Читаем вместе Павел Санаев. Похороните меня за плинтусом(7/25)
Здравствуйте, Дорогие Друзья! в эфире ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ. ВЫПУСК 660
По адресу www.strokaslov.ru с настоящего момента и в будущем Вы всегда сможете найти афоризм, цитату или высказывания, проверенные временем. Концепция ресурса построена таким образом, что каждый посетитель может поделиться частичкой мудрости "в прямом эфире".
Хотя мне исполнилось семь лет, в школу бабушка решила меня пока не отдавать. Читать, писать печатными буквами и считать до двенадцати я умел и так, а рисковать моей жизнью ради арифметики и прописных букв бабушка считала лишним.
– На год позже пойдешь, – говорила она. – Куда тебя сейчас, падаль, в школу. Там на переменах бегают такие битюги, что пол ходуном ходит. Убьют и не заметят. Окрепнешь немного, тогда пойдешь.
Бабушка была права. Через год, когда я пошел в школу, мне пришлось подивиться ее проницательности. На перемене я столкнулся со средних размеров битюгом. Битюг ничего не заметил и побежал дальше, а я улетел под подоконник и затих. Спиной я ударился о батарею, и дыхание мое, казалось, прилипло к ее массивным чугунным ребрам. Несколько секунд я не мог вдохнуть и сгустившуюся перед глазами красноватую серость с ужасом принял за смертную пелену. Пелена рассеялась, и вместо скелета с косой надо мной склонилась
учительница.
– Добегался? – участливо спросила она, поднимая меня. – Правильно бабушка твоя просила запирать тебя на переменах в классе. Теперь так и буду делать.
С того дня я каждую перемену сидел в запертом классе и вспоминал бабушку, которая хотела, чтобы я перед школой окреп. Наверное, если бы я пошел учиться с семи лет, неокрепшим, она по сей день привязывала бы к той батарее букетики цветов, как привязывают их к дорожным столбам родственники разбившихся шоферов. Но я пошел с восьми, успел окрепнуть, и все обошлось. Из этого рассказа вы узнаете, как бабушка меня укрепляла.
Вскоре после моего дня рождения дедушка положил перед бабушкой белый конверт.
– Что это?
– Путевка, – ответил дедушка, и на лице его расцвело ожидание похвалы.
– Какая?
– Саше в санаторий. В Железноводск.
– Ты что, идиот? – ледяным голосом осведомилась бабушка, и ожидание похвалы на дедушкином лице увяло, как забытая в холодильнике петрушка.
– Наказал Бог с кретином жить, живи – терпи. Но тебя терпеть, Сенечка, лучше удавиться, – заговорила бабушка, объясняя дедушкину ошибку. – Кто там за этим уродом следить будет? Там врачи, кроме ОРЗ и геморроя, никаких диагнозов не знают. Куда им ребенка-калеку? Климат этот ему не подходит, лекарств там, каких надо, нету… А, что говорить! Тебе все равно. Тебе лишь бы показать: «Вот, Нина, я сделал!» Сам сделал, падите ниц! Ну так сунь себе эту путевку куда-нибудь на весь срок, что там указан.
Совать путевку дедушка никуда не стал и вместо этого предложил купить еще одну – для бабушки. Взрослый санаторий был рядом с детским, и бабушка могла бы лично следить за моим отдыхом, давать нужные лекарства и просвещать железноводских врачей в области диагнозов. Эта идея бабушке понравилась, путевку купили, и начались сборы.
Первым делом бабушка заказала в прачечной ярлычки с моей фамилией и стала пришивать их ко всем моим вещам, чтобы нянечкам и сестрам санатория не вздумалось унести своим вонючим детям колготки и рубашки, заработанные дедушкиным потом и бабушкиной кровью. На носки ярлычков не хватило, и на каждом из них пришлось вышивать фамилию отдельными буквами.
– Мать твоя тебе не вышивает, чтоб ей саван могильный вышили! – приговаривала бабушка, укладывая крупные стежки белой нитки так, чтобы они образовывали букву С. – Я до колик в глазах шью. На, клади в чемодан…
Когда с носками было покончено и все они, свернутые в клубочки, были уложены с другими вещами, бабушка начала собирать лекарства.
Шесть коробочек гомеопатических шариков, которые я должен был принимать через каждые три часа в определенной последовательности; колларгол и оливковое масло, которые мне надо было капать в нос; мексаформ, панзинорм и эссенцеале, которые я принимал за едой; супрастин – на случаи аллергии; порошки Звягинцевой – на случай астматического компонента и банка сока алоэ с медом для общей пользы. Банка эта в пакет с лекарствами не поместилась, и бабушка перед самым отъездом положила ее в сумку с вареной курицей.
На вокзал мы приехали за полчаса до отправления поезда. Бабушка, помахивая сумкой с курицей, шла впереди, я за ней, дедушка, который приехал нас провожать и тащил чемоданы, плелся сзади.
– Ни табло нормального нет, ничего, – сетовала бабушка. – Какой путь, черт его знает…
– Вон, Нина, пятый, – сказал дедушка, кивая на табло, где зелеными огоньками был высвечен номер пути, с которого отправлялся наш поезд.
– Точно? Подожди, пойду спрошу. Держи, Саша.
Думая, что я рядом, бабушка, не глядя, отвела назад руку и выпустила сумку. Я стоял в нескольких шагах и успел подхватить ее только печальным взглядом – сумка брякнулась о гранитные плиты вокзального пола, и сквозь ее полотняные бока стала просачиваться густая жидкость.
«Это не из курицы, – подумал я, – это разбилась банка алоэ с медом…»
– Будьте вы трижды прокляты! – затянула бабушка, поднимая сумку и заглядывая внутрь. – Вдребезги, – подытожила она и пошла вытряхивать осколки в урну. На полу осталась большая золотистая лужа.
– Тю-тю баночка! – заговорщицки подмигнул мне дедушка и заулыбался. Когда дедушка занес чемоданы в наше двухместное купе, вышел из поезда и с перрона стал умиляться нами через окно, бабушка достала из злополучной сумки курицу и, положив ее на стол, начала изучать.
– Осколки… Так и знала… Сенечка, в курице осколки! Двойные стекла вагонного окна не пустили бабушкин голос до слабого дедушкиного слуха, и дедушка ничего не понял.
– А?! – приложил он руку к уху.
– Осколки! Вся курица в осколках!
– Что?
– Курица в осколках от банки!
– А?!
– Глухое бревно! В курице осколки!
– Не слышу!
– Осколки!!! Нельзя есть!!!
Дедушка беспомощно развел руками. Бабушка, решившая, видно, что за оставшуюся до отправления поезда минуту она непременно должна втолковать про курицу, прибегла к пантомиме.
– Банка – крикнула она, сложив руки в замок так, чтобы получилось нечто округлое – Бах! Разбилась! – пояснила она, хватив этим округлым об стекло. – Осколки! Осколки! – Изображая осколки, бабушка стала тыкать щепотью в протянутую ладонь.
– Нормально доедете! – отмахнулся дедушка, который, как потом выяснилось, подумал, что бабушка боится крушения. – Ни пуха!
– К черту!
– А?!
Поезд тронулся.
– Вот и поели, – сказала бабушка, заворачивая курицу в бумагу. – Вся в стекле. Придется одни бутерброды жрать. Ты голодный?
– Нет еще.
– Давай тогда гомеопатию выпьем.
Бабушка вышла, похоронила мурашечное тело курицы в мусорном ящике и, вернувшись, достала из чемодана пакет с лекарствами. Коробочки с гомеопатией, чтобы не открывались, были туго стянуты вместе аптечной резинкой. Бабушка стала снимать резинку, сделала неловкое движение, и произошло ужасное – коробочки выскочили у нее из рук, по полу запрыгала масса белых шариков…
Я очень боялся бабушкиных проклятий, когда был их причиной. Они обрушивались на меня, я чувствовал их всем телом – хотелось закрыть голову руками и бежать как от страшной стихии. Когда же причиной проклятий была оплошность самой бабушки, я взирал на них словно из укрытия. Они были для меня зверем в клетке, лавиной по телевизору. Я не боялся и только с трепетом любовался их бушующей мощью.
Лавина, обрушившаяся в купе, была громадна. Она зародилась, когда бабушка уронила сумку, чудом удержалась, когда в курице обнаружились осколки, и теперь сошла во всем своем великолепии. Что это были за проклятия! Стук колес звучал рядом с ними, как тиканье часов! Какое счастье, что не я рассыпал гомеопатию!
Когда плафон на потолке погас и купе осветилось мрачным светом серо-голубого ночника, бабушка уложила меня спать. Она велела мне лечь ногами к окну, чтобы не надуло в голову, а чтобы не надуло в ноги, закутала их вторым одеялом. Спал я плохо. Bcю ночь на меня катились огромные железные шары и колеса. Они соударялись, сталкивались надо мной со страшным грохотом, я бегал между ними, боясь быть раздавленным, и просыпался, когда некуда было бежать. Проснувшись в очередной раз, я заметил, что уже утро.
