ОТРЫВОК 4 (ПОСТРОЕНИЕ)

Еще не подведены итоги ПХД, еще не вернулись с объектов все рабочие команды, еще не высох свежевымытый паркет казармы, а на курсе уже начинается суета. Бытовка забита народом, все гладятся, за утюгами очередь, жужжат электробритвы, из умывальника дикие вопли любителей помыть голову ледяной водой из крана, за каптерщиком Лехой Портновым - длинная очередь прихлебателей. Это особая суета, всегда волнующая курсантское сердце - это суета перед увольнением.
Я критически осматриваю свою парадную форму и остаюсь доволен. Даже гладить не надо, и рубашка почти свежая. Не спеша переодеваюсь, споласкиваю лицо дешевым одеколоном и устраиваюсь на подоконнике нашего спального расположения в ожидании построения. Слегка разморенный весенним солнышком, лениво наблюдаю за народом, который вовсю готовится к предстоящему увольнению.
Вот Слава Раков сосредоточенно нюхает носки, определяя, можно ли в них появиться в приличном обществе. Результаты явно неутешительные - это видно и от окна. Стирать поздно, не успеет высушить до увольнения - народ гладится, за утюгами очередь в полбытовки. Но разве есть безвыходные ситуации для советского курсанта? На лице у Славы появляется решимость - он поливает носки одеколоном «Айвенго». Это все равно, что сыпать сахар в пересоленный суп - получается натуральное дерьмо, в чем Слава немедленно убеждается, в очередной раз осторожно нюхнув носок. Растерянность на лице Ракова снова сменяется решимостью, и он куда-то убегает в своих носках к искренней радости остальных обитателей спального расположения.
Из дальнего угла, скрытого рядами двухъярусных кроватей, доносится бренчанье гитары, голоса и взрывы хохота. Это начала свою работу неформальная организация, стихийно возникающая каждые выходные - «Клуб лишенных увольнения». Клуб объединяет всех, кого лишили вожделенного увольнения за учебу или «политику», а также не попавших в заветные тридцать процентов. Сейчас те, кто по воле судьбы оказался в этом углу, с завистью смотрят на суетящихся увольняемых, отпускают шутки в их адрес и натужно стараются показать, что им тоже весело и хорошо.
- Увольняемые, выходи строиться! - кричит дневальный.
Из расположений учебных групп высыпают увольняемые, на ходу заправляясь и приглаживая волосы, чтобы они сошли за короткую аккуратную прическу. Спрыгиваю с подоконника и выхожу вместе со всеми.
Старшина Харламов медленно обходит строй, придирчиво оглядывая каждого. Обычно, при осмотре слабым местом всегда является прическа, которая, по идее, должна соответствовать плакату «Образцы причесок военнослужащих», висящему в бытовке. Эти образцы настолько кошмарны, что о появлении с такой прической в приличном месте даже речи быть не может. Харлам, будучи человеком здравомыслящим, не требует подобных крайностей, но, стоит кому-то обрасти чуть более установленной им нормы - и нарушитель безжалостно изгоняется из строя.
Сегодня с прическами у всех полный порядок. В четверг был внезапный строевой смотр факультета, о котором Папаша предупредил нас за две недели, и мы привели себя в требуемый уставной вид. Харлам, бегло пробежавшись по нашим затылкам, переходит на проверку цвета носков, наличия носовых платков и расчесок в чехлах, обязательных 10 рублей и тому подобных мелочей. Осмотром он остается доволен - удивительный факт - и собирается раздать увольнительные записки, как вдруг от тумбочки дневального орут:
- Курс, смирно!
- Товарищ подполковник, во время моего дежурства происшествий не случилось, курс готовится к увольнению, дежурный по курсу сержант Соболев! - рапортует кому-то дежурный в вестибюле казармы.
Кто это там заявился? Я выглядываю в вестибюль - ага, это подполковник Репин, заместитель начальника факультета по службе войск. С чего это он пожаловал к нам в субботу - да еще и не один?! Рядом с низеньким плотным Репиным стоит элегантная женщина лет тридцати, с интересом озираясь по сторонам.
Мы недоуменно переглядываемся, но в это время Портнов, проходящий за строем, громким шепотом сообщает, что это ревизор, прибыла для проверки учета материального имущества на курсе.
Харлам докладывает Репину, тот благосклонно принимает доклад, поворачивается к нам и угукает:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ полковник! - гаркаем мы в ответ.
У всех дурное предчувствие, поэтому выкладываемся на всю катушку, выпячиваем колесом усыпанные значками груди, но не помогает.
- Напоминаю вам о правилах поведения в городе, товарищи курсанты! - важно изрекает Репин и начинает «напоминать», изредка бросая косые взгляды на свою молодую спутницу.
Напоминание затягивается. Я пропускаю избитые фразы из одного уха в другое, мне обидно за дергающихся в строю от нетерпения ребят - у них же весь небольшой остаток времени в городе расписан по минутам! Харлам, уже инструктировавший нас, тоже неодобрительно посматривает на Репина - но тому, конечно, хоть бы хны! Электрические часы на стене с неумолимым щелканьем перебрасывают тяжелую черную стрелку вперед, озвучивая убиваемые минуты. Хочется материться.
Ага, похоже, материться не придется. Наступившая на курсе гробовая тишина выталкивает меня из задумчивости и заставляет восстановить в памяти последнюю фразу Репина. А фраза эта весьма примечательна, особенно если учесть стоящую рядом прекрасную ревизоршу:
- А ботинки у курсанта должны блестеть как у кота что?
Неуместность вопроса доходит до Репина уже после самой фразы, он замолкает и, скосив взгляд на заливающуюся краской женщину, с растерянным видом ждет, когда из монолитного строя злых на него увольняемых донесется неизбежный ответ этот несложный вопрос.
Молчание затягивается - все с удовольствием созерцают застывшего с открытым ртом Репина. Наконец кто-то, сжалившись, бросает:
- Глаза, товарищ полковник!
- Правильно, глаза! - облегченно вскидывается Репин и, от греха подальше, приказывает Харламу поскорее отправлять увольняемых.

ОТРЫВОК 5 (НАРЯД)

Столовая внезапно наполняется шумом, стуком и веселым гомоном. Это точно по расписанию, тремя мощными потоками, в основной и запасные входы в нее вливаются толпы голодных сослуживцев. Я широко шагаю к варочной, толкая перед собой трехъярусную тележку. Вот, кстати, показались и наши:
- Игорь, Ветер, привет! Что сегодня на ужин?!
Я помалкиваю, а громыхающий за мною Истомин безжалостно крушит их мечты вкусно покушать:
- Сегодня, ребятки, кашка-парашка, приятного аппетита!
Глядя на кислые рожи однокурсников, я вдруг чувствую себя в чем-то виноватым, хотя ко включению в меню ячневой каши не имею никакого отношения. Сворачиваю в предбанник варочной, где толстая Нюра накрывает дежурному по институту столик, за которым тот будет «снимать пробу пищи из общего котла». У нас бытуют сильные подозрения, что для дежурного поварихи варят кашу в отдельной кастрюльке, может быть даже на молоке.
- Ты ему из общего котла ложи, слышишь, Нюр? - добродушно советует Истомин, проезжая в варочную.
Нюрка выразительным движением толстой задницы посылает нас куда подальше. Умеет же! Мы смеемся.
Аникин с полной тележкой уже выруливает навстречу, он ухитрился на оба яруса своей тележки поставить бачки в три ряда. Из крайних, сильно наклоненных к центру бачков, каша не выплескивается, а это возможно только при солидном недоливе. Впрочем, нас такое положение дел более чем устраивает, ведь с такой тележкой можно обслужить сразу полтора зала!
- Поберегись! - маленький Аникин с усилием толкает непослушную тележку к выходу, набирает скорость, и дальше уже тележка тащит его.
Мы с Истоминым шарахаемся в сторону, Андрюшка пролетает мимо, каким-то неимоверным финтом поворачивает и с гиканьем устремляется по широкому коридору к залам, пугая опоздавших.
Заезжаем в варочную. Сапоги скользят, как по льду. Каждый наряд при смене драит кафель варочной посудомоем, но жир здесь, кажется, навсегда въелся во все поры.
Ага, вот и разгадка недолива! Над огромным электрическим баком с кашей возвышается длинная фигура Сашки Кураева. Ирмы-раздатчицы нет, и Сашка делает для зальных доброе дело, накладывая по пол-корца.
- Наливай! - я со стуком припарковываю свой броневик к баку. Сзади подруливает Игорь, легко пиная меня своей телегой в мягкое место. Черныш, наполняющий чайники у чайного бака, матерится - по всей видимости, обжег кипятком руку.
- Первый! - начинает свое черное дело Сашка, плюхая половину большого половника в бачок на моей тележке. Серая клейкая жижа отвратительно булькает. Второй ему наполнить не удается - появляется Ирма, с трогательным бесстыдством подтягивая трусики под белым халатом.
- Шурик, спасибо, родной, - бормочет она и тяжело взгромождается на лавку у бака.
- С облегчением! - Сашка церемонно возвращает ей половник.
Ирма хапает толстой рукой инструмент, явно недовольная кураевской заботой, и тут замечает мой бачок.
- Да ты что, охренел, Саня?! - вопит она, азартно запуская половник в бак. - Знаешь, как нас за недолив дерут!
- Эй, эй! - одновременно орем мы с Игорем, предчувствуя недоброе. - Ее все равно никто не ест!
- А мне-то что, - безжалостная Ирма плюхает мне целый половник. - Уплочено!
Из открытого прохода слышны стуки, звон и вопли - курсы уже расселись, мы катастрофически опаздываем. Черныш, скользя по полу, тащит свою тележку к выходу, расплескивая чай.
- Я сейчас, мужики! - кричит он.
Мне жарко в душной варочной, лицо все мокрое от пота, я раздраженно кричу на Ирму:
- Шевелись быстрее!
Ирма работает с быстротой автомата, лицо красное, толстые руки мелькают как крылья ветряной мельницы. Хватаю мгновенно нагревающиеся бачки и устанавливаю их на нижний ярус. Серая каша расплескивается через края, руки завтра будут в ожогах, как и всегда, впрочем. Краем уха слышу, как Ирма орет кому-то истошным голосом:
- Какое еще, в жопу, взвешивание?! Курсы пришли!!
Разгибаюсь и вижу сконфуженного дежурного по столовой. Ага, попался под горячую руку толстухе! Выволакиваю непослушную тяжелую тележку в коридор и почти бегом припускаю к конечным залам. Там первые курсы, они еще употребляют подобные кулинарные извращения, курсы постарше предпочитают добрать свое в буфете у Аллочки.
На всякий случай заезжаю в два попутных зала и интересуюсь:
- Парашу будет кто есть?
Народ с негодованием отказывается, я еду к первокурсникам и разгружаюсь. Ешьте, ребятки, подрастайте быстрее.
Ускоренным шагом иду обратно, пора развозить чай.
- Начальник! Начальник! - это Аникин. Стоит с пустой тележкой у зала «пиджаков» и призывно машет рукой.
Так, похоже, без эксцессов сегодня все-таки не обойдется. Тяжело вздохнув, шагаю к «пиджакам».
Полузащитники уплетают за обе щеки кашку-парашку и возмущенно орут на Аникина. Тот лупает глазами и выразительно смотрит на меня - разбирайся, мол, начальник. Мое появление подливает масла в огонь - опознав во мне старшего, пиджачины немедленно переносят на меня весь пыл своего возмущения. Лопочут они что-то маловразумительное про свои нарушенные права, режим питания, жалобы и наказания.
- Приятного аппетита! - издеваюсь я над ними и, повернувшись к старшинскому столику, делаю официальное лицо. - Товарищ старшина, наведите порядок в зале! Какие у вас претензии к действиям наряда?
Лысый очкастый старшина пискливым голосом легко успокаивает своих правдоискателей, поворачивается ко мне, неожиданно принимает строевую стойку и выпаливает:
- Мы предъявляем претензии вашему наряду по сервировке и обслуживанию нашего зала! На столах нет вилок и маленьких ложечек - одни большие ложки! И чай холодный!
Я с сожалением смотрю на пиджачного старшину - стоит за столом, как на плацу, руки по швам. Интересно, ему не приходит в голову, что он довольно нелепо выглядит? Удивительно, почему самые рьяные строевики получаются именно из «пиджаков»? Скорее всего, тут комплекс неполноценности перед кадровым составом, стремление изо всех сил показать, что «тоже военный».
Пришедшие в Можайку после четырех лет обучения в гражданских вузах, курсанты спецкурсов - «пиджаки» - вызывают глухую неприязнь у всех кадровых курсантов, независимо от курса и факультета. Весело прожигавшие студенческую жизнь в то время, когда мы постигали военную науку в нарядах и на учениях, «пиджаки», по общему мнению, получают погоны на халяву. За полноценных офицеров их тоже считать не будут, и в войсках наградят презрительной кличкой «полузащитник». В пестрой толпе «пиджаков» есть много отпрысков влиятельных военных, которым сановные папаши предложили наилегчайший путь к получению офицерского звания. А недостающие четыре года выслуги эти ребята легко наберут службой в льготных районах, куда их распределят после выпуска. Я недолюбливаю эту публику и невольно переношу нетерпимость к ним на всех «пиджаков», а они только усугубляют ее своей абсолютной неприспособленностью к армейской жизни и незнанием ее неписаных законов.< br /> Сейчас я стараюсь внушить себе, что «пиджаки» - вполне нормальные ребята, по каким-то жизненным обстоятельствам поменявшие место учебы. Может, семью молодую нечем кормить, а у нас стипендия на старших курсах девяносто пять рублей против сорока студенческих. А может, Родину внезапно возлюбили как-то особо сильно? Внушение удается - я добрею душой и решаю ограничиться простым посыланием их всех подальше. Тем более что самолично приказал расставить им чайники за полчаса до основной раздачи, чтобы после прихода курсов было меньше работы.
- Эти случаи неоднократны, и мы будем добиваться у дежурного по институту вашего наказания! - продолжает меж тем на беду себе и всей своей братии очкастый старшина.
Лучше бы он не будил во мне зверя! Чувствую, как свирепею.
- Сейчас мы привезем вам горячий чай, - сообщаю старшине, глядя на взбодрившихся фальшивых пятикурсников.
Довольные неожиданно легкой победой над кадровыми курсантами, они оживленно переговариваются между собой, демонстративно не обращая на меня внимания, дескать, давай, парень, работай! Ну-ну, ребятки.
Не проходит и пяти минут, как Черныш уже вкатывает в зал тележку с дымящимися чайниками. Пузатые алюминиевые монстры, налитые до краев кипятком, так и пышут жаром. Маленькая незадачка - все чайники без ручек. Издевательски торчат алюминиевые ушки.
Некоторое время открывшаяся предо мной картина напоминает атаку своры кобелей на ежа. Затем накал стихает. Обожженные полузащитники, так и не сумевшие снять с тележки ни одного чайника, наконец-то понимают, что над ними жестоко посмеялись. В очередной раз. Теперь зал смахивает на новгородское вече - все орут дурными голосами. Подскочивший за своим столом очкастый старшина от возмущения даже онемел, и лишь диким взором, усиленным очками, смотрит на меня, как на источник всех бед. Долговязый молодец с прыщавым лицом более решителен - прямо от тележки он прыгает ко мне с явно угрожающим видом.
- А ну-ка убери пакши! - орут сзади Истомин и Аникин. Мое отделение уже почти все в сборе.
- Приносим извинения за некоторые неудобства, но других чайников уже нет, - фарисейским тоном объясняю «пиджакам». Открытый вооруженный конфликт со спецкурсом мне не нужен, боже упаси.
- А вот мы сейчас это проверим, - неожиданно спокойно кивает мне старшина и направляется к котловой. За ним пристраивается белобрысый коротышка, который, поравнявшись со мной, со значением объявляет:
- Я секретарь комсомольской организации курса!
Я пожимаю плечами - будь ты хоть Папа Римский. Меня сейчас больше интересует вопрос, доберется ли ранее улизнувший Аникин до котловой раньше пиджачной делегации. Кто-то из моих, идущих позади, недвусмысленно называет секретаря козлом, но бодрый комсомолец делает вид, что не слышит. Он преисполнен сознанием важности своей миссии.
Старшина уже уверенно стучит в дверь котловой. Комсомолец тоже становится рядом и даже осмеливается пару раз пнуть дверь сапогом.
Оббитая жестью дверь слегка приоткрывается, и оттуда глухо осведомляются:
- В чем дело?
- Мы представители общественного контроля, пустите! - решительно тянет на себя дверь очкастый. Однако я его недооценил.
Впрочем, он нас тоже: дверь внезапно распахивается, и на пороге возникает огромный Сашка Кураев.
- Куда без спецодежды?! - Сашка грубо отпихивает пиджачного старшину и горделиво тычет себя пальцем в грязную, залитую комбижиром, когда-то белую рубаху. - Я не позволю разводить тут антисанитарию!
Рыскающий кураевский взор безошибочно находит комсомольца, и глаза у Сашки наливаются кровью:
- Это ты пинал дверь ногами?! Это после тебя мы должны чистить двери до ночи?! - диким голосом орет он и топает ногами, как психопат. Багрово-красная, покрытая бисеринками пота кураевская рожа выглядит устрашающе. Особенно для тех, кто не знает, что он только прискакал из варочной, где флиртовал у горячей плиты с поварихами.
Делегаты отшатываются в сторону, разворачиваются и молча шагают обратно. Они поняли, что проиграли, и теперь спешат по опустевшей столовой к своему залу, чтобы успеть хотя бы перехватить хлеба с маслом и догнать курс. Поскольку я не вижу рядом Черныша, можно с уверенностью сказать, что ни хлеба, ни масла бедолаги уже не найдут.
Расслабленно опираюсь на свою тележку и, слегка отпихиваясь ногами, въезжаю в предбанник варочной. Вот и конец наряда. Седенький дедушка в полковничьих погонах с повязкой на рукаве - дежурный по институту - довольно вытирается салфеткой, ужин ему явно понравился. По всей видимости, он искренне рад, что мы так вкусно кушаем, и с отеческой лаской смотрит на меня. Эх, дедушка, если бы ты отведал нашей кашки-парашки, то немедленно бы скончался, не приходя в сознание. Это же просто здорово, что тебе варят отдельно! И я тоже ласково, по-сыновнему, улыбаюсь дежурному.
Старичок-полковник поднимается из-за стола, одергивает портупею, которую тут же снова оттягивает вниз тяжелый пистолет, церемонно целует Нюрке толстую руку и важно удаляется, довольный своим аристократическим жестом. Мне смешно, потому что я знаю, что скажет на это Нюрка.
- Всю руку обслюнявил, старый пердун! - нечувствительная к джентльменству толстуха быстро собирает тарелки со стола
Я снимаю грязную, когда-то белую рубаху, бросаю ее Савченко и иду в наш зал ужинать. Все. Для зальных наряд закончен.

ОТРЫВОК 6 (НОЧЬ)

Над Ленинградом синеет белая ночь. Тоскливо мигают желтые глаза светофоров на пустынных перекрестках, у разведенных мостов тихим табором устроились на тротуарах и гранитных парапетах опоздавшие и влюбленные, постукивая рельсами, плывут в неизвестность загадочные пустые трамваи.
У темнеющей двенадцатиэтажки можайской общаги на Белоостровской две девицы с суровыми лицами целеустремленно выводят желтой краской на тротуаре: «ВИКИ КОЗЛЫ!» Какой-то полуночник с одиннадцатого этажа вяло пытается их отпугнуть, периодически бросая с балкона наполненные водой пузыри презервативов.
Из окна крепостной башни «красных казарм» на Пионерской устремил отрешенный взгляд в пространство дежурный по курсу сержант Ермолаев. Он не замечает плаца, где выполняет пируэты ката дежурный по факультету майор Каторин, не видит люмпенов, пытающихся отодрать от памятника бронзовую голову пионера, не обращает внимания на сияние башни телецентра. Потоки воды хлещут из заткнутых газетами писсуаров, пенясь водоворотами в стоке на кафельном полу туалета, поднимая облака мелких брызг, пахнущих земляничным мылом прапорщика Ясюли. Морская свежесть веет в затылок сержанта, журчат водопадами писсуары, гортанным альбатросом каркает кружащийся по плацу факультетский каратист Каторин - Ермолаев сейчас далеко...