не дал ничего, но признал в нем равного
себе человека, снял перед ним шляпу, объяснил, почему он не может ему
помочь, и попросил у него за это прощения.
Вот два примера: один человек все сделал по заповеди, другой как будто
никакой заповеди и не исполнил: нет заповеди, как отнестись к нищему,
когда нечего ему дать. Но он его одарил самым богатым даром: он его
убедил, он ему доказал, что он — человек, что к нему можно отнестись,
как к самому знатному: перед ним снять шляпу, перед ним извиниться,
с ним говорить, как с равным... Можно было бы даже больше сказать. Кто-то
из духовных писателей говорил о том, что нищие — это наши господа, что
мы обладаем богатством только для того, чтобы им служить, что богатство
в наших руках — не наше, что нам поручено им распоряжаться так, как
Бог распорядился бы: давать, чтобы ничего не прилипало к рукам, чтобы
мы ничего не считали своим, чтобы мы считали, что все, что у нас есть,
все без остатка принадлежит тому, кому это нужно.
Вот два примера с комментарием о том, что исполнение заповедей Христовых
— не просто дело выполнения закона, а нечто больше: это проявление Христовой
заботы и Христовой любви к тем, кому она нужна, без разбора, не ставя
вопроса, достоин ли этот человек, не ставя вопроса: не обманщик ли он?
— за это он ответит, а мы ответим за то, как мы к человеку отнеслись.