Мент


«Есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные,
то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство,
подлецы, стыдящиеся собственной подлости при непременном намерении
все-таки ее докончить, и, наконец, просто подлецы, чистокровные подлецы.»
(Достоевский Ф. М.)


Писать о человеческой низости всегда тяжело. Но необходимо. Народ обязан знать своих героев. Даже отрицательных. Для того чтобы не стать такими же, и не дать стать другим. А история эта о том, как глупый юношеский проступок, столкнулся с взрослой изощренной подлостью.
Четвертый курс я встретил снова в звании главного корабельного старшины. К этому времени в моем военном билете уже не осталось места для записи воинских званий, которые снимались и давались мне с высокой частотой. После «организации» празднования 23 февраля в санчасти училища, когда я был лишен своего старшинского звания вместе с постом старшины роты, прошло больше полгода. Я отсидел положенные месяцы без схода на берег, попрактиковался в Нижнем Новгороде, потом отгулял летний отпуск. Мало помалу все понемногу начало забываться, а когда мы в сентябре уже официально надели свои мицы, перед командиром встала одна небольшая, но серьезная проблема. С четвертого курса мы начинали ходить в комендантский патруль начальниками патрулей, и уже не простыми патрульными, а начальниками. А ими могли заступать только главные старшины, или главные корабельные старшины. Благословенное время адмирала Крастелева, когда поголовно всем старшекурсниками присваивал ГКСовские звания давн о прошли, а ныне в комендатуре в обязательном порядке проверяли военные билеты, тщательно сличая запись о воинском звании с нашивками на погонах. Поэтому с началом нового учебного года, мой командир курса, приказал мне вернуть нашивки главного корабельного старшины на погоны, и констатировал, что отныне все гарнизонные патрули мои. Я шибко расстраиваться не стал, принял это как должное, и все потекло своим чередом. И вот однажды в середине октября случилась эта злополучная история.
Как у всякого уважающего себя гардемарина, а тем более старшекурсника, у меня в городе был комплект гражданской одежды. Те заповедные времена, когда моряки презрительно относились к «штатскому одеянию» давно канули в лету благодаря современному укладу жизни и неустанным усилиям севастопольской гарнизонной службы, и если ты намеревался провести увольнение, не выбираясь в центр города, то гражданка была просто необходима. Ну а уж если тебя отпускали «на сквозняк» до утра понедельника, то тут уж сам бог велел ставить хромачи в угол, а мицу класть на полку. На ночь в город отпускали либо севастопольцев, либо женатых, а с остальными вопрос решался каждый раз индивидуально, чуть ли не с написанием рапортов. Мой отец, после перевода из Гремихи в Феодосию, сначала послужил там несколько лет, а потом перевелся в Балаклаву, откуда и уволился в запас. А поэтому, Севастополь был просто наполнен его сослуживцами, как черноморскими, так и с Северного флота, которые после десятков лет службы в Заполярье, переводились на юг, дослуживать до пенсии под ласковым крымским солнцем. Так только в моему училище было минимум человек шесть старших офицеров, только из экипажа отца, а общее количество бывших гремиханцев кажется, вообще не поддавалось подсчету. Мои гражданские пожитки базировались на квартире одного из лучших друзей отца и его бывшего сослуживца, Геннадия Ивановича Отдельнова, который к этому времени тоже уже ушел в запас и проживал на Лётчиках. Как правило, отец с мамой, когда приезжали в Севастополь, останавливались у них, куда естественно приходил и я. Вот Геннадий Ивановича я предусмотрительно и объявил своими родным дядей, сразу на первом курсе, отчего имел периодические, и главное законные возможности зависнуть в славном Севастополе не до «нолей», а на полноценную ночь. Откровенно говоря, я нечасто пользовался своим «штатским» облачением на младших курсах, по причине редких увольнений, да и то только по выходным. Но вот начиная с третьего курса, нас начали выпускать в город уже и по средам, джинсы и прочее тряпье, уже стало определенной необходимостью. Стало гораздо сильнее хотеться погулять с девушкой без ежеминутного одергивания формы, потанцевать не на флотских танцплощадках, да и просто спокойно пива попить иногда хотелось, без нервных озираний во все стороны и игре в прятки с патрулями. Так, что с начала третьего курса, я все чаще и чаще пользовался услугами квартиры дяди Гены, стараясь при каждой возможности задержаться в городе на ночь. Естественно не у них дома. А потом случилось злополучное 23 февраля, этой возможности я был надолго лишен, и только с начала четвертого курса, после частичной и тихой реабилитации, снова начал помаленьку позволять себе дрейфовать по славному городу Севастополю в одеяниях мещанского сословия.
В ту субботу, я был просто обязан уволиться «на сквозняк» до понедельника, или хотя бы до вечера воскресенья. На неделе, моя неугомонная подруга Капитолина, в жизни просто Капелька, с присущем ей энтузиазмом, неожиданно решила меня осчастливить торжественным субботним ужином у себя дома, при шампанском, свечах, и в импортном нижнем белье, по случаю приобретенном на толкучке. Случай этот она дожидалась давно, и теперь спешила продемонстрировать мне в романтической обстановке трусики, которые очень походили на те, какие ныне называют стрингами, и на бюстгальтер, с веселеньким простонародным прозвищем «бесстыдник». Вообще, мне иногда казалось, что Капелька просто отрабатывает на мне то, чем в будущем собиралась покорять более достойную кандидатуру в мужья, и оттачивала эти навыки самозабвенно, с полной отдачей духовных и физических сил, при этом не забывая периодически напоминать мне, что наши отношения не навсегда, а ровно до того момента, как лично мне они станут ненужными. Саму ее пока устраивало все. Не скрою, мне идея с вечером пришлась по душе, но Капелька выдвинула два категорических требования. Первое, чтобы я обязательно остался на ночь, а второе, чтобы на мне не было этого грубого и шершавого флотского одеяния, от которого по ее словам, потом на всем теле оставались натуральные борозды, а все эти побрякушки, якорьки и пуговички, просто расцарапывали ее кожу, словно хищные звери. Доводы, что форма продержится на моем теле, максимум минут пять после прихода к ней, успеха не имели, и мне пришлось подчиниться. Для этого, я накатал рапорт командиру, с просьбой уволить меня до понедельника в связи с «приездом» родителей. До понедельника командир отпустить меня не решился, а вот до вечера воскресенья отпустил спокойно, и без лишних вопросов. Отстояв очередь к телефонному аппарату, я тут же отзвонившись Капельке, поставил ее в известность, о том, что торжественный вечер состоится при любой погоде, затем оповест ил дядю Гену, что сегодня вечером ненадолго буду, и отправился готовить форму. Каждый построение увольняемых, стараниями нашего заместителя начальника факультета по учебной части, Сан Саныча Плитня, превращалось в небольшой, но яркий моноспектакль, правда с участием всего «зрительного зала», то есть нас, а потому засыпаться из-за мятой формы и неподбритого затылка очень не хотелось. В процессе подготовки, мой друг и боевой товарищ Валера Гвоздев, в этот день уезжавший к какой-то девчушке в Инкерман, предложил встретиться в воскресенье, и съездить к одним нашим общим знакомым, поздравить их с юбилеем свадьбы. Я, грешным делом об этой их дате забыл, и сразу согласился. Капелька, надо отдать ей должное, совершенно серьезно считала, что каждому мужчине в этой жизни необходима определенная порция свободы даже от самой любимой женщины, а потому я был уверен на все 100%, что ничего против того, что я ее покину в воскресенье не вечером, а в обед она иметь не будет. Да к тому же, плотским страстям, Капелька всегда предавалась так самоотверженно и фанатично, что уж если заводилась, то до самого утра, и на следующий день спала минимум до обеда, да и потом ходила сонная и томная чуть ли не до ужина. И наличие нового белья вкупе с шампанским, предполагало именно такой кордебалет, продлящийся в самом стыдливом и скромном варианте минимум до первых утренних лучей солнца. Вообщем договорились мы с Валеркой встретиться, в начале третьего, сразу после того, как катер привезет на Графскую увольняемых из училища, прямо там на площади Нахимова у стоянки такси. Порешив на том, мы добросовестно отстояли построение, и разъехались каждый в свою сторону.
Как раз перед этим была выдача денежного довольствия, а так как я получал гораздо больше других, по причине своего бывшего сухопутного сержантства, то экономить я не стал, и сразу на Графской влез в такси и рванул к дяде Гена на Лётчики. Вообще цены тогда были демократичные, и от Графской на Лётчики доехать стоило ровно один советский неконвертируемый рубль. Уже через полчаса я переодевался у Отдельновых дома, а любопытная тетя Зина, выговаривала меня за то, что редко заезжаю, а если и прихожу, то сразу сбегаю неизвестно куда. Я покаялся, как мог, постаравшись объяснить, что мол, дело молодое, и сбегаю я не просто куда попало, а практически к будущей невесте. Тетю Зину это удовлетворило, и окончательно успокоив ее обещанием познакомить со своей девушкой в самое ближайшее время, я так же стремительно покинул их гостеприимный дом. До площади Макарова, где обитала Капелька, я добрался на троллейбусе, прикупил у какой-то бабушки три красивых бардовых розы, которые Капелька ставил а выше все остальных существующих цветов, и направился в ее логово. Капелька ждала меня при полном параде, что в данном случае, конечно, отражало ее личное видение парада, как такового, ну и с самого порога начала, следуя аналогии «прохождение торжественным маршем». Подробности ужина и всего за ни последовавшего, я стыдливо упущу, упомянув лишь о том, что в эту ночь, Капелька до такой степени превзошла все свои прошлые подвиги на фронте всеобъемлющей любви, что проснулся я около двенадцати часов дня, что для меня было нехарактерно, и с ее тонюсенькими трусиками, натянутыми мне на шею, наподобие галстука.
Пробуждение было не столь тягостным, сколь просто тяжелым. Как известно большая любовь, не признает одновременно с собой большую пьянку, что Капелька поняла твердо и давно. Поэтому утренняя побудка для меня была абсолютно непохмельная, а скорее напоминала медленный и тяжелый отход от сна грузчика, разгрузившего накануне вагонов шесть кирпичей. Сама Капелька, розовенькая и свеженькая, как неоперившийся подросток, мило посапывала рядом на подушке, ничем не напоминая ту ненасытную женщину, которая терроризировала мой растущий курсантский организм до семи утра. До встречи с Гвоздем, оставалось еще два часа, и я приняв душ, и немного приободрившись, сотворил себе неплохой кофе, всегда водившийся у Капельки благодаря ее благоустроенным родителям, прозябавшим кажется в «Курортпродторге». Устроившись на кухне, на удобной кушетке, я дымил любимое «Родопи», и прикидывал, чтоб бы такое купить нашим юбилярам, чтобы одновременно и не разориться на месяц вперед, и н е ударить лицом в грязь. Мысль как-то не шла, и поглядев на часы, я решил, что времени осталось как раз на то, чтобы еще на полчасика прижаться к утренней Капельке, а уж и потом вместе с Гвоздем решать насчет подарка. Появившаяся было шальная мысль, о том, что стоило бы сначала поехать к Отдельновым переодеться, а уж потом ехать на Графскую, я отбросил сразу, лишь посмотрев на раскинувшуюся в постели бесстыдницу Капельку.
Через час, я с блаженным видом стоял на троллейбусной остановке. Капелька с честью выполнила свой «интернациональный долг», даже не открывая глаза, и только помурлыкивала от удовольствия. Прощание было недолгим, но наполненным эмоциями, и закончилось моим обещанием не теряться надолго, и очередной ненавязчивой попыткой Капельки, всучить мне ключи от ее квартиры. До Графской я доехал ровно к двум часам, даже минут на пятнадцать раньше срока. Паром от Голландии до Графской шел как раз эти пятнадцать минут, и за это время спокойно перекурив, я вдруг сообразил, что я стою тут в гражданке, и когда курсанты повалят с катера, среди них может затесаться куча офицеров. Да и концентрация патрулей на площади Нахимова заметно возросла. Это мне никак не подходило. Возможность быть узнанным кем-то из училищных офицеров, могла закончиться не очень хорошо, а лобовое столкновение с патрулем и того хуже. Решение пришло быстро и как-то само - собой. Такси стояли прямо на площади, и нырнув в одну из машин я быстро объяснил диспозицию водителю. Тот все сразу понял, и вырулил прямо к горлышку Графской, остановившись метрах в тридцати от входа в гражданский морвокзал. Отсюда, сидя в машине, прекрасно было видно всех выходящих с катеров пришедших с Северной стороны, и по моему плану, завидев Гвоздева, я просто окликивал его, после чего мы уезжали в нужном направлении. Наверное, все бы так и получилось, если бы не одно...
Катера с увольняемыми подошли как и ожидалось вовремя. Уже через минуту из узкого горлышка пристани в разные стороны потекли потоки черных курсантских бушлатов. Мой расчет оказался не совсем верным. Рассмотреть в этой многочисленной толпе однообразно одетых мужчин своего боевого товарища из машины не представлялось возможным. Как я не таращился, полируя носом лобовое стекло «Волги», ничего не выходило, и пришлось, открыв дверцу вылезти и встать рядом. Гвоздева я заметил практически сразу. Он в одиночку шагал к остановке такси, вертя головой в поиске меня.
- Валера! Валера! Гвоздев!!!
Я начал звать Гвоздева энергично маша рукой. Наверное, я здорово напряг свои голосовые связки, так как Валера внезапно остановился, и закрутил головой, пытаясь понять, откуда его зовут. В один из моментов его взгляд наткнулся на меня стоящего рядом с машиной. Я подал ему знак оставаться на месте, и только собрался нырнуть в машину, как...
- Белов! Белов! Главный корабельный старшина Белов! Стоять на месте! Я вам приказываю!!! Стоять!!!
Из толпы курсантов спешащих по своим делам, неожиданно вырвался невысокий и пухловатый капитан 3 ранга, который комично и суетливо размахивал коротенькими руками, привлекая к себе внимание.
-Белов!!! Это приказ!!! Ко мне!!!
Я узнал его. Это был командир 241 роты нашего набора с 2-го факультета, капитан 3 ранга Бутенко, известный всем по кличке «Мент». Человек он был даже с виду мерзковатый, и прозвищу своему соответствовал полностью, не в обиду будет настоящим милиционерам. На должность начальника курса его перевели с год назад, кажется с ТОФа еще в каплейском звании, и со «звездой шерифа» на груди. Орден этот как-то не очень вязался с обликом и манерой поведения этого офицера, и по разным курсантским слухам бродившим по системе, дан был ему то ли за удаленный в автономке аппендицит, то ли за высокие успехи в комсомольско- передовом стукачестве. Как так могло получиться, нам ведомо не было, но то, что Бутенко оказался капитан-лейтенантом и с орденом на груди в училище, говорило либо о том, что он гений семи пядей во лбу, что явно не соответствовало действительности, либо его хотели любой ценой сплавить с флота куда подальше, что больше походило на правду. Скоро он получил капитана 3 ранга, и постепенно стал походить на масляного колобка, как повадками, так и внешне. Пористое и круглое как луна лицо, одновременная напыщенность и суетливость, торопливость в словах и бегающие глазки, все это вместе оставляло очень неприятное впечатление с самого первого взгляда. В училище Мент очень скоро подтвердил бродившие слухи о своей нечистоплотности и гнилостном характере, с первых дней начав стравливать и курсантов и офицеров. Дошло до того, что начальник курса их факультета, капитан 2 ранга Меринчик, он же «Мерин», известный всему училищу своим громоподобным голосом, приказал своей вахте не пускать Мента в помещение роты, всеми средствами, вплоть до применения физической силы. Меня Мент знал в лицо, так как несколько раз пытался меня отыметь за фуражку, которую я как старшина роты носил уже на третьем курсе. У него это не получилось, фуражку мне на голову одел сам начальник училища, но с тех пор, даже будучи на другом факультете, он всяческ и старался придраться ко мне при каждом удобном поводе, да и без него. И вот теперь, Мент мчался ко мне на всех парах, визжа и брызгая слюнями от предвкушения сладостной расправы надо обнаглевшим гардемарином. Расстояние между нами стремительно сокращалось, и тут я внезапно осознал, что за руку он меня еще не схватил, и хотя умудрился узнать меня издалека, в гражданской одежде, и в курке с поднятым воротником, это еще ничего не значило. Он ведь мог и ошибиться. Резко нырнув в машину, я просто выдохнул шоферу:
-Гони, командир, а то не то я приплыл!
Водитель, понимающе кивнул, и резко газанул. Я пригнул голову. Мент, сразу остался далеко за кормой машины, не добежав до нее добрых метров пятнадцать. На выезде с площади, мы притормозили, приняли на борт Гвоздева и уехали. Сначала на Лётчики, где я переоделся в форму, а потом мы с Валеркой поехали в Камыши, на годовщину свадьбы нашего друга, который, кстати, учился на 2-м факультете, в роте того самого Мента. Юбилей получился, и за всем этим весельем и атмосферой праздника, я как-то подзабыл об инциденте на Графской, к тому же я твердо решил, что ни в чем сознаваться не буду, а не пойман, как известно не вор. Да и разыграть дурачка из «Мента» мне казалось совсем не зазорным. В систему мы вернулись вместе со всеми увольняемыми, к «нолям», потом еще с час шарахались по роте, обсуждая прошедшие выходные, и отбились спать со спокойной совестью, и уверенностью в завтрашнем дне.
Утром роту как всегда подняли на зарядку. Но, что самое удивительное, сразу после команды «Выходить строиться на зарядку», дежурный подошел ко мне, и уже более тихо, сказал:
- Паша...там тебя вниз требуют...по полной форме одежды. Там внизу такой фестиваль...
Когда я оделся и спустился, то понял, что дело плохо. У подъезда тесной группой стояли: заместитель начальника училища контр-адмирал Сидоров, мой начальник факультета капитан 1 ранга Тур, его заместитель Плитень, мой командир роты, начальник строевого отдела капитан 2 ранга Браславский, дежурный по факультету, еще кто-то, и самое главное- Мент. Он то и был в центре внимания, что-то оживленно рассказывая, и при этом возбужденно жестикулируя руками. Я не знал к кому подойти, а поэтому решил, что идти надо к самому старшему, как предписывает устав
- Товарищ адмирал, курсант Белов по вашему приказанию прибыл.
Я сознательно упустил старшинское звание, чтобы ненароком не подставить своего командира.
- Ну...Белов...бл...докатился, с офицерами драться!!!
Я просто онемел. Язык буквально парализовало. Я и на самом деле не знал что говорить, и по какому поводу. Сопоставить вчерашнюю встречу с Бутенко и какую-то мифическую драку с офицером я даже не помышлял.
- Товарищ адмирал, я не с кем не дрался...
- Не надо пи...врать курсант Белов! Бутенко, повторите, что вы нам рассказали!!!
И тут, прямо перед моим лицом, нарисовалась круглое, лоснящееся лицо Мента.
- Что Белов, а не ты меня ударил, когда я тебя задержать пытался!? Не ты?! Вот у меня синяк на шее, от твоего кулака. Он, тащ адмирал, сначала, когда я его схватил, меня в лицо ударил, но я увернулся, поэтому синяк на шее, а потом еще ногой в живот, и снова кулаком!!! Что глаза прячешь, подлец!!! Руку на офицера поднял!!! Думал я его в джинсах и куртке цветастой не узнаю!!! А когда я упал, удрал трусливо на машине, гавно такое!!! Я тащ адмирал, сначала хотел комендатуру на поиски поднимать, а потом уж подумал, зачем училищу пятно на весь флот, ну и решил с утра вам лично доложить... Все мои курсанты, вся моя рота подтвердит, все видели, что ты делал, все!!!
Я был в коме. Да, мне было понятно, что виноват я сам, и что здорово залетел со своим легкомысленным и глупым желанием встретить Гвоздя на Графской, по гражданке, да еще и на такси. Но мне и в страшном сне присниться не могло, чтобы офицер, старший офицер, в присутствии еще более старших и умудренных опытом офицеров, нагло и беззастенчиво лгал с огромным упоением и высоким мастерством всем им в глаза. Мне стало понятно, что терять уже нечего, и судя по тому, что мне даже не задавали вопросы, а просто и молча смотрели, словно на пустое место, то все уж и определились в отношении ко мне, и рассказу Мента. Я набрал воздуха, и стараясь быть как можно спокойнее, просто прервал Мента, который продолжал кривляться и обезьянничать передо мной, поливая меня словесной грязью.
- Товарищ адмирал! Да, я переодевался в гражданскую форму одежды. Виноват. И на Графской я был. Но до капитана 3 ранга Бутенко даже пальцем не дотронулся. Он ко мне даже подойти не успел. Я уехал сразу, как его увидел, сразу уехал. Честное слово...я...не трогал я его...
Сидоров хмуро оглядел меня.
- Белов бл...ты предлагаешь, мне, адмиралу, поверить тебе, а не боевому офицеру? Не стыдно врать, Белов...бл... Все мне с тобой ясно... Тур, разбирайтесь с ним сами, как хотите... еще старшиной роты был...бл... рекомендацию у меня в партию брал... Мразь ты Белов, а не будущий офицер...
Адмирал отвернулся, и заложив руки за спину, двинулся прочь. Я ошеломленно поглядел вокруг. Ни у кого из стоявших вокруг, я не увидел на лице не тени сомнений в то, что я говорю неправду. Даже мой командир, у которого была возможность, не один раз убедится во мне, стоял с молчаливым приговором в глазах. Тур, поправил свою огромную фуражку, приподнял бородку и презрительно взглянул на меня.
- Белов, шагом марш в казарму. Никаких увольнений, на вахту дневальным через день. Шадурко, после завтрака зайдите ко мне в кабинет...
Следующие пару недель, про меня, как будто забыли. Я стоял на вахтах, как и все ходил на занятия, и даже грешным делом начал надеяться, что все так и обойдется. Погоны с меня снова сняли, да я и не сильно горевал по этому поводу, считая это справедливой платой за собственную дурь. «Мента» я старался обходить стороной, и не потому что боялся, а просто опасался, что выплесну на него скопившуюся злость за наговор. Мой командир, капитан 2 ранга Шадурко, со мной почти не разговаривал, и старательно старался меня не замечать, чему по началу я находил объяснение, а потом постепенно начал настораживаться. И судя по всему не зря.
В один из дней, когда мы всем классом переходили из одной аудитории в другую, по длиннющим коридорам учебного корпуса, откуда-то неожиданно вынырнул начальник строевого отдела, «Конь», он же капитан 2 ранга Браславский, и перехватив меня за рукав, наклонился и сказал мне практически на ухо, всего лишь несколько слов:
- На тебя готовят документы на отчисление. Думай, Белов, что делать будешь....
И унесся по своим делам. Почему он так сделал, я не пойму до сих пор, а спрашивать потом, уже будучиофицером просто постеснялся. Словно в подтверждение его слов, и очень неожиданно для меня, на следующий день было назначено комсомольское собрание класса, для рассмотрения моего личного дела. Я понимал, что меня накажут, но то, что комсорг класса, пряча глаза, после изложения всего, предложит наказанием исключение меня из комсомола, повергло меня в шок. Исключение из ВЛКСМ, автоматически вело к отчислению из училища. Я еще раз покаялся перед всеми в содеянном, но категорически отказался признать случай драки с Ментом. Удивительно, но не смотря на откровенное давление командира роты, собрание меня не исключило, а лишь приговорило к строгому выговору с занесением в карточку. После собрания, у меня как бы спала пелена с глаз, и я понял, что меня и на самом деле готовятся турнуть из училища со страшной силой, и в самый кратчайший срок. А способ на это повлиять у меня был всего один , к которому я очень не хотел прибегать, но кроме которого у меня больше ничего не оставалось. И в этот же день, сразу после собрания я отправил домой телеграмму такого содержания: « Папа, необходимо твоё присутствие. Очень срочно. У меня большие проблемы. Павел».
Потом были еще сутки напряженной тишины, а через день, утром, после первой пары, я встретил своего отца идущего по коридору учебного корпуса с капитаном 1 ранга Придатко, его старым другом и сослуживцем, еще по «К-27». Отец меня заметил, но судя по лицу, разговаривать со мной, настроен не был, а вот Придатко, остановившись, неожиданно сказал:
- Пашка, тебя сегодня при любых обстоятельствах отпустят в увольнение до утра завтра. Вечером приезжай к Отдельнову, отец будет там.
Они ушли дальше по коридору, а я уже через полчаса, понял, что же это за «любые обстоятельства».
На следующей паре, меня внезапно вызвали к начальнику политотдела училища. Причем, за мной на занятия зашел сам командир роты, как всегда хмурый, и с папкой под мышкой. Мы шли по пустынным во время занятий коридорам, и наши шаги гулко отдавались под высокими сводами. Я ничего не спрашивал у командира, и так зная, что меня ждет, а он по каким-то непонятным причинам видимо не хотел ничего говорить, а только морщил лоб и перебирал желваками. В кабинете начальника политотдела, капитана 1 ранга Смирнова, был еще один офицер, неизвестный мне кавторанг. Они о чем-то беседовали, когда мы, постучавшись, вошли в кабинет.
- Товарищ капитан 1 ранга, курсант Белов по вашему приказанию доставлен. Начальник курса капитан 2 ранга Шадурко.
Начпо был представительным, седовласым мужчиной с мягким негромким, но твердым голосом. Служил он в училище давно, и заслужил славу человека внешне безобидного, но со стальным стержнем внутри.
- Ну, здравствуйте Белов... Наслышан, наслышан... Шадурко, дайте документы. Садитесь....
Командир вынул из папки стопку бумаг, протянул их начпо и сел. Я остался стоять навытяжку, а начпо углубился в изучение каких-то бумажек, которые дал ему командир. Листал их он долго. Минут наверное, десять. Я, морально готовый, к тому, что после всех моих чудачеств и залетов последнего года, сейчас выслушаю исчерпывающее и идеологически выдержанное обоснование своего исключения, закусил губу, и уставившись в стенку, раздумывал, о том, что же делать после отчисления. Радовало только то, что долго служить на флоте мне бы не пришлось, имея за спиной полтора года срочной службы. Наконец, начальник политотдела отложил бумаги в сторону, и поглядел на меня.
- Белов, что это с вами творится? Вы вроде были старшиной своей роты, да еще сразу с третьего курса, что на самом деле большая редкость и очень высокое доверие. Объясните? Как это вы умудрились подраться с офицером?
Так, как я уже практически смирился с тем, что буду отчислен, не смотря на приезд отца, то решил и здесь отстаивать свою точку зрения.
- Я не дрался с Бутенко, товарищ капитан 1 ранга! Это неправда. Он врёт! Переодевался - это да, но не дрался. Я уехал на такси, когда до него метров десять-пятнадцать было. Я....
- Разошлись так сказать на встречных курсах...- неожиданно усмехнулся незнакомый кавторанг, и спросил:
- Это он что- ли с Бутенко подрался?
- Возможно - ответил, продолжая перебирать бумаги.
- Ну да, с этим все возможно - туманно подытожил кавторанга и замолчал.
Смирнов встал, и прошелся по кабинету. Постоял у окна, а потом резко повернулся к нам лицом.
- Шадурко, вот вы мне объясните. Как может быть, что курсант два года был старшиной класса, потом старшиной роты, и вдруг обнаруживается, что у него в карточке взысканий и поощрений, за три с лишним года, всего семь поощрений, и целых пять взысканий? Причем взыскания такие, что хоть сразу в тюрьму. Как это у нас готовый уголовник три года в начальниках ходил?
Командир встал, и сразу стало видно, что от этого вопроса ему стало очень и очень неуютно.
- Товарищ капитан 1 ранга, я курсом командую не так давно, чуть больше года, И я не знаю...
- А вот я знаю, товарищ капитан 2 ранга!!! Знаю!!! Ну-ка давайте мне настоящую карточку курсанта, А не эту филькину грамоту, состряпанную только для того, чтобы отчислить парня!
Шадурко немного изменился в лице.
- Давай, давайте...и не говорите, что ее здесь нет.
Шадурко, порылся в папке, и достав оттуда то, что требовал начальник политотдела, отдал ему в руки. Тот подошел к окну и начал изучать документ. Много времени ему на это не потребовалось.
- Это уже похоже на правду. 36 поощрений и шесть взысканий. Причем все взыскания давно сняты. Товарищ Шадурко, а вас не насторожил тот факт, что даже комсомольская организация не захотела исключить Белова из своих рядов? А это показатель...Огромный показатель!
Командир молчал. Сейчас он был похож на меня десятью минутами ранее. Я же не мог поверить своим ушам. Начальник политотдела за меня заступался!
- А может дело в том, что вы товарищ капитан 2 ранга, не смогли правильно расставить акценты, когда пришли руководить курсом? А теперь спешите отчислить бывшего старшину своей роты, который в свое время был одним из самых передовых курсантов факультета. Вы свою вину не видите в этом?
Командир попытался ответить. Мне даже было жалко его. Ему отдало приказание руководство факультета, и теперь, по сути, он пытался оправдаться за них.
- Товарищ капитан 1 ранга, я... Вот Бутенко...
Начальника политотдела просто взбесили эти слова.
- Что Бутенко, что Бутенко!!! Я вас спрашиваю не об этом! Значит так, подписывать и визировать эти...фальшивки я не буду! Так Туру и передайте! А с Бутенко мы тоже поговорим....
Потом Смирнов уже более спокойно обратился ко мне.
- Белов, наказание за свой проступок ты заслужил. И получишь его по всей строгости воинских уставов. Но, принимая, таким образом, лично на себя ответственность, за тебя, и всю твою последующую службу, а может быть и жизнь, я должен быть уверен, в том, что ты сделаешь самые правильные выводы из всего случившегося. Я хочу быть уверен, что мы от тебя никогда ничего подобного больше не увидим, и ты больше не опозоришь свое факультет, роту, и своих товарищей, которые, не смотря ни на что, верят в тебя, Белов!
Я вытянулся в струнку.
- Так точно товарищ капитан 1 ранга! Клянусь, что больше такого не повторится никогда! Честное слово...
Начальник политотдела посмотрел на меня, и неожиданно улыбнулся.
- Верю! Белов свободен. Шадурко останьтесь на пару минут.
Я вышел из кабинета, и прислонился к стенке. Только сейчас я ощутил, что вся моя спина мокрая насквозь и мелко-мелко трясутся руки. Пока я переводил дыхание, командир покинул кабинет начпо, и выйдя, коротко приказал:
- Шагом марш к начальнику училища! Прямо сейчас!
И добавил, с каким-то то внутренним облегчением.
- Один. Без меня. Ну, заварил ты кашу....
У кабинета начальника училища, я набрал воздуха побольше, постучал и вспомнив службу в сухопутных войсках, зашел самым четким строевым шагом, какой смог изобразить. В кабинете сидел начальник училища, контр-адмирал Коротков, и мой отец. Доложившись, я вытянулся в струнку насколько позволял позвоночник.
- Мда Белов... Павел Борисович...позоришь ты отца. А ведь он у тебя заслуженнейший офицер! Один из наших первопроходцев! Не стыдно?
- Стыдно товарищ адмирал!
- Не собираюсь тут выяснять подробности, скажу одно. Я пошел навстречу просьбе твоего отца, и не буду тебя отчислять из училища. Надеюсь, ты оправдаешь доверие, и не заставишь больше Борис Ивановича, краснеть за тебя. Дай мне честное слово, в присутствии отца, что ничего подобного больше не будет.
Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Я почувствовал, что кровь просто хлынула к моему лицу.
- Честное слово...никогда...
- Хорошо. Но вот на гауптвахте тебе посидеть придется...
Коротков вдруг встал, и негромко, но твердо сказал.
- Курсант Белов, за переодевание в гражданскую форму одежды и недостойное поведение во время увольнения в город, объявляю вам десять суток ареста с содержанием на гауптвахте!
- Есть десять суток ареста!
Я отрапортовал эти слова практически с радостью. Меня не выгоняли. Я оставался в системе. И кажется, мне поверили, что я не дрался с Бутенко. Неожиданно слово взял отец.
- Михаил Васильевич, разреши этого разгильдяю, сходить в увольнение сегодня. Мне с ним надо по отцовски поговорить.
Адмирал в знак согласия кивнул головой.
- Конечно, Борис Иванович, конечно... Мне кажется, это будет даже пополезнее гауптвахты... Иди Белов. Командиру доложишь об объявленном тебе аресте, и чтобы через три дня уже сидел! Да, и про увольнение скажи...а то ведь не отпустят.
Выходя из кабинета, я краем уха расслышал, как начальник училища спрашивал у отца:
- А ты знаешь, где сейчас....
До конца пары, и обеда оставалось всего минут двадцать, и все это время я провел в курилке возле левой паттерны, нещадно смоля одну сигарету за другой. Мне было и правда очень стыдно. Стыдно перед отцом, которого я просто заставил вынимать свою задницу из огня, раздутого моей же собственной глупостью. И еще я был дико, по первобытному зол, на толстомясого псевдоофицера по прозвищу «Мент», который сильно поколебал мою практически святую веру в честь и достоинство военно-морского офицерства, веру, взращенную еще в детские годы в далекой Гремихе, и так обгаженную сейчас. Дождавшись построения, я обо всем доложил все еще хмурому командиру, и судя по его взгляду, и взглядам, бросаемым на меня со стороны начальника факультета, понял, что им уже все известно.
Вечером меня отпустили в увольнение. Дома у Отдельновых меня ждал отец. Весь разговор пересказывать смысла нет, уж слишком долгим он вышел. Я получил полный отцовский пакет наставлений, в средней форме тяжести, и выслушал много справедливых слов в свой адрес.
Мы поговорили с отцом о много, и о службе, и об учебе, и о человеческих качествах. Но я очень хорошо запомнил слова моего отца о Бутенко. Оказалось, что он говорил с ним сразу после того, как приехал в училище, и узнал о случившемся. Отец, зная меня, не поверил, что я смог бы ударить офицера. И после разговора с «Ментом», отец был уже на сто процентов уверен, что я этого не делал. На чем основывалась его уверенность, я не знаю, наверное, на том, что я его сын. Но мой отец, которого я безмерно любил и уважал, сказал, что Бутенко, это"...не офицер, не человек, а просто плесень в военно-морском мундире...». На следующий день отец уехал. К моему удивлению, мою гражданскую одежду он не изъял, как мне ожидалось, да и никаких указаний на этот счет дяде Гене он тоже не оставил, сказав только, что голова у меня есть, и он надеется, что я теперь буду ее более правильно использовать.
Я закончил училище и дослужился до капитана 3 ранга. Больше до конца учебы, у меня не было никаких залетов, и даже предпосылок к ним, хотя мягкую нелюбовь факультетского начальства я чувствовал на себе до самого выпуска. Начальник факультета, капитан 1 ранга Тур, надолго запомнивший неудачу с моим отчислением, и наверное, обидевшись таким поворотом, не разрешил мне жениться посреди сессии, написав на рапорте, что отпустит меня только на пару часов расписаться в ЗАГСе. Поэтому свадьбу я играл естественно в Севастополе, но только во время зимнего отпуска на пятом курсе. Тот же Тур, вручая мне кортик на выпуске, отдавая мне его и погоны сказал, «...что не ожидал меня видеть здесь и сегодня...». Но у меня нет никакой обиды на него, я сам был виноват, и слава богу, что дальнейшая моя служба, хоть немного, но оправдала меня перед ним, хотя бы заочно.
Правильность слов моего отца насчет Бутенко блестяще подтвердило время. «Мент» оказался не только лжецом, а самым заурядным подлецом и негодяем. Оказавшись в начале 90-х годов на должности начальника строевого отдела училища, он одним из первых, принял украинскую присягу, что кое-как но еще можно было понять, в то время крушения и развала державы, но он еще стал и верным цепным псом новой власти. Оказалось, что он и потомственный запорожец, и что в предках у него одни атаманы и гетманы, и что кацапов он «завжди ненавидів». Это он выживал своих бывших сослуживцев из недавно еще родного училища, ставя перед самым нелегким выбором: либо служи Украине, либо выметайся на все четыре стороны. Это он пытался сначала при помощи зубила и молотка, а потом уже и краном сдернуть памятник Ленина со ступенек парадного входа училища. К Ленину можно относиться по разному, а вот к истории всегда надо относиться с уважением, без тупого и слепого желания выслужиться и угодить новой власти. Ленин, как стоял, так и стоит. Его не дали свалить, те, у кого еще остались офицерская честь и достоинство. Потом «Мента» за большие заслуги в становлении украинской державности перевели в штаб ВМСУ, откуда он ушел в неизвестном для меня направлении, и надеюсь навсегда.
Эта история окончательно похоронила тогда, мои наверное, по юношески наивные иллюзии, связанные с высоким благородством и достоинством всех без исключения офицеров во флотских мундирах. Даже служа срочную службу в сухопутных войсках, я всегда мысленно отделял военно-морскую офицерскую касту, от массы всех других, носящих форму других цветов. Скорее всего, это было неправильно, но мое детство прошло на крайнем Севере, среди тех, кто создавал атомный подводный флот страны, и они, дети военных лет, на коленях которых я вырос, являли собой тот пример, на который я ровнялся, и буду ровняться всю свою оставшуюся жизнь. Планка, поднятая теми офицерами, оказалась, увы, слишком высока для некоторых пришедших им на смену, и к большому сожалению, с каждым годом опускается все ниже и ниже, приводя порой к самым высоким служебным постам, таких вот «Ментов», в чем я потом неоднократно имел возможность убедиться. Но тот Мент был первым...

P.S. В этом рассказе все фамилии и события не вымышленные, а реальные.