Эрик Хоффер, "Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений".

Начало – здесь.

45

Чем сильнее личность отождествляет себя с группой, тем выше ее способность противостоять насилию. Люди, легче пережившие нацизм, были членами или единой партии (коммунисты), или церкви (священники и высшее духовенство), или тесной национальной группы. Индивидуалисты, какой бы они не были национальности, не выдерживали. Западноевропейский еврей оказался самым беззащитным: отвергнутый неевреями (даже в концлагерях) и не имея связей с еврейской общиной, он оказался перед своими палачами один-одинешенек, покинутый всем человечеством. Теперь понятно, что средневековое гетто было для евреев скорее крепостью, чем тюрьмой: без ощущения крепкого единства и особенностей, налагавшихся на них гетто, евреи не смогли бы выдержать насилия и унижений тех темных столетий. Когда средние века вернулись на короткое десятилетие в наше время, они настигли еврея без древних мер защиты и раздавили его.

Неизбежный вывод, очевидно, таков: когда человек стоит перед лицом пыток и гибели, он не может надеяться на свои собственные силы. Единственно возможный для него источник силы — не в том, чтобы быть самим собою, а в том, чтобы быть частью чего-то могучего, великого и неистребимого. Вера тут, прежде всего, — процесс отождествления — процесс, когда личное перестает быть самим собой и становится частью чего-то вечного. Вера в человечество, в потомство, в судьбу «моей» религии, народа, расы, партии или семьи — это не что иное, как светлое видение того вечного, к которому мы присоединяем свое «я», неизбежно обреченное на истребление.

Страшно подумать, что современные диктаторы пользуются этим источником отчаянной храбрости не только для укрепления духа своих последователей, но и для того, чтобы сломать дух своих противников. В своих «чистках» старых большевистских вождей Сталину удалось превратить гордых и храбрых людей в раболепных трусов, лишив их возможности отождествлять себя с партией, которой они служили всю свою жизнь, и с народными массами России. От человечества за пределами России они — старые большевики — отрезали себя давным-давно. Они питали бесконечное презрение к прошлому и истории, которую продолжало творить капиталистическое человечество. От Бога они отреклись. У них не было ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни славы вне границ Святой Руси и коммунистической партии, которые целиком и безвозвратно были в руках Сталина. Они чувствовали себя, по словам Бухарина, «изолированными от всего, что составляет суть жизни». Поэтому-то они и «сознавались». Но, унижая себя перед коллективом верующих, они как бы вырывались из своей изоляции. Они возобновили общение с вечным целым тем, что оговорили себя, обвинили себя в чудовищных и невероятных преступлениях, — этим они как бы публично сбрасывали с себя свои личные «я».

Те же самые русские, раболепствующие перед сталинской тайной полицией, проявили — в одиночку или группой — невероятное мужество перед лицом вторгшихся нацистов. Причина этого, на первый взгляд, противоречивого поведения не в том, что «органы» Сталина были более жестокими, чем армия Гитлера, а в том, что перед лицом сталинских палачей русский человек чувствовал себя только маленьким индивидуумом, тогда как перед лицом немцев он чувствовал себя членом могучей расы, со славным прошлым и еще более славным будущим.

То же самое и в случае с евреями: по их поведению в Европе невозможно было представить их поведение в Палестине. Политика британских колониальных чиновников в Палестине была логична, но не проницательна. Они рассуждали так: если Гитлер сумел истребить шесть миллионов евреев, не встретив при этом серьезного сопротивления, то будет не так уж трудно справиться с шестьюстами тысячами евреев в Палестине. Но они убедились, что евреи в Палестине, когда бы они туда ни попали, оказались страшными врагами: храбрыми, стойкими и находчивыми. Еврей в Европе стоял перед врагом одинокой, изолированной личностью, живой пылинкой в вечном «Ничто». В Палестине — он чувствовал себя не человеческим атомом, а членом вечной расы, с (82:) историческим прошлым и захватывающим дыхание будущим.

М. Гамаюн, «Книга Золотой Лестницы.

Ступень вторая, СХОЖДЕНИЕ».

Начало – здесь.

Еще одна большая заметка на полях.

Вот что пишет Фернан Бродель в уже упомянутой работе по поводу геополитических особенностей формирования Всемирной Финансовой Пирамиды (вместо нашего термина он использует свой - «мир-экономика»):

«Мир-экономика может быть определен с помощью трех существенных признаков:

- Он занимает определенное географическое пространство; у него, стало быть, имеются объясняющие его границы, которые, хотя и довольно медленно, варьируют. Время от времени, через длительные промежутки, происходят неизбежные прорывы этих границ. Так случилось в результате Великих географических открытий конца XV века. То же произошло и в 1689 году, когда Россия, по воле Петра Великого, открыла свои пространства для европейской экономики. Представьте, что вдруг сегодня произойдет полное, решительное и окончательное превращение экономик Китая и СССР в открытые экономики – в этом случае окажутся прорваны границы западного экономического пространства в его сегодняшнем виде.

- Мир-экономика всегда имеет полюс, центр, представленный господствующим городом, в прошлом городом-государством, ныне – столицей, я хочу сказать – экономической столицей (в США – это будет Нью-Йорк, а не Вашингтон). Впрочем, в пределах одного и того же мира-экономики возможно одновременное существование – причем даже в течение довольно продолжительного времени – двух центров, например, Рим и Александрия эпохи Августа, Антония и Клеопатры, Венеция и Генуя времен войны за гавань Кьоджа (1378-1381), Лондон и Амстердам в XVIII веке до окончательного устранения господства Голландии, ибо один из двух центров всегда в конечном счете бывает устранен. Так, в 1929 году, после некоторых колебаний центр мира вполне определенно переместился из Лондона в Нью-Йорк.

- Любой мир-экономика состоит из ряда концентрически расположенных зон. Срединную зону образует область, расположенная вокруг центра – таковы Соединенные провинции (но не все Соединенные провинции) в XVII веке, когда над миром господствует Амстердам; такой зоной становится Англия (но не вся Англия), когда, начиная с 80-х годов XVIII века, Лондон окончательно занимает место Амстердама. Далее, вокруг срединной зоны располагаются промежуточные зоны. И, наконец, следует весьма обширная периферия, которая в разделении труда, характеризующем мир-экономику, оказывается не участницей, а подчиненной и зависимой территорией. В таких периферийных зонах жизнь людей напоминает Чистилище или даже Ад. Достаточным же условием для этого является просто их географическое положение.

(…)

Каждый раз при утрате прежнего центра происходит возвышение нового, как если бы мир-экономика не мог существовать без центра тяжести, без некоего полюса. Такие утраты старого и обретения нового центра происходят, однако, редко, что еще более подчеркивает значение этих событий. В случае Европы и примыкающих зон, которые она как бы аннексировала, возникновение единого центра произошло в 80-е годы XIV века, и таким центром стала Венеция. Около 1500 года произошел внезапный гигантский скачок, в результате которого центр переместился из Венеции в Антверпен, затем, в 1550-1560 годы, центр вернулся в Средиземноморье, но на этот раз в Геную, наконец, в 1590-1610 – новое перемещение – в Амстердам, остававшийся устойчивым экономическим центром европейской зоны в течение почти двух веков. Лишь в период между 1780 и 1815 годами этот центр переместится в Лондон. В 1929 году, преодолев Атлантический океан, он оказывается в Нью-Йорке.

Таким образом, роковой час пятикратно бил на европейских часах, и каждый раз эти изменения центра сопровождались борьбой, столкновениями (интересов), острыми экономическими кризисами. Можно сказать, что обычно именно экономическая непогода наносит решающий удар по старому, уже ослабленному центру и утверждает возвышение нового. В этом, разумеется, нет математически выверенной закономерности: кризис, который стучится в двери, – это испытание, которое сильные выдерживают, а слабые – нет. Стало быть, центр не трескается от любого удара. Напротив, кризисы XVII века чаще всего служили к выгоде для Амстердама. В наши дни, вот уже несколько лет как мы переживаем мировой кризис, который обещает быть острым и продолжительным. Если Нью-Йорк не выдержит испытания – в эту возможность я, впрочем, совершенно не верю, – миру придется искать или создавать новый центр. Если же Соединенные Штаты сохранят свое место – а это нетрудно предвидеть, – то они могут выйти из этого испытания еще более сильными, поскольку другие экономики, по-видимому, значительно больше пострадают от той неблагоприятной конъюнктуры, которую мы переживаем.

Как бы то ни было, похоже, что возникновение, исчезновение и смена центра обычно связаны с продолжительными общими кризисами экономики».

Продолжаем публикацию статьи Олега Матвейчева «Страна господ».

Начало здесь.

21. Недаром все гегельянцы XX века поддерживали тезис о "конце истории", хотя и делились на лагеря. Те, кто выделял у Гегеля тему, связанную с суверенитетом государства, с его независимостью от международного права, с оправданием войн, смертной казни и жесткого воспитания, такие как Джентиле, Кроче, Ильин, Кронер, Глокнер, Шмидт, были патерналистами, вплоть до поддержки фашизма. Те, кто настаивал на темах, связанных со свободой, эмансипацией: Кожев, Батай, Коллингвуд, Ипполит, Фукуяма - были в разной степени "либералами". Надо обладать тупостью, пошлостью и бездарностью Поппера, чтобы считать Гегеля неким прислужником власти. На самом деле Гегель всю жизнь был настоящим последовательным либералом (т.е. тем, кто считает сущностью человека свободу и на этом строит, как мы увидели, все социальные теории и историософию). Он даже приезжал специально пожать руку умирающему наполеоновскому генералу. В 1808 году Гегель был одним из немногих немцев, кто приветствовал приход Наполеона, в патриотическом угаре его голос звучал как голос "диссидента", "пятой колонны", "предателя", "западника", "вольтерьянца". Бог свободен, значит, истинный либерал должен верить в Бога. Государство возникло как свобода одного, развивалось далее как свобода некоторых (Греция, Рим) и пришло к тому, что служит защите прав и свободы всех. Значит, истинный либерал должен быть государственником. Собственность есть проявление свободной воли и власти человека как свободного существа над вещью природы, собственность делает свободным. Значит, истинный либерал должен быть за собственность, против всяких коммунизмов. Так что и либералы, и государственники одинаково являются "гегельянцами", часто сами того не зная, равно как и многие "прогрессисты" с "консерваторами". И оттого-то так трудно классифицировать самого Гегеля. Его, который объемлет все целое, стараются сделать частью себя же самого - то либералом объявят, то фашистом, то коммунистом. А он просто все это вместе взятое. Ведь главный принцип его диалектики в том, чтобы признавать истину за всем сущим, только понимать и устанавливать границы. Все люди правы, но в кругу определенных феноменов, когда какой-то принцип начинает вылезать в чуждые ему сферы, он из истинного превращается в ложный.

М. Гамаюн, «ПЕНТАГРАММАТОН-2061».

Начало – здесь.

При упоминании страны, которая присоединяет к себе другие не столь успешные страны, в сознании читателя неизбежно возникает образ могучей Империи – поскольку именно такой государственный уклад существовал и развивался присоединением к себе соседних государств.

Что есть Империя?

Подавляющее большинство людей, услышав это слово, обнаруживают в своем сознании обобщённый образ Императора – эдакого тирана и самодура. Наиболее образованные вспоминают Калигулу или Нейрона. Почему-то гораздо реже вспоминается Марк Аврелий или Троян, раздвинувшие границы Рима до максимально возможного предела (превышение которого, согласно так называемой транспортной теореме, приводит к потере управляемости государства вследствие ограничений, накладываемых на размеры страны средствами передвижения и коммуникации). Многие думают, что Император – это обязательно деспот, Бич Божий, со страшным свистом секущий воздух над подвластными ему народами. Забывая о временах «солдатских императоров», о том периоде истории Рима, когда преторианцы (по большому счету, государственные чиновники одного из силовых  министерств, аналог Службы Безопасности Президента РФ) чуть ли не ежегодно меняли Императоров – играли ими как в кегли, отправляя одного за другим в мир иной.

С тактической точки зрения Империя - это добровольное объединение народов, небольших государств, способ их выживания рядом с сильным и жестоким хищником - сверхдержавой. Так, Рим поднялся как реакция италийских городов и греческой метрополии, а также её колоний, на все возраставшую мощь Карфагена. В 3–2 веке до н.э. Карфаген являлся мощной торговой цивилизацией, монополизировавшей морскую торговлю на Средиземном море - настолько мощной, что едва не похоронил Рим, в те времена только поднимавшийся к зениту своей славы и могущества.

Заметка на полях.

Когда политологи 20 века сравнивали США с Римом, они грубо ошибались – судьбой не Рима идут Соединенные Штаты, а Карфагена. Ну а третьим Римом, как известно, является Москва, Россия.

С точки зрения решения стратегических задач, Империя - единственный известный человечеству способ достижения сверхконцентрации, объединения усилий многих людей и народов и направления их в единую цель.

В результате сосуществования клеток организма состоящее из них целое может ходить, прыгать, мыслить, сочинять, творить – и делать еще многое из того, что не доступно каждой из этих клеток по отдельности. И всё для того, чтобы эти сверхвозможности целого приводили к выживанию организма как целого, и составляющих его клеток – как его частей. Империя - это Система, в которой части отказываются от доли своей свободы ради цели, достижение которой возможно только общими усилиями. Люди жертвуют частью своей личной свободы, и как часть Империи, приобретают свободу пользоваться теми возможностями и благами, которыми Она обладает.

В период возникновения Империи эта жертва может быть только добровольной. Из истории Рима известно, что Рим никогда насильно не присоединял к себе своих соседей. Он терпеливо ждал, когда сателлиты сами созреют и взмолятся о помощи – так было с греческими колониями, подвергшимися нападению Карфагена. Так было с ближневосточными малыми государствами и Египтом, искавшими в Риме спасение от Персидской сверхдержавы. Но вот пришло время, и Рим сам превратился в сверхдержаву, блистательная Империя очень скоро превратилась в омерзительную тиранию, - с тем, чтобы в скором времени неминуемо и необратимо распасться. 

Человечество, как и все на свете, развивается по спирали - в любые времена, на любых континентах появление Империи поднимало человечество на следующий виток развития.  И как много веков назад, во времена Гомера существовали города-полисы, в середине 21 века пришло время, и в России впервые на планете появился город-дом - домград. Первый домград по вполне понятным причинам был назван Царь-градом.