Как я служил в радиоразведке

Армейская быль

Посвящается моим армейским друзьям
и команде «Рота, подъем!»

= 1990 =

Все началось в середине 1990 года. Я, как бездарно проваливший вступительные экзамены в Воронежский строительный институт, был призван в ряды доблестной Советской Армии. Не скажу, что для меня это было большой трагедией; я с радостью закончил школу и мне было безразлично, как коротать ближайшие два-три года: писать бестолковые лекции или маршировать в сапожищах по какому-нибудь неведомому плацу. Все было воспринято мной как должное и неминуемое, и я был готов ко всему.
И вот 20 июня меня с толпой оголтелых призывников привезли на сборный пункт областного военкомата, где определили в команду, отправлявшуюся в некий город, что находился под Москвой. Поначалу мне мечталось испытать себя в тяжких страданиях и загреметь в места куда-нибудь «поэкзотичней», на Север или Дальний Восток, но после первой же ночи, проведенной в гулком и мрачном спальном помещении сборного пункта на деревянном топчане с такой же деревянной подушкой, я был уже рад, что судьба кидает меня не так далеко от дома. К тому же, с первого дня сразу захотелось назад, к дружкам и романтическим загулам, но успокаивало лишь то, что не один я такой разнесчастный, но и четверо моих добрых корешей также, как и я, были забриты на ближайшие пару лет во солдаты.
Короче говоря, 22-го июня 1990 года я покинул гостеприимный призывной, и 23-го утром вступил на изможденный жарой и истоптанный кирзачами плац войсковой части 34***. По дороге мы всё пытались выяснить у «купца»-капитана: а куда едем, что за войска, а как там вообще, но купец много не разъяснял — связь, Подмосковье, дальше сами узнаете, и при этом мило, по-доброму улыбался. На деле та маленькая и уютная часть, которая приютила меня на два года, оказалась Центральным Радиопеленгаторным Узлом Особого Назначения и была в подчинении ГРУ. Часть занималась радиоразведкой и, не было на земном шаре уголка, который не доставали бы ее антенны-ловушки. Часть стояла на краю леса за окраиной города. Первое впечатление было неожиданным: мне там понравилось. В мыслях я представлял нечто пустынное и безликое с массой серых устрашающих казарм и всяких военных объектов, лишенных каких бы то ни было напоминаний о городской уютной жизни, где я в тоске и лишениях угроблю свои невоз вратные молодые годы. Оказалось, что все совсем не так уж и тоскливо. Засаженная внутри густыми деревьями и травой, часть оказалась маленькой и компактной.
Как я уже писал, с одной стороны часть граничила с лесом, по фронту располагались дома офицерских семей - ДОС, ну и сбоку дачные участки этих самых семей офицеров. А дальше раскидывались прекрасные поля... Летом покрытые густой травой, зимой — непроходимыми снегами, поля эти были сплошь засеяны разносортными... антеннами. Это были невиданные мной ранее причудливые антенные поля. И далеко в этих полях стояли разведцентры, называемые у нас площадками: 1-я, 2-я, 5-я. Судьба и командиры готовили меня ко 2-й.
Как прекрасны летние подмосковные вечера... Особенно когда из лесных озер поднимаются полчища дичайших подмосковных комаров и, так как в округе нет ни одного пастбища, где можно всласть насосаться кровушки от безмолвных коров и баранов, вся эта стая налетает на ближайшего поставщика крови - ЦРПУ ОсНаз. И не было спасения летом от этих мерзких тварей. Они, казалось, могли проткнуть своими калеными жалами даже голенища кирзачей, что уж тут говорить о солдатском х/б! И только к осени... Но это отступление. Я продолжаю.
После отбора, который производился комиссией, состоящей из офицеров старшего ком. состава, я был определен в 6-ю учебную роту. Отбор проходил следующим образом. Нас по очереди вызывали в ленинскую комнату, где расположилась комиссия. Подошел мой черед, я вошел, представился. На вопрос, где хочу продолжать службу, ответил, что в разведке. Тогда майор спросил, что я имел в школе по английскому языку? Я соврал, что пять. Затем он показал на стол и спросил, как это будет по-английски? Я ответил. Тот же вопрос он задал, ткнув ручкой на окно, я ответил опять. Последним вопросом было - посчитать от десяти до одного. Я посчитал. На таком уровне английский я знал - в школе у меня был трояк. Так меня определили в учебную роту разведки. Кроме нее, в те времена, в части была еще одна учебка — 7 рота. В ней готовили связистов.
И началось... Подъемы, отбои, уставы, физуха, плац, уставы, плац, подъемы... Первые дни было невыносимо тоскливо... На одном из построений, вглядываясь в далекие пространства бескрайних небес и переводя взгляд на лица измотанных жарой и сержантами товарищей, мне вдруг явилась мысль: вот раньше, дома, там, в той жизни, я был таким веселым парнем, и все вокруг было таким же веселым и беспечным. А теперь меня окружают совершенно незнакомые люди, имен которых я даже еще и не успел запомнить, и все они хмурые и неразговорчивые, как, должно быть, и я сам, и наверное теперь я за два года ни разу и не улыбнусь, и теперь... Так было... Но шли дни и их сменяли ночи, и с каждым новым днем приходило в мое сердце что-то новое. Исчезала лютая тоска и ее место занимала надежда. Первым и лучшим лекарством от такой хандры стали друзья!
Где вы теперь, ребята! Как вы помогли мне в те первые месяцы тяжелых испытаний, поддержать силу духа, не скатиться в тоску уныния, не погибнуть от щемящего сердце одиночества... Жизнь раскидала нас по просторам и городам, но я вас помню и, наверное, уже никогда не сумею забыть...
Присяга. 21 июля 1990 года. Я принял присягу на верность Родине — Союзу Советских Социалистических Республик! Мог ли я тогда представить, что всего через полтора года мою Родину темные силы введут в глубочайший штопор из которого она, хоть и сумеет выйти, но, с неимоверными потерями, и так уже и не сможет оправиться по сей день...
А тогда, после присяги жить стало несколько интересней. Кроме незабвенных плаца и уставов, а также беспощадной уборки территории, появилась свежая отдушина: нас стали учить специальности. Нам объяснили, что наша работа будет заключаться в несении боевого дежурства, что в наши обязанности будет входить прослушивание радиопереговоров авиации вероятного противника, т.е. авиации блока НАТО. И теперь солдатская муштра разбавлялась ежедневными занятиями, где мы учились принимать на слух в режиме атмосферных помех английскую речь, отличать по звуку передатчика тип самолета, изучать структуру и дислоцирование войск противника, тактико-специальную подготовку, ну и много чего доселе неведанного. И чем глубже я погружался в этот мир, мир звенящего и далекого эфира, мир невидимых мной, летящих в ночи вражеских самолетов, тем больше понимал, что нас учат настоящему делу, что мы не будем все два года тупо топтать плац и собирать в кучи мусор, что за всем тем, что нам вбивают в головы крое тся что-то загадочное и безумно интересное. Как противовес всему этому, добавилась еще и обязанность ходить в караул и наряды. Караулы я любил, наряды люто ненавидел. Самым гадким считал я наряд на кухню. И как раз после первого же увольнения во время доклада дежурному по части я, не сумев перебить запах перегара, которым наградил себя, употребив в городе какое-то количество спиртного, был бездарно «почикан» этим самым дежурным, препровожден в санчасть для так называемого освидетельствования (просто дыхнул в стакан, а санитар понюхал), а после доставлен в расположение роты, которая уже стояла на вечерней поверке и недосчитывалась ровно одного солдата, т.е. меня. Это был весомый залет, за что после отбоя надо мной посредством превосходящей числом и физической сержантской силы была произведена экзекуция. В итоге я был лишен всех последних оставшихся благ, получил от ротного четыре наряда на службу, и, плюс ко всем бедам, наша рота заступала в большой наряд по части, и я был зачислен на самую гнилую работу в этом наряде — помощником повара в столовую. Как я там летал, описывать не буду, но когда это все закончилось, через сутки роту вновь поставили в большой наряд, и все повторилось заново: опять столовая и опять помощник повара... Справедливости ради надо дополнить, что из четырех нарядов по роте, назначенных командиром, я отлетал лишь один. От этого меня освободило начало стажировки!
На стажировку в первый этап были отобраны самые лучшие в учебе бойцы. Все хотели попасть на стажировку, и я боялся, что после глобального «залета» мне не видать ее, как своих ушей, но, слава советским командирам и их мудрости, я в то число вошел. Боевое дежурство проходило по определенной временной схеме: шесть через двенадцать. Шесть часов смена, шесть - отдых, двенадцать часов смена, шесть — отдых, и так по кругу. Двенадцатичасовая смена протекала ночью с 20-00 до 08-00. И это было самое интересное и увлекательное время. Но нас поначалу водили на стажировки лишь днем и только спустя какое-то время вывели в ночную.
Чего хочется солдату, а особенно первогодку, больше всего, знает любой, кто когда-то служил в армии. Это два неотъемлемых компонента: пожрать и поспать. Всё. Всё остальное вторично, и ни одно человеческое желание не сможет доминировать над этими монстрами солдатского блаженства. Возможно это, отчасти низводит солдата как представителя homo sapiens к отряду каких-то низших и примитивных животных, но таковы законы армейского бытия. Есть хотелось всегда, а спать всегда и везде. И если с голодом еще можно было как-то бороться (кроме столовой, было еще и солдатское кафе «Орбита» и в ДОСе гастроном (в который, правда, надо было еще умудриться попасть), то самым непобедимым врагом оставался сон. Я сам не раз засыпал как лошадь - стоя, на посту у Знамени части, я засыпал в движении в строю по дороге на дежурство; если была возможность «поплющить харю» в любом самом неподходящем для этого месте, я делал это машинально, не задумываясь. Самым сонным царством в нашей части был клуб. Туда нас периодически водили для прослушивания каких-то непонятных лекций, докладов, политинформаций и еще просмотра кино. Непонятными лекции были оттого, что я не помню ровным счетом ничего, о чем там когда-либо говорилось, и все потому, что, как только я садился в деревянное откидное кресло, тут же глаза наполнялись туманом и мозг начинал выдавать абстрактные картины из подсознания. Сон наступал моментально. Как правило, сержанты рассаживались сзади за нашими спинами и отслеживали тех у кого голова опускается ниже определенного градуса. Для вывода солдата из неги Морфея ими использовалось простое и эффективное средство — бельевая резинка. Заснувший в неположенном месте солдат тут же получал сзади острый и обжигающий щелчок по уху, что на время заставляло взбодриться и сделать умное и внимательное лицо. Но спустя минуту мозг опять включал свои мультики и сержанты с радостью и упоением щелкали по ушам засыпающим защитникам Родины. Порой мне казалось, чт о я научился спать с открытыми глазами.
Почему я заговорил о сне? Потому что ночная смена длилась двенадцать часов. На смене (боевом дежурстве) много чего делать было нельзя. Покидать пост можно было только с разрешения начальника смены, передав прослушиваемую частоту товарищу. Запрещалось есть (кроме ночной смены в определенное время), читать, а так как на головах у всех были наушники, а на каждом посту минимум по два мощнейших приемника «Катран», завязанных с бескрайними антенными полями, то запрещалось и прослушивание всяческих гражданских радиостанций, в плане музона и т.п. (да их и было-то в то время SNC, да Европа плюс Москва). Запрещалось, также, заполнять бланки чернильной ручкой. (об этом чуть позже). Но самым страшным проступком был сон. В военное время за сон на БД грозил трибунал, в наши мирные дни — это дикая порка командирами всех инстанций вплоть до командира части, лишение увольнений, наряды, снятие со смен... Солдат был обязан сидеть за своим постом, уставленным аппаратурой и слуш ать. Кого услышал — запеленговать, занести радиообмен в бланк, доложить начальнику смены, бланк сдать. В общем-то, все просто, необходим лишь определенный багаж знаний (для каждого поста — свой), да опыт, который приходит со временем. Для получения этого опыта была необходима стажировка.
Однажды, будучи уже стариком, спящим меня зафиксировал начальник 4-го отдела. Утром из роты меня вызвали на 2-ю площадку лично к заместителю командира части по оперативной работе подполковнику А. Это был матерый профессиональный разведчик, суровый и жесткий, с громовым низким басом. Вызов к нему попахивал серьезными неприятностями. С подполковником А. я тесно сталкивался второй раз (первый — когда меня хотели отправить в командировку в Грузию, в город Гардабани, но я отказался). Я зашел в его кабинет, представился. А. сидел в кресле и из под бровей убийственно смотрел на меня сатанинским взглядом. Я почувствовал себя насекомым.
- Докладывайте, что случилось? - пробасил он.
Я, видя, что отмазываться - себе же дороже, сказал все, как есть: мол, хотел жутко спать и не удержался, больше такого не повторится. А. молча смотрел на меня с минуту. Минута казалась мне вечностью.
- Вы свободны, - сказал А. и уткнулся в бумаги.
Я вылетел из кабинета как пуля. И все. Никаких неприятных последствий я не поимел, но и желания снова сталкиваться с А. было отбито напрочь. А после этого случая ко мне приехал отец и мы сидели с ним на КПП. Мимо проходил подполковник А. Увидев нас, он неожиданно свернул к нам. Я встал «смирно». А. поздоровался с отцом за руку и сказал одну лишь фразу: «Хороший у вас сын. По крайней мере, честный». И, развернувшись, пошел дальше. Отец был горд сыном, а я рад, что порадовал отца.
Теперь давайте с вами посчитаем. Возьмем смену с 08 до 14 и время на отдых, обед и прочее с 14 до 20. Вот наступает 14-00. Тебя должны сменить. Как правило на это уходило около получаса, потом дорога с площадки до части — еще минут 20, потом обед — около 30 минут, потом какое-нибудь построение, потом просто надо сбегать на очко, покурить, умыться, подшиться — еще минут 40. Итого, от твоего времени в среднем отнимаем два часа. Иногда больше, иногда меньше. И вот ты резко отключаешься на койке, зная что следующая смена с 20-00 до 08-00, а это значит, что гадкий дневальный подаст команду «Смена подъем!» где-то около 18-30, т.к. надо, опять же умыться, оправить надобности, отмаршировать в столовую и там поужинать, потом построиться, дойти до 2-й площадки, опять построиться, выслушать от начальника смены сводку по текущей обстановке, получить приказ о заступлении на боевое дежурство и тогда только идти менять своего товарища. В сухом остатке на сон сол дата остается 2,5-3 часа. Это с условием, что ты солдат из учебной роты, т.е. курсант. В батальоне молодые солдаты — духи - вообще не знали, что такое дневной сон.
...
15 августа мы узнали, что на машине разбился Виктор Цой.
...
И вот, стажировка. Была осень, сентябрь. По мне — самая замечательная пора. Нас водили на дежурство вместе со сменой из солдат батальона. А это измученные бессонницей и черепами духи, сами черепа, оголтелые и беспощадные, ну и деды, почивающие на лаврах заслуженной старости и взирающие на нас, молодых курсантов, высокомерными и брезгливыми взглядами. Нас не трогали. Считалось, что рано, ибо наше время придет чуть позже — все в батальоне будем. Дорога от части до 2-й площадки вела через ДОС, потом выходила на открытое пространство вдоль леса, а после и вовсе сворачивала в тишь и простор антенных полей. Все это расстояние, около километра, смена, как правило, шла строевым шагом, с целью хоть как-нибудь еще поиздеваться над молодыми солдатами, ведь строевым шли лишь духи, а черепа под одобрительные взгляды дедушек лупили сзади кирзачами по ногам и злобно шипели в ухо: «Выше ногу, душара! Выше ногу! Вешайся...» Но пока к нам относились лояльно, и мы просто шли строевым изо всей силы лупя сапогами по бетонке в мыслях о том, что будет ждать нас дальше, в батальоне.
Стажировали нас старые операторы, срок службы которых был на излете. Они готовили себе замену, зная, что чем быстрее мы начнем самостоятельно работать, тем их шансы дембельнуться пораньше, возрастают. Периодами их заменяли черепа — с ними обходиться было труднее. Череп по природе своей ненавидит духа и, конечно, в зависимости от воспитания и характера, эту ненависть проявляет. Я знал хороших парней с напускной череповской бравадой, но не переходящих определенные рамки дозволенного, но знал и таких подонков, которым эта маленькая власть давала шансы раскрыть всю мерзость своей гадкой душонки, и пользовались они этой властью самозабвенно.
В нашем зале 4-го (верхнего) отдела находилось 16 постов. Они располагались в две линейки по восемь, друг за другом. За каждым постом сидел оператор и бдительно «бодал» (от БД). За спинами «бодавших» находился «аквариум». Застекленная комната в которой сидел младший офицер — начальник смены (НС) и два солдата, вводящие поступающую информацию в допотопный (по тем временам продвинутый) компьютер. Каждый пост включал в себя сгусток разнообразной аппаратуры, основу которой составлял коротковолновый приемник Р399А «Катран». В зависимости от назначения и задания поста вместе с «Катраном» работала дополнительная аппаратура, плюс звукозаписывающие эфир магнитофоны. За всю службу я отработал на нескольких постах, но основным и самым любимым был тот, с которого я начал стажировку- пост N62. Его звали "Alpha".
Целыми днями мы просиживали на сменах, а вечерами возвращались в казарму, где радостно встречались с друзьями и в безумии солдатского веселья встречали отбой.
Середина сентября была ознаменована старым классическим советским приколом — нас сняли со смен и отправили на картошку. Картошка валялась в поле в топкой разваленной жиже. Ее надо было собирать. С морковкой дело иметь было приятней, она в грязи не валялась, поэтому и выдергивать ее было веселее. К октябрю ударили холода, и чтобы не замерзнуть и не отупеть от монотонности работы, мы дико ржали. Нашу небольшую бригаду мы назвали бригадой Павлика Морозова. Погода располагала к этому.
В октябре погода испортилась окончательно. Нас забросили в какой-то совхоз на безлюдное подмосковное поле. Оно было изрыто до самого горизонта и испещрено яркими оспинами безразличной ко всему картошки. Кроме этого лужи в междурядье подернулись коркой льда, а небо занавесила унылая хмарь. Из него бездушно выпадали то мелкий осенний дождь, то тяжелые, набухшие серостью снежинки. И мы пошли. По два ведра, ко дну которого тут же налипает грязь; знай таскай к трактору. Время подходило к полудню, жизнь казалась прожитой зря, минуты тянулись как вечность. Пространство было подернуто унылой кисеей, свисавшей с неба. Я тащил свои два ведра к трактору и, наступив в одну из луж, понял, что увяз. Я сделал несколько рывков и не удержав равновесия плашмя завалился на спину. Шлепок, и я лежу, созерцая понурые небеса и с замиранием сердца ощущаю, как за шиворот бушлата, в рукава, в сапоги медленно и обжигающе затекает ад. Холод объял меня до судорог, но что было делать! Кое-как я поднялся и бросив ненужные никому ведра, словно на ходулях, поплелся назад к дороге. Машины, привезшие нас, давно уехали, а на краю поля дымил слабенький тщедушный костерок. Я побрел к нему. Я шел и проклинал все. Весь белый свет казался мне таким противным, что хотелось закрыть глаза и не видеть ничего вокруг. Единственной отрадой моей было вот прямо сейчас здесь упасть и помереть. Вся тоска, отчаянье и все мои беды, объединились вдруг и навалились на мои юношеские плечи невыносимым грузом безысходности. Так я шел через все поле под промозглым дождем, не чувствуя ног, при каждом движении вздрагивая от отвращения облипающего меня холода. У костра сидели три-четыре бедолаги, таких же как я, испытавших стужу осенних полей, и пытались развести костер. Ни деревьев, ни веток вокруг было не найти, и они жгли не пойми что. Я присоединился. Потом мы нашли шину. Потом вышли на дорогу и, остановив «камаз» попросили солярки. Водила нацедил нам в какую-то емкость этой прекрасной жидкост и и, облив ей шину, мы добыли огонь. Шина коптила нещадно. Наши лица из мертвецки бледных превратились в черные, но мы лезли ближе к огню, пытаясь хоть как-то согреться. Я не заметил, как наша компания становилась все больше и больше. Со всех концов поля к черному костру тянулись страждущие. И вот нас уже много, и мы смотрим на закопчённые лица друг друга и нас пробивает неистовый смех. Похоже, что это истерика, но жизнь начинает возвращаться в наши тела и, похоже зря я так уж проклинал её. Мы смеемся, жизнь продолжается. Все будет хорошо, мы вместе!
Дни незаметно летели. Наконец пришло время хлебнуть романтики ночной смены.
Ночь. На площадке утихла обычная дневная суета. Наш 4-й отдел живет в привычном ему ритме. В зале тишина, лишь тонко звенит эфир, изливающийся из наушников, и монотонно жужжит на постах аппаратура. За окнами тьма и, если вглядеться, лишь виден неподалеку одинокий фонарь на КПП и дальше - чернота. Где-то там, за этой чернотой, в казарме спят мои товарищи, и бесцеремонные окрики дневальных не в силах разорвать их сон; где-то в лесу по своим маршрутам идут часовые. Они не спят, как и я, и думают, думают, вспоминают... А где-то там, совсем далеко, в другой жизни, спят твои самые родные люди: мать, отец, брат... Они спят и не знают, наверное, что я сейчас стою у чужого окна и, вглядываясь в непроглядную тьму, вижу их... Вижу свой двор, березу под моим балконом, свой дом, девчонку с первого этажа... Там сейчас тоже ночь. Тихая милая ночь. Но не такая, как здесь. Не такая...
Смена заранее позаботилась о несении дежурства. На ужине у наряда по столовой было собрано все необходимое: картошка, масло, хлеб, чай, сахар. В «чайнике» был взят «завоз» (это когда в чайную завозят продукты и надо «прошарить», умудриться, чтобы на твою долю хватило): коржики, сочники, рогалики, слойки с повидлом, молоко в треугольных пакетиках. Картошка чуть позже будет сварена в электрическом самоваре и когда привезут ночной завтрак, будет с наслаждением съедена со всем вышеперечисленным великолепием. Картошку варить на дежурстве нельзя. Нельзя и проносить на дежурство ничего из съестного. Но мы с разнообразными ухищрениями делаем это, и часто начальники смен отбирают пронесенное и безжалостно выбрасывают в мусорку. Отобрать еду могут на разных этапах: на построении смены в части - дежурный по части, по дороге на площадку — помощник дежурного по части, при построении на получении боевого задания — оперативный дежурный, и уже непоср едственно в зале - НС, начальник смены. И мы придумываем сотни изощренных способов, чтобы «заныкать» драгоценные мешки и сумки с «жором». И если ничего пронести не удается, виновные (духи) получают заслуженное наказание и смена обречена питаться лишь тем, что около полуночи привезет из каких-то неведомых складов дневальный. А это, как правило, несколько буханок черного хлеба (на каждый отдел определенное количество), пряники, по штуке на брата, сахар и бумажный кулек чая. Хлеб - часто свежий. Пряник, если не размочить его в чае, есть невозможно. Ну а чай... Когда его заливаешь в кружке кипятком, вверх сразу всплывают солома и опилки, вода медленно окрашивается в светло-бежевый цвет и отсутствие запаха продукта говорит о том, что чая там вовсе нет. Надо, опять-таки заметить, что картошку и прочие пронесенные на дежурство радости принимают в пищу лишь старики и черепа. Духи довольствуются только тем, что разрешено официально, хотя, под страхом наказания со стороны стариков и НС именно они проносят в зал «жор», варят втихаря в самоваре картошку, взваливая на себя полную ответственность за ночной завтрак. Однажды ночью мы сварили в самоваре пельмени.
И вдруг кто-то полетел. Эфир наполняется характерным гулом и звуками. Оператор быстро накидывает на голову висевшие на шее наушники, резко бьет ладонью по выступающей из пульта на столе кнопке, подавая пеленгаторам на 1-й площадке команду на пеленгование и произносит в микрофон, встроенный в наушники, работающую частоту : «Альфа, работает!». Я сижу рядом на табуретке, моя пара наушников тоже подключена к посту. Я все слышу. Сердце замирает. Я вслушиваюсь в пробивающуюся сквозь шум помех английскую речь. Вот он! Летит! Я вслушиваюсь и не отрываясь смотрю на своего оператора. Он сосредоточен и внимателен. Вот он потянулся и выбрал на антенной панели необходимую для лучшей слышимости, антенну. Эфир затих. Мы ждем. Вот снова усиленный фон - заработал передатчик и тот, в самолете, опять заговорил. Он вызывает землю, его не слышат. Вот его услышали, ему отвечает земля. Оператор манипулируя специальным встроенным в пост джойстиком, двумя словами обозначает пеленгаторам - к ого из говорящих в эфире им нужно пеленговать: «Работает!» - невидимый нами пеленгатор на другом конце антенного поля на 1-й площадке, уже установив заданную частоту, своими приборами принимая схваченную антеннами волну, определяет направление идущего излучения. «Молчит!» - в динамиках пеленгатора английская речь, но это говорит земля, ее пеленговать не нужно, нам нужен тот, в небе. «Работает... Молчит...» Оператор карандашом на пластиковой поверхности стола быстро пишет. «Работает... Молчит...» Два магнитофона по краям стола наматывают эфир на пленку. Они пригодятся, если мы что-то упустили, не расслышали. «Работает... Молчит...» Все. Контакт закончен. Мы связываемся с пеленгатором. Он даёт направление по азимуту. Теперь - «планшет». «Планшет» называет нам район полета объекта. Теперь вся информация собрана. Оператор докладывает НС о контакте, переносит информацию на бланк и передает НС. В работе мы испол ьзуем только карандаши. На пластике стола чернильной ручкой делать заметки не получится. Поэтому чернильными ручками на смене не пользуются. И последнее - контакт заносится в специальный журнал, находящийся на каждом посту. В конце смены этот журнал подписывается у НС (БД сдал - БД принял).
«Планшет» - это замечательный и уникальный пост. Как-то, будучи уже младшим сержантом, меня пригласил на туда мой товарищ, тащивший там службу. Ему из дома пришла посылка и, как настоящий мужик, он хотел поделиться. Служил он в 3-й роте - в связи, не земляк — с Нижнего, друзьями не были, но часто общались по «переговорке» в плане работы. «Планшет» располагался в самой гуще оперативной работы — на КП.
КП — это большой зал, заполненный постами, за которыми дежурили только офицеры. Мне очень нравился КП. По утрам туда относили данные и сводки, наработанные за сутки. Обычно это делал дух. Но иногда я сам, будучи уже старослужащим, брал в «аквариуме» бланки и отправлялся туда, чтобы еще раз посмотреть, как работают офицеры из ГРУ. Я заходил в зал и молча передавал информацию дежурному офицеру, потом расписывался. Первое, что бросалось в глаза — огромная карта мира. Карта была сделана из черного стекла, и белым цветом на ней были выделены очертания континентов. Она занимала собой всю стену от потолка до пола. Везде по всей карте мигали какие-то цифры, были проложены маршруты, она вся переливалась и мерцала. Офицеры, не обращая на меня внимания, были заняты чем-то своим, очень важным. Там стоял шум буквопечатающих машин, гул и скрежет каких-то невиданных мной приборов. Там шла серьезнейшая оперативная работа. В углу стоял огромных (по тем временам) телевизо р по которому обычно шел канал CNN на английском. Характерной особенностью КП были окна. Они имели двойные рамы между которыми, внутри, висели закрытые горизонтальные жалюзи. Окна были всегда закрыты и жалюзи никогда не поднимались. Как рассказал мне один из офицеров, однажды в близлежащем лесу грибник из соседней деревни наткнулся на пень, из которого торчал замаскированный замысловатый прибор. Грибник, честь ему и хвала, обратился в нашу войсковую часть, дескать, мало ли что. Прибор оказался прослушивателем помещения способом считывания колебаний оконного стекла и был направлен излучателем на окна КП. Сразу после этого там появились жалюзи.
Так вот, пошел я ночью в гости на «Планшет». НС был не придирчивым офицером и ненадолго меня отпустил. Зайдя на КП я сразу же юркнул в маленькую без двери комнату, слева от входа, наполненную мраком. Посреди комнаты находился пост. За столом, освещенным настольной лампой, сидел мой товарищ, а напротив него, на стене, красовалась такая же, черного стекла, карта, как и на КП, только в уменьшенном размере, примерно 2 на 1,5 метра. Карта не светилась и внимания особого не привлекала. Везде по углам стоял мрак и комнату наполняла мистическая атмосфера из рассказов Эдгара По. Мы с товарищем, спрятавшись подальше в угол, принялись за трапезу. Это был настоящий индийский чай, шоколадные конфеты, медовые пряники и сало. Сало и пряник. Сейчас это выглядит смешно, но в ту ночь это было настоящее богатство. Мы сидели и болтали, рассказывали друг другу про гражданскую жизнь, о чем-то мечтали и как могли коротали ночь. Тут он вдруг сказал мне: «А хочешь, я покажу тебе, что происходит, когда ты со своего поста даешь команду на пеленг?» Мне было, конечно, интересно. Мы спрятали кружки и сели за его пост. Я по внутренней связи связался со своим 62-м и попросил подменяющего меня, дать команду на пеленг любой наземной станции, которая первой выйдет в эфир, но мой товарищ сказал, что это будет неинтересно, дождемся, когда кто-нибудь полетит. Стали ждать. Вдруг небольшой экран на его посту засветился цифрами: 11244. Это была контролируемая моим постом частота. Основная частота системы связи Gint Talk. На ней работала авиация Стратегического Авиационного Командования США: разведка, бомбардировочная авиация и заправщики. Сразу же на стене напротив ожила волшебная карта. На ней появился длинный луч, берущий основу в западной части СССР. Я присмотрелся и понял, что луч исходит из района Москвы. «Это наш»,- сказал товарищ показывая на луч. Этот луч указывал направление поиска нашего пеленгатора, находящегося на 1-й площадке. Моментально сл едом за ним по всему периметру нашей границы вспыхнули еще несколько таких же лучей и все они начали плавно двигаться в разные стороны, каждый относительно своего начала. Они то замирали, то начинали двигаться снова. Затем направление их становилось более направленным и вот уже два, три луча пересеклись примерно в одной точке, подошел четвертый, пятый, остальные ползали по карте пытаясь что-то нащупать. Зона, где пересеклись большее количество лучей пришлась в район Баренцева моря. «Вот там он и летит»,- сказал мой товарищ, а я сидел раскрыв рот и соображал: какие же масштабы охватывает эта могучая система, в которую мне выпала честь окунуться, да еще принимать в ней самое непосредственное участие!
Так работала система разведки «Круг». По периметру Советского Союза находилось восемь таких же войсковых частей, как и наша. Все они несли боевое дежурство. Кроме того, еще четыре части дислоцировались за пределами СССС: Куба, Вьетнам, Монголия и Бирма. При выходе в эфир вражеского самолета сначала срабатывали мы - «микрофонщики», следом пеленгаторы. По позывным, характеру работы передатчика, зоне полета, характеру переданной информации, связи с наземной станцией и прочих специфических нюансов, самолет был идентифицирован, установлена его боевая принадлежность, цель и зона полета. По определенным переданным им данным мы могли определить маршрут полета, задачу, и прочую необходимую для обороны страны информацию. Вся информация, собранная частями «круга», спешно обрабатывалась и стекалась на КП 2-й площадки — центральный узел системы.
Осень подходила к концу. Стажировка сменялась картошкой, караулами, нарядами. 22 ноября, я самостоятельно заступил на БД на 52-пост, а 9-го декабря мы последний раз ночевали в учебке. Пришла пора переходить в батальон... Он состоял из 5 рот. 1-я и 2-я — разведка, 3-я и 4-я — связь и 5-я — хоз рота. 1-я, 2-я и 5-я располагались в новой трехэтажной казарме, а 3-я и 4-я в старом гулком здании с высоченными потолками. Самое печальное, что нас, сдружившихся за пол года учебки, разделили пополам. Половина ушла в 1-ю, половина во 2-ю роты и мы прощались, чуть ли не навсегда, хотя знали, что будем жить в одном здании, но на разных этажах. По рассказам мы знали, что в первой роте царят уставные порядки, в о второй же наоборот неуставщина. Куда попасть лучше — никто не знал, но мы догадывались, что полгода в любой из рот придется «полетать». Меня направили во 2-ю. Встретили нас там радостно и недружелюбно знакомым приветствием: «Духи, вешайтесь! » 1-е отделение 2-го взвода — это моя первая привязка в батальоне. Первое впечатление — полная растерянность и угнетение. Если в учебке мы были все равны и нами командовали только сержанты, а жизнь протекала строго по уставу и без рукоприкладства, то батальон сразу дал понять, что здесь все будет совсем иначе. Черепа смотрели на нас с нескрываемой ненавистью, сознавая, что их «духовская» жизнь заканчивается, старики надменно выказывали свое превосходство над нами своим дерзким и расслабленным поведением, а дембеля (через неделю им оставалось 100 дней до приказа) снисходительно улыбались, отрешенно от всего занимаясь своими делами. Здесь царили свои порядки и оставалось только, скрепя сердце, ждать, что же будет дальше. А дальше было так, что два дня нас ни кто не трогал, мы выполняли свою духовскую работу: мыли, мели, натирали мастичные полы... На третью ночь после отбоя черепам от стариков была дана команда — показать нам что почем. Это было первое серьезное испытание для нашего характера, ибо били нас черепа немилосердно. Били в основном в грудь, по почкам, по ногам, чтобы не оставлять синяков на открытых частях тела. Били остервенело по нескольку человек сразу и защититься не было никакой возможности. Старики весело подбадривали черепов, а дембеля безразлично с улыбками поглядывали на все это и, наверное, вспоминая себя духами, отрешенно прохаживались по казарме. Так началась наша настоящая армейская жизнь.
Вот последняя запись тех времен в моем блокноте, которая характеризуют мою жизнь в батальоне:
«19.12.90г. Жить можно. Почти привык, но... Сегодня совсем не спал. Устал я сильно. Плохо, знаешь...»
И все же, были замечательные минуты, когда мы уходили из роты на смены, где хоть и лютовали черепа, но атмосфера не была такой напряженной и где мы занимались делом, которое все больше и больше нас затягивало. Так заканчивался 1990-й год. Что таил в себе 91-й, я вам сейчас расскажу.
=1991=
Первую половину 91-го года я плотно сидел на сменах. 1-я и 2-я роты каждую неделю сменяли друг друга: одна шла на БД, вторая в наряды. Но я со смен не слазил и ходил, как у нас это называлось, «в дополнение» с 1-й ротой. В конце января Ирак вторгся в Кувейт и США начали свою операцию «Буря в пустыне». Меня временно пересадили на 11-й доп. пост, где я прослушивал переговоры американских линкоров и авианосцев. Время было интересное и напряженное и я то и дело относил на КП магнитофонные записи этих переговоров, т.к. сложно было понять, не сколько английскую речь, сколько специальные термины и кодированные сообщения их донесений. К жизни в батальоне я уже привык, и первые тяжелые впечатления сменились обычными армейскими буднями. Правда, на нас еще лежала обязанность духовской службы, но время расставляло все по своим местам, и отношения со старослужащими принимали другие формы. Среди нас были и «шарящие» бойцы и «тормоза», как в любом бо льшом коллективе. С «шарящих» спрос был больше, но и отношение более лояльным, «тормозов» унижали и «чмырили». Скоро война в Ираке закончилась, я вновь пересел на свой пост.
Зима подходила к концу. В начале марта моя жизнь резко изменилась. Вечером после смены я готовился к отбою. Ко мне с многозначительной улыбкой подошел наш замкомвзвода и сказал, что надо идти - меня ждут в каптерке. Это не предвещало ничего, хорошего, так как в каптерке и в ленинской комнате обычно проводились экзекуции над залетчиками. «Замок» приказал одеть ПШ и ремень, что было странно — зачем? Я шел и думал, где я мог «урыться», но в голову ни чего не приходило, я плюнул, вдохнул полной грудью и шагнул в каптерку. В ней прохлаждались наши старики, в ближайшие дни готовящиеся стать дедушками. Посреди каптерки стоял табурет. Увидев его, я все понял. Меня положили животом на табурет и, накрутив на руку ремни, двенадцать раз не жалея сил приложились, бляхами по заднице. Когда я поднялся на трясущихся от боли ногах, мне с мясом вырвали на воротнике крючок, сняли и расслабили ремень. Это был обряд «черепования». И это был праздник! Я стал вто рым черепом в роте из нашего призыва и мог по праву этим гордиться. Правда, преимущество мое перед своими ребятами было лишь в том, что я мог ходить теперь с расстегнутым крючком и забивать сзади под ремень складку на ПШ. Все остальные функции, пока в роту не приведут новых духов, я продолжал выполнять наряду со всеми. Но чувство, что я «череп», что нахожусь на хорошем счету в роте, придавало сил пережить еще один бесконечный год, отделяющий меня от дома. Это был неплохой подарок к дню рождения — через несколько дней мне исполнилось 19.
И вот — весна! Конец мая — взводный сообщил , что меня направляют на сборы МКС (младшего командного состава) и через месяц мне присвоят звание младшего сержанта. Со всех рот отобрали человек 30 нашего призыва, сняли со смен и нарядов и начали готовить. Это были замечательные время. Мы, хоть и жили по-прежнему каждый в своих казармах, но режим дня был индивидуальным. Свободного времени было полно, и мы с удовольствием убивали его, «взяв завоз» и валяясь в спортгородке на молодой травке среди одуванчиков. Наш курс МКС первым в части был переведен на новую форму одежды, так называемую «афганку» со множеством карманов. Вместо пилоток были кепоны, сапоги остались неизменно. Теперь мы выпендривались новой формой и нам жутко все завидовали. Через два месяца в новую форму переодели всю часть. А к началу июля мне присвоили 2-й класс и звание мл. сержанта, а еще через несколько дней к нам в роту пришли духи. Я стал командиром 2-го отделения 2-го взвода и мне в подчинение поступили человек десять солдат всех сроков службы. Как выяснилось впоследствии, сержант из меня вышел не очень, так как я больше тяготел к дежурствам и к ротной жизни относился с безразличием. Интереса к муштре молодых у меня не было, и часто деды были недовольны, что я не «чмырю» духов, хотя обязан был это делать по сроку службы и по званию. Поэтому до дембеля я так и остался младшим сержантом, забив под старость совсем на свое отделение, за что стал нелюбим ротным, и он с удовольствием частил, ставя меня в наряды по роте вместо смен.
Единственное, к чему я относился с интересом — это караулы. В учебке я часто ходил в караул и всегда на один пост — у знамени части. Караул — это своя романтика, и я с удовольствием просиживал ночь в караулке между заступлением на пост в компании своих друзей, жертвуя временем на сон, где мы дико ржали и угорали. Посты в части были трехсменные — два часа через четыре. Стоять ночь у знамени было не сахар, но два часа можно было потерпеть, чтобы потом четыре провести в замечательной кампании за всякими байками и приколами.
1-й пост находился в штабе. Знамя стояло за стеклянной перегородкой напротив комнаты дежурного по части - ДПЧ. Ты был всегда на виду, стоять приходилось на одном месте, а днем почти всегда в положении «смирно». Это напрягало. Ночью, когда ДПЧ начинал клевать носом, я цеплялся затвором автомата, висящего за спиной, за алюминиевый каркас остекления и спал стоя, приходя в себя от малейшего шума. 3-й пост — склады оружия, обмундирования и продовольствия находились неподалеку, между казармой батальона и футбольным полем. 2-й и 4-й - в лесу в 700 метрах от части. Там были склады ГСМ и автопарк. Теперь, став мл. сержантом, я автоматически стал разводящим и в мои обязанности входил развод часовых на 2-й и 4-посты.
Опять глухая ночь. В воздухе прохладно и сыро. Мы втроем: я впереди, два караульных сзади, не спеша выходим из караулки, проходим штаб, плац, казарму нашей учебки, казарму батальона и выходим на прямую, окруженную лесом дорогу. Вдоль дороги горят фонари, но лес дышит темнотой и тревогой. Кажется, что вот сейчас оттуда выскочат злые разбойники и мы вступим с ними в лютый бой. Много что представляешь, проходя по этой дороге. У меня на плече весит планшет с оттисками печатей, и ножны штык-ножа при ходьбе бьются об него, разнося кругом характерный монотонный стук. Сзади идут сонные караульные и тоже о чем-то мечтают. Разговаривать не хочется, хочется просто молча идти, вглядываясь во мрак ночи и дышать ее прохладой. Тук... Тук.. - бьются о планшет ножны. По этому стуку далеко слышно — идет разводящий. И одинокие часовые на постах всматриваются за поворот, с нетерпением ожидая смены. Больше всего я любил в карауле именно эту дорогу.
К тому времени в нашем отделе уже появились стажеры, и мы усиленно готовили их к БД. Все лето я провел на сменах и даже был освобожден от плановой полугодичной проверки, где сдавались физ подготовка, ЗОМП, строевая и уставы.
В нашем зале начали устанавливать новую линейку постов. На них, кроме незаменимых «Катранов», стояли компьютеры. А на наших постах катушечные магнитофоны заменили кассетными. Катушечный магнитофон. Помимо своей основной функции, он помогал нам и в повседневной жизни. В 1991 году в нашей части было очень тяжело с сигаретами и спичками. Даже если удавалось купить в «чайнике» сигарет, то прикуривать их часто бывало нечем. Зажигалки в то время были редкостью. На помощь пришла солдатская смекалка и военная аппаратура. Магнитофон был похож на железный ящик. Сзади для вентиляции у него были решетки, через которые видно радиодетали. Брался обычный деревянный карандаш и затачивался так, чтобы грифель из него торчал сантиметра на полтора. Потом он засовывался в решетку магнитофона и одним концом касался какой-то детали (может, конденсатора, но я не уверен), а оставшаяся часть грифеля закорачивалась на саму решетку. Грифель моментально накалялся и древко карандаша за горалось. Естественно, магнитофоны начали постоянно ломаться. Офицеры начали войну против прикуривателей от магнитофонов, но все было бесполезно. Один НС принес для нас из дома выжигательный аппарат и поставил на подоконнике в зале. Его в тот же день сожгли. Потом в «чайнике» появились спички, и все само собой успокоилось.
Примерно 10 августа нам сообщили, наша часть будет принимать участие в войсковых учениях "ОКА-91", и я с радостью узнал, что буду в них участвовать. Меня сняли со смен, и мы стали готовиться. Отобрано для учений было 30 человек и собран взвод из двух отделений. 15 человек, в том числе и я, были из разведки, 15 - связисты. Старшим назначен капитан - командир 1-го взвода нашей роты, его замом — еще кто-то из лейтенантов связи.
17 августа рано утром нас выстроили на плацу. Каждый имел при себе вещмешок с сух пайком на двое суток, личными вещами, и шинель в скатку, хотя стоял август и жара была конкретная. Командир части лично проверил содержимое вещмешков и нашу готовность. О целях учений мы ничего не знали, задача должна была быть поставлена непосредственно на месте. Известно лишь было, что выдвигаемся в окрестности Рязани, город Спасск-Рязанский. Нас посадили в автобус, и мы тронулись. Из 15 человек нашей роты были двое стариков, один из них сержант - «замок» четвертого взвода, один дух и остальные — ребята моего призыва, причем трое из них - мои отличные друзья. Грани между нашими сроками службы сразу были стерты, лишь молодой солдат оставался особняком. Ну и связисты оставались отдельно, своей компанией. Нас привезли на ЖД станцию Гривно и на электричке мы добрались до Москвы, а после до Рязанского вокзала, где в ожидании поезда нам удалось добыть два «огняка» портвейна и запастись сигаретами. Настроение было превосходным — мы меняли однообразный быт на свежие приключения, выехали наконец-то за пределы гарнизона за чем-то новым, неизведанным. Потом на электричке мы добрались до Рязани. Поезд шел часа три, и мы успели выспаться. На вокзале нас встретили незнакомые офицеры, загрузили в тентованный ГАЗ-66 и вновь повезли. Сначала мы вышли на трассу и какое-то время передвигались по ней. Я сидел с края у борта и наслаждался новой жизнью. Мир был светел и прекрасен. Потом машина свернула на проселочную дорогу въехала в лес, и за ними поднялась такая пыль, что пришлось запахнуть тент. Два раза в лесу нас останавливали посты. Потом выехали в поле. Пыль поднялась такая, что дышать стало трудно. Наконец, машина встала. Я откинул тент и мы весело попрыгали на вниз. Вокруг раскинулось широкое русское поле с пожухлой невысокой травой. Клоками по полю были разбросаны небольшие урочища — группы деревьев создавали густые зеленые массивы. Их б ыло несколько. На краю одного я заметил здоровый агрегат, который сильно тарахтел и выбрасывал из себя черные облака дыма. Им оказался танковый двигатель, выполнявший функцию дизель-электрического агрегата и питавший током наш будущий лагерь. У другого массива стояла тарелка-локатор, в другой стороне в поле солдаты разворачивали передвижные радиостанции и протягивали кабели и, бегая как муравьи, собирали незнакомые мне установки. Нас оставили у машины и офицеры отправились в близлежащий массив, где, по-видимому располагался штаб. Через несколько минут с ними вернулся капитан. Нам сообщили, что на время учений он будет выполнять функции командира нашей роты. Он повел нас к другому массиву, метрах в трехстах от штаба. Обогнув его мы сразу увидели маскировочную сетку, которая закрывала стоящие под ней ряд палаток. Это был наш лагерь — расположение роты. Одну палатку выделили нам, связистов поселили в другую. Кроме этих двух, была палатка для офицеров и еще две, в которых уже кто-то жил. В каждой палатке стояла печь-буржуйка, были настелены деревянные нары, на них уже лежали матрасы и постельное белье. Встречали нас гостеприимно. Время было около 15 часов и нас повели на обед. Опять через поле к другому урочищу. Там стояла полевая кухня и сбитые из свежих досок длиннющие столы. Есть за ними можно было только стоя. Но в этом не было необходимости, так как наполнив котелки борщом, а крышки от котелков безумно вкусно пахнущим гуляшом, мы разлеглись под деревьями и начали все это уничтожать. Кормили нас и в дальнейшем шикарно. В части такой еды не было никогда. К тому же я мог спокойно подойти к повару и попросить добавки, и тот никогда не отказывал. Набив животы до отвала наше настроение стало еще лучше.
После обеда всех повели на построение. На поляне стояло несколько рот, мы встали рядом. Полковник, фамилию которого уже не помню, представился, как командующий учениями и сообщил, что мы переходим в его подчинение. Наконец была поставлена задача: нести БД в полевых условиях. Интересно, как, подумал я, но ждал дальнейшего развития событий. Построение закончилось и мы ушли в лагерь. Как удалось выяснить, лагерь был разбит дислоцирующейся где-то рядом частью связи. В их задачу входило развертывание радиопередающих и принимающих комплексов и всей инфраструктуры. Нас привезли на учения исключительно для оперативной работы. Иными словами, всё было приготовлено под нас: сможем ли мы в случае военных действий вести радиоразведку в полевых условиях. Я все это понимал, но было неясно, на чем мы будем «бодать»? Между тем, нам был представлен новый командир взвода, которому мы на время учений переходили в непосредственное подчинение. Он был из местных связистов, о нас слышал ма ло и, может, поэтому вел себя несколько заискивающе. Наши взводные присутствовали в роли наблюдателей и, по-моему, на учениях вообще бездельничали. Я спросил у взводного, на чем мы будем работать, и он рассказал, что вот-вот должны подойти машины, в кунгах которых будут наши посты. Мне это дико понравилось.
Времени было море, и свобода лилась через края. От делать нечего мы с тремя парнями решили погулять и осмотреться. Сначала мы пошли посмотреть на танковый двигатель. Он страшно рычал и чадил так, что деревья около него были черными от копоти. Так мы бродили от одного участка до другого, пока не нарвались на командира учений с его свитой. Среди нас четверых я был старшим по званию и мне пришлось представиться и доложить полковнику о том, кто мы такие и что здесь делаем. Он отчего-то безумно разозлился и начал топать и орать на меня, дескать, какого... болтаетесь без дела!? Тут еще он заметил, что на шее у меня висит стальная цепочка с крестиком, которую я купил на вокзале в Москве, и я думал, что от ярости его вообще стеганет паралич. Наконец он принял решение нас наказать и приказал: «Вон там связисты разворачивают станцию. Направляю вас к ним на помощь! По окончании работ доложить своему командиру роты о взыскании!» Мы, выдохнув, отправились в сторону бегающих вокр уг машины солдат. Они уже выдвинули телескопическую антенну с излучателем, похожим на шляпу, и устанавливали растяжки для ее фиксации. Станция находилась на Газ-66. Я такую видел в радио школе ДОСААФ, в которой пришлось учиться от военкомата перед армией. Я заметил у станции лейтенанта, но докладывать ему ничего не стал. Вместо этого мы забрались под маскировочную сетку, укрывавшую какие-то ящики, и завалились спать. Лейтенант рассеянно на нас посмотрел, но связываться не стал. Нас разбудили минут через сорок, когда эти ящики начали вытаскивать. Пришлось перебраться в тень за кунгом. Вообще связисты смотрели на нас с интересом и какой-то, мне казалось, настороженностью. На нас была новая форма-афганка и среди местных солдат в старых засаленных х/б мы сильно выделялись, да и вели себя, надо сказать, открыто расслабленно, когда как их офицеры постоянно на них орали и матерились, и парни бегали как белки в колесе. «Хреново вам, ребята, служится», - думал я. Действител ьно, наши офицеры себя так не вели.
Но надо что-то было делать. Тупо сидеть уже надоело. Я видели метрах в пятистах наш лагерь, и, по-моему, там начиналось что-то интересное. Мы поднялись и рванули бегом через поле к своим. А интересное было то, что наши начали рубиться в футбол с местными. Новый ротный сидел в стороне и болел за своих, подпуская к указаниям по тактике крепкого мата. Я быстро скинул в палатку х/б и сапоги и ринулся в бой. Мы подавали угловой, мяч пошел прямо на меня и головой в падении я всадил его в притирку с сапогом, изображавшим штангу. Поднимаясь с травы я вдруг увидел идущих на нас через поле группу офицеров и узнал того дикого полковника-командующего. Надо было на всякий случай подстраховаться. Я подошел к ротному и коротко рассказал о происшествии. Ротный повел себя замечательно: «Иди, спрячься». Я забежал под маскировку и спрятался за палаткой. Слышно было, как крикнули «Смирно!», потом кричал только полковник. Он разогнал весь футбол, а потом устрашающе отчитывал ротного. У полковника оказалась неплохая память, и вернувшийся с порки ротный рассказал, что было приказано меня поставить в наряды.
Вечером, построившись мы пошли на ужин, а после ужина на поляну рядом с кухней вынесли кинопроектор и запустили кино. Уже смеркалось, мы разлеглись на траве и, попыхивая сигаретами, смотрели на растянутый между деревьями экран; кто-то просто спал. За экраном сквозь деревья проглядывало восхитительное закатное небо. Воздух с поля был свежим и ароматным, повсюду звонко стрекотали кузнечики и в тишине одиноко покрикивали ночные птицы. Было так уютно и хорошо, что я, невольно, забыл, что служу в армии. Опять вспомнился дом, дача друга в Рыкани, где, в последние перед призывом месяцы, мы также валялись с друзьями на траве на берегу реки, орали песни и не было у нас никаких забот и тревог. Вот уже по чернеющим в поле урочищам зажглись редкие фонари и в небе появились первые звезды.
Кино закончилось, построившись мы пошли в лагерь. Там нас ждало неприятное известие: сержант, решив выслужиться и войти в доверие к офицерам, уволок один из огняков с портвейном в офицерскую палатку. Пришлось довольствоваться малым. Мы разожгли буржуйку, разогрели тушенку из сухпайков и пустили огняк по кругу. Пришел предатель-сержант, мы заклеймили его позором и, так как команды «отбой» так и не последовало, поделившись впечатлениями прошедшего дня, спокойно уснули. Проснулись мы ночью от дикого холода. Дрова в печке прогорели, а ночи оказались холодными как на Луне. С тех пор мы стали назначать дежурного по палатке, который был обязан поддерживать огонь в «буржуйке». Можно догадаться, что это был единственный из нас молодой боец.
В семь часов утра в дверь палатки стукнули и сказали - «подъем». После ежеутреннего казарменного рева дневального это было более чем непривычно. Все нехотя заворочались, подорвался лишь один дух. Он сбегал с местными и нашими связистами на зарядку и вернулся. За нами так больше никто не пришел. Больше на зарядку мы его не пускали, выдерживая марку. Дух сообщил, что завтрак в восемь. У нас было еще сорок минут. Отлично. Мы сходили на завтрак и, вернувшись, узнали что наши кунги уже стоят с другой стороны лагерной лесопосадки и что сегодня проводим испытания постов. Мы пошли туда. Все развернутые в поле связистами объекты уже были укрыты маскировочными сетями, торчали лишь антенны и одиноко смотрел в небо локатор.
Уткнувшись мордами в деревья, так что торчали только кунги, метрах в пяти друг от друга стояли четыре «камаза». Рядом с ними стоял наш НС и наблюдал, как работают связисты. Оказывается, сюда привезли еще и наших спецов-офицеров. Нам показали наш кунг — он стоял с краю. Рядом была машина для наших парней, работающих на БП аппаратуре, и следом две машины для офицеров. Еще вчера я подумал, как же мы будем дежурить — кто меня будет сменять? С поста Giant Talk я был один, на ICAO (гражданская авиация), и AWACS (по-нашему ДРЛО) был комплект — по два человека, а на GCCS (тактическая авиация) даже трое. Но там будет видно, а пока мы рассматривали машины. Метрах в ста от них, в поле связисты устанавливали антенны — пять 10-метровых мачт и между ними проволочная сеть. Вот и все ловушки! Всего одна десятитысячная часть наших антенных полей! Я забрался в кунг. Посты были расположены по два справа, два слева. Кресла отсутствовали. Вместо них — прячу щиеся в пост мягкие табуретки. Сами посты были начинены такой же аппаратурой, как и в части. Мой пост был крайний у двери: два «Катрана», два магнитофона-кассетника, коммутатор (который не работал), блоки антенн, ну и настольная панель управления. Следом за моим постом по часовой стрелке шли ICAO, GCCS и AWACS. Все компактно и уютно. Я был в восторге, осталось только проверить, как это все будет работать.
Связисты возились до обеда. Наконец пришло наше время. Мы засели за посты. Выставили рабочие частоты: на один «Катран» я набил «Альфу» на второй поставил на последовательное сканирование «Квебек» и «Сьерру». Услышу я хотя бы наземку? Я стал ждать назначенного времени выхода в эфир наземной станции и вдруг в наушниках зажужжало: «Sky bird, sky bird, this is...» и дальше, как положено... Это был разведчик RС-135. Слышно его было, если и не очень хорошо, но вполне сносно. Я понял, что ночью, когда эфир улучшится, я их всех запросто «перебодаю». Перещелкивание антенн мало чем помогло, слышимость была стабильно на тройку. Я начал пеленговать, но кнопка - «команда» не работала. Офицеры-связисты, стоявшие за моей спиной, переглянулись. Они полезли куда-то в кишки поста, потом еще куда-то ходили, «команда» никак не хотела работать. Тогда к нам в машину пробросили провод и установили переговорное устройств о. Он тянулся от нас на пеленгатор, где-то там разветвлялся и второй конец уходил на КП, который был совмещен с «планшетом». Связи с НС, обосновавшимся в третьем кунге, не было. Предполагалось, что мы будем докладывать ему информацию лично. Все это вызывало некоторые неудобства, но что делать. Переговорку поставили мне на пост и предупредили, что остальные посты будут пользоваться ей для пеленга лишь в крайних случаях. Я завел журнал, потом поэкспериментировал с частотами ВКП, но толку не добился, еще было рано. Ребята тоже подстроились и на сегодня наша задача была выполнена. Сменять меня на посту назначили нашего духа. Он «бодал» на GCCS и совершенно не знал нюансов связи Gant Talk, но выбора не было. Пришлось его подучивать, что в конечном итоге ни к чему не привело.
Учения начинались завтра, и до этого времени мы были совершенно свободны. Решено было идти за дровами на ночь, но вернувшись в лагерь взводный сказал мне, что я заступаю в наряд дежурным. На вопрос, кто же будет нести БД, он пожал плечами и ушел. Пришлось идти к нашим лейтенантам и рассказывать о местном геноциде разведчиков. Через пять минут все было улажено, и в наряд вместо меня пошел предатель-сержант. Мы в полнейшем безделии убили остаток дня: собирали дрова, загорали... В лагере болтались только мы; наших связистов и местных постоянно куда-то «припахивали», и возвращались они только к ужину. Вечером вместо кино нам на кухню привезли и подключили телевизор.
Утро 19 августа 1991 года началось с построения. Было объявлено о начале учений, и все разошлись по постам. Моя первая смена была с 08 до 14, а вечером - заступать в ночь.
Все работало прекрасно, я «привязал» все наземные станции (раз в сутки они сменяли позывные), «забодал» несколько разведчиков, в общем, все шло в нормальном режиме. Всем постам присвоили для связи позывные. Мой, как сейчас помню, был «Терек».
В кунге не было окон и было душно. Приходилось включать мощнейший вентилятор, вмонтированный в борт рядом с моим постом у выхода. После первого включения со всех столов сдуло бумаги, но и, отрегулировав направление потока урагана, легче не становилось. Вентилятор работал в двух режимах: слабом и сильном. В слабом режиме он гудел как самолет, так, что заглушал эфир, а в сильном находиться в кунге было вообще невозможно. Наверное он был предназначен для танка. Приходилось включать его лишь на пару минут. Смена прошла отлично, я сменился, пообедал и лег спать. Был замечательный безоблачный летний день и мы даже не знали, что над нашей страной нависла серьезная опасность.
Я проснулся в 19-00 и повел смену на ужин. Все было как обычно, мы наполнили котелки и расселись под деревьями посмотреть телевизор. Сначала я ничего не понял. В стране введено чрезвычайное положение. Создан ГКЧП. И что это все значит? Мы пошли на смену, я сразу настроился на «Голос Америки» и все стало понятно: в стране переворот, Горбачев свергнут, а в Москву введены войска! Это было непостижимо! Сейчас вряд ли бы я был столь удивлен такому событию, но тогда, в Советском Союзе, переворот! Мы сидели в машине и слушали радио. Ночью к нам в кунг пришли наши ребята из патруля, те, что заступили в наряд. Мы сидели, включив светомаскировочное освещение и рассуждали вполголоса, к чему это все приведет и на чьей стороне нам отведут роль находиться. Пришел НС, выгнал патруль и сказал, что все может произойти, поэтому о любом непонятном выходе в эфир немедленно докладывать ему. В ту ночь нам не хотелось спать, и мы просидели до конца смены в разговорах.
Утром было произведено построение свободных от смен и объявлено особое положение. Я на построении не присутствовал и не знаю, что это было за особое положение, только у нас ничего от этого не изменилось. Мой сменщик дико тупил, и мне приходилось в пересменок ему постоянно что-то объяснять и рассказывать, но толку было мало. Я выспался за утро и отсидев с 14 до 20 снялся с дежурства. Обстановка в стране не улучшалась, чем все кончится было непонятно. Я волновался за своих дома. Что там, в Воронеже, нам было неизвестно. Вечером пораньше я пошел спать. Вдруг среди ночи, часа в два, меня растолкал наш взводный: «Там, - говорит- у тебя кто-то летает, сменщик «урылся» и ничего не может принять. Короче, нужно идти на пост». Проклиная нерадивого духа, я поплелся к машинам. За моим постом сидел НС, дух в растерянности стоял за его спиной. НС прокручивал кассеты. Магнитофоны не имели автоматического реверса и мы, бывало, не замечали, что одна сторона кассеты закончи лась, и надо ее перевернуть. Вот и наш молодой про это забыл и НС тихо материл его, понимая, что слушает старые записи. Он с облегчением уступил мне место и побежал к себе в кунг, где работал один на четырех БП постах. Действительно, натовская разведка летала насыщенно. Эфир был неплохой, и все, что смог, я сделал. Утром на смену мне никто не пришел. Взводный попросил посидеть еще с 08 до 14. Пацаны принесли мне завтрак в машину. Полный набор разведчиков кружил вдоль границ советской территории. RC-135, TR-1, с Аккротири на Кипре взлетел U-2, а над Средиземным морем рыскал Р-3 «Орион». Потом на северо-западе появились заправщики КС-135. С поста GCCS подсказали, что в том районе барражируют звенья истребителей. В общем, ничего особо сверхординарного не происходило, но в связи с нынешней обстановкой в голову лезли всякие дурные мысли. В это время в Москве уже погибали люди и жгли танки.
В 14-00 меня опять не поменяли. То же произошло и в 20-00. Приходилось опять проводить ночь за постом. Взводный в награду принес мне три пачки болгарских сигарет «Opal», а НС банку перемешанного с сахаром растворимого кофе, которую привез из дома. Кроме того, взводный притащил нам на четверых банок десять тушенки с гречкой и хлеба. Все бы ничего, но спать хотелось дико. Ночью я выпрыгивал из кунга, и бегал туда-сюда вдоль стоящих машин, разгоняя сон. Чтобы не пропустить контакт, я врубал в наушниках полную громкость и вывешивал их через дверь на улицу. За полночь пошел первый дождь. Эфир исказился - стал свистеть и пищать. Но работать было можно.
Часа в три ночи у меня полетел разведчик. Было ясно, что это RC-135. Позывной я примерно расслышал, но что он передал, так полностью и не понял. Я раз десять прокрутил пленку, но никак не смог разобрать всей фразы. Летел он в районе, Баренцева моря. Обыкновенно радист в RC-135 докладывал:«op`s normal. Time 01-15» Дальше он называл пароль и отключался. Это значило буквально: «все нормально» и время выхода в эфир по Гринвичу: «01-15». Наземная станция, работающая с ним, дублировала донесение. Как правило наземные станции было слышно качественней — у них были более мощные передатчики, и если информация, переданная с самолета, была непонятна, то при повторе наземкой, можно было лучше ее расслышать. Но земля моего RC-135 не слышала и он передал информацию вслепую. Я принял только его позывной, время выхода и фразу «two five nautical miles...» (25 морских миль), но все остальное заглушали помехи. Я доложил НС, что летит такой-то самолет , передал предположительно op`s normal. Прошло минут пятнадцать. И вдруг снова он вышел в эфир. Но в этот раз сказал он следующее: «brother time 01-30...». Это я расслышал четко и по спине у меня пробежали мурашки. Нас учили, что при входе в зону наших ПВО, иначе - перед пересечением границы Советского Союза, американские разведчики передавали закодированный доклад: «harvard time...», а при выходе из зоны: «brother time...».. Я четко расслышал слово «brother», а значит во время предыдущего сеанса он докладывал «harvard»! Получалось: «нахожусь в 25-ти морских милях от от Советской границы». Я скинул наушники и побежал в машину к НС. В кунге у НС царил безумный хаос: все было затянуто табачным дымом, БПшные аппараты свирепо стучали, изрыгивая из себя длинные полотна бумаги. Весь пол и посты были завалены грудами этой бумаги, а НС метался в пространстве между этими аппаратами. Он побежал назад со мной. Я отмотал ему пленку, он послушал сам и тут же через нашу переговорку связался с КП: «RC-135 в 03-15 по Москве находился в 25 милях от границы, в 03-30 вышел из зоны». Ребята с соседних постов, не зная наших специфических заморочек, удивленно смотрели за нашей суетой. Для меня это было большой удачей. За 1990-1992 годы, могу сказать точно — это был единственный случай входа в зону, хотя немногим раньше, как нам рассказывали офицеры, такие перехваты случались нередко. НС, довольный, пошел к себе, а я под впечатлением сел в дверях и закурил. Но тут опять вернулся НС. Он отправил в лагерь парня с AWACS спать, а сам сел за его пост. Не знаю зачем, но он решил «пободать» «Мэджиков». Все, кто клевал носом, тут же встряхнулись и приняли нужные позы. Я уже просидел за постом больше суток. Под дождем бегать было противно и я начал срубаться. У нас был кипятильник из лезвий и я решил похлебать кофе. Я повернулся к НС, чтобы предложить ему кружку и увидел, что он , уткнувшись головой в стол, нагло «плющит харю». Он, по-моему, вообще на этих учениях никогда не спал, и его никто не сменял. Я плюнул на все, закутался в шинель, (по ночам было зябко и шинели пригодились), сделал звук погромче и уснул. Но было уже раннее утро - самое время вылетов натовской разведки, и поспать не удалось. Наконец-то в 8-00 меня сменили.
Учения заканчивались 22 августа. Моя последняя смена после более чем суточного дежурства с 14 до 20. В ночь уже никто не заступал. Обстановка в стране выравнивалась, уже было понятно, что демократы победили и войны не ожидается. Под вечер офицеры собрались у машины НС. Рассевшись на траве, они болтали о чем-то своем и хохотали, забив на службу. Я вывесил наушники на улицу, сделал полную громкость и отойдя под антенны, лег на траву. Вот и все. Заканчивались такие волшебные дни! Завтра мы уедем отсюда, и обо всем этом останутся лишь воспоминания. Прошло уже много лет, и я скажу вам, что эти дни учений были самыми счастливыми днями в моей армейской жизни. Как сейчас я вижу перед собой эти поля, танковый двигатель, лагерь, машины, лица ребят... У меня в наушниках что-то работало, но я не поднимался. Я лежал на теплой траве и смотрел в небо, снова переносясь мыслями к дому. Пацаны тоже выползли из кунга; мы разлеглись под антеннами и молча смотрели в небо. На сердце было легко и с покойно.
Утром нас построили и командир объявил об окончании учений. Мы разошлись и стали ждать автобус. Связисты разбирали лагерь и станции. Я пошел в свою машину, выдвинул из стола железный лист, на котором под стеклом лежала карта, и на обратной стороне оставил памятную надпись о том, что в такое-то время здесь несли БД такие-то люди, и перечислил всех наших парней. Автобус вскоре пришел и увез нас - пыльных и загорелых, в этот раз, сразу в Москву. К вечеру мы были снова в части. Из автобуса нехотя мы пошли строиться на плац. Вышел командир части. «Смирно!» Взводный сделал доклад. В конце доклада я расслышал, как он вполголоса добавил: «Двое разведчиков особо отличились».
Мы влились в обычную жизнь, а через месяц на плацу за отличную оперативную работу во время учений ОКА-91, мне и моему другу был предоставлен отпуск на родину на десять суток! Это было круто!
В октябре я поехал домой и провел там десять восхитительных дней и ночей. За пределами части жизнь заметно изменилась. Были введены свободные цены. В коммерческом ларьке я купил брату подарок: пачку сигарет Dunhill и обычную сейчас пластиковую зажигалку. И то и другое стоило 25 руб, что в то время было запредельно. В Воронеже стояли пустые магазины, продукты продавали по талонам. Но на все это я не обращал внимания. Я был дома, и это главное. Отпуск закончился стремительно. Надо было возвращаться. На Курском вокзале меня остановил патруль и отвел в комендатуру. В моем дипломате нашли две бутылки водки. Такой вот залет. Комендант долго и изощренно меня запугивал, но в конце-концов забрал водку и отпустил. С тяжелым сердцем я вернулся в казарму. Служить мне оставалось восемь месяцев.
В ноябре в нашей роте произошла трагедия. Молодой солдат из моего отделения, москвич, поехал домой в увольнение. Там он провел день, а вечером, выйдя из квартиры, поднялся на последний 9-й этаж и выпрыгнул в окно. У него осталась жена и маленькая дочь.
В часть приехала комиссия и долго разбиралась с происшедшим. Меня, как непосредственного командира, несколько раз допрашивали в особом отделе и у командира части. В итоге вынесли вердикт - семейные обстоятельства. Так это или нет, комментировать не берусь.
= 1992 =
Наступил новый, долгожданный, 1992 год. В деревне близ части мы своей компанией купили 3-х литровую банку вонючего самогона и новогодней ночью в казарме дико им ужрались. Захотелось приключений, и мы пошли на 3-й этаж поздравлять 1-ю роту. Там нас угостили техническим спиртом розового цвета. Мы разбавляли его Пепси-колой. Потом в угаре вернулись назад, вскрыли каптерку и выгребли из дипломатов весь одеколон. Его мы пили в умывальнике из алюминиевой кружки, разбавляя водой из под крана, при этом он становился белым, как молоко. В конце я уже ничего не помнил. Утром меня еле подняли — надо было идти на смену. На смену меня вели под руки, пряча от пом. ДПЧ. Все дежурство я блевал польским одеколоном «Консул». Так весело и задорно мы встретили Новый год.
Пришло время и из черепа я превратился в старика, ну и, наконец-то, в деда. Мне вручили 1-й класс, но в звании не повысили. Так я и остался мл. сержантом. Под конец службы ротный погнал меня по нарядам. Занятие это было скучным и ничего существенного из этих нарядов мне не запомнилось. Дембельский альбом мне было делать лень, уродовать парадку тоже не хотелось, тем более, что домой я решил ехать в гражданке. (С собой я забрал лишь свою афганку, которая до сих пор мне служит верой и правдой на даче).
Пришел час и вот мой последний день в части. Всех, кто из моих друзей были в роте, я сводил в «чайник», где выставился коржиками и молоком. Потом переоделся в заготовленную гражданку и пошел прощаться на 2-ю площадку с ребятами со смены. Это прощание было трогательным до слез. Еще бы. Я прожил с этими парнями бок о бок два года. Что нам приходилось пережить, знали только мы. Мы как братья делились всем, что у нас было, просиживали вместе бессонные ночи на сменах, в караулах, в нарядах, курили одну сигарету на восьмерых... Тосковали и радовались, грустили и хохотали до одури. Все это с нами было. И вот сейчас, по прошествии уже двадцати лет, возвращаясь мыслями в те далекие годы, я хочу сказать вам, ребята: спасибо вам за то, что вы были со мной рядом! Я вас никогда не забуду.