> Глава 9
> Закон

> В соответствии с классическим лютеранским вероучением есть два типа отношений Бога с человеком, иными словами, Бог говорит с человеком двумя совершенно разными способами. Способы эти называются «закон» и «Евангелие». Это два принципиально различных слова Божьего, два образа, при помощи которых Бог обращается к людям, при помощи которых люди вступают в отношения с Ним.

> Закон показывает, каким человек может и должен быть, каким он «сотворен», какова его благая, тварная природа. Причем о законе мы узнаём не только из Писания или из особых откровений Божьих. Закон присущ всей окружающей нас реальности. Он, фактически, есть проявление той «изначальной» благости, которая заключена в нас самих. Он, например (и прежде всего!), звучит в голосе совести. Именно поэтому закон доступен и «инстинктивно» понятен практически всем людям. Все религии основываются на определенных – часто очень похожих! – заповедях. Даже у любого светского общества есть свои нравственные и прочие принципы – как правило, напоминающие соответствующие религиозно-этические нормы. Здесь можно вспомнить о знаменитом «Моральном кодексе строителя коммунизма», в котором обнаруживалось немало параллелей с библейскими заповедями. Лютер пишет: «То, что заповедует Моисей, оно не ново. Ибо то, что Бог с неба даровал иудеям, это же самое написал он в сердцах всех людей, как иудеев, так и язычников, только что иудеям как своему избранному народу Он из преизбытка дал всему этому быть возвещенным человеческим голосом и быть написанным. Итак, я соблюдаю те заповеди, что дал Моисей, не потому что они даны Моисеем, а потому что они укоренены во мне от природы, и потому что Моисей здесь полностью этой природе соответствует. А иные заповеди Моисея, которые от природы не укоренены во всех людях, язычники и не соблюдают, они их и не касаются (...) хотя они и замечательны».

> Итак, прежде всего Бог «говорит» с людьми, указывая им, закладывая в них определенные идеалы и цели, к которым те должны стремиться. (Если после вышесказанного о непостижимости Божьей такие слова о «говорящем» Боге покажутся читателю примитивным антропоморфизмом, то можно выразиться иначе: человек прикасается к вечности, к тайне, стоящей за бытием этого мира, посредством заложенных в нём идеалов добра и справедливости). Эти идеалы и нормы люди могут узнать (и знают!) из множества источников в окружающем мире и, прежде всего, у себя самих.

> В лютеранском богословии принципиально важно различать два применения закона (иногда говорят о трех, но лучше ограничиться двумя): политическое и теологическое. Политическое применение закона мы разберем позже.

> Пока необходимо заняться главным – теологическим. Оно происходит тогда, когда человек начинает понимать закон как путь спасения, путь обретения благоволения Божьего (или, выражаясь более «тонко»: человек надеется обрести свой смысл и свою вечную ценность через активное осуществление заложенных в него и сообщенных ему извне идеалов). Следуя логике экзистенциальной тревоги, логике первородного греха, те идеалы, которые заданы человеку, он воспринимает как конкретное и четкое задание, выполняя которое, он сможет добиться Божьей любви, заслужить ее. Исполняя закон, стремясь к некоему идеалу, человек поступает так не для того, чтобы сделать свою жизнь по возможности более удобной, наполненной, радостной, – он пытается спастись, обрести вечный смысл и цель своей жизни. Однако нетрудно заметить, что в таком случае человек как раз и идет путем самоутверждения. Он старается стать угодным Богу, вместо того чтобы принять как данность, что Бог уже любит его, принять любовь Божью в ее бескорыстии и безусловности. Тем самым человек отворачивается от Бога и обращается к себе самому. А это грех.

> Поэтому никакое безупречное исполнение заповедей – даже если бы оно было возможно, даже тогда! – не может привести человека к Богу, а может лишь показать ему, насколько он, человек, от Бога далек. Необходимо подчеркнуть: даже если бы исполнение заповедей было в принципе возможно. Ведь идя по пути исполнения закона, стараясь приблизиться к Богу через исполнение закона, человек вынужден так или иначе полагаться на себя, на свои дела и свои силы, а тем самым вольно или невольно он ставит себя самого в центр своей религиозной жизни – себя самого, но не Бога. Он пытается сам созидать собственную вечную ценность, а не принять то, что она ему уже дана. А ведь это есть прямое нарушение самой первой из заповедей. Человек отказывается признать, что его ценность определяется не им самим, а Богом, отказывается признать Бога своим Властителем, Господом. Вот почему путь закона в деле спасения – это путь проклятия и только проклятия. Чем больше человек чем бы то ни было пытается заслужить свое спасение, тем меньше он доверяется Богу, тем больше он смотрит на себя самого и потому подпадает под проклятие того самого глубинного страха, экзистенциальной тревоги.

> Это очень важно: чем больше человек пытается исполнить закон, тем менее он исполняет его! Ведь самое главное и, по сути, единственное, что «требуется» от нас в законе – и лютеранское вероучение особенно подчеркивает это – чтобы мы чтили Бога как Бога, то есть, чтобы всё свое упование возложили только на Него, чтобы мы целиком и полностью в жизни и смерти, во времени и в вечности доверились Ему. Именно это и значит первая и самая главная заповедь. А если первую заповедь человек исполнить не может, то исполнение всех остальных (даже если бы оно было возможным) становится просто бессмысленным. Поэтому человек является грешником. Он неспособен исполнить закон. Причем неспособен исполнить его в са́мом решающем его моменте, в само́м его принципе!

> Это заколдованный круг. В большинстве религий, да и во многих христианских церквах учат, что человек сам должен в той или иной мере стать угодным Богу, что человек должен работать над собой, что грех должен быть преодолен изнутри человеческого существа. Закон воспринимается как нечто спасительное, как путь спасения. Однако из-за таких призывов человек снова и снова обращается к самому себе. Спасение становится его делом. Он уповает, по крайней мере отчасти, на себя самого. И поэтому он не может всё свое упование возложить на Бога. Он не обращен к Богу целиком и полностью. Таким образом, как ни странно это звучит, но, согласно евангелическому вероучению, чем благочестивее и религиознее в традиционном смысле человек, тем дальше он от Бога. В этом трагедия человеческого греха: даже если человек своими усилиями действительно становится лучше, он всё равно тем самым отдаляется от Бога. И эта трагедия неизбежна, потому что человек так устроен, потому что всё вокруг учит его, что если он хочет чего-то достичь, к этому нужно приложить усилия, нужно что-то изменить в себе. Праведность закона может быть очень высокой (действительно высокой – никто этого не отрицает), но это всегда хотя бы отчасти самоправедность человека, и потому она есть порождение греха.

> И самое страшное в том, что поделать с этим ничего нельзя. Воля человека не властна над самой собой. Мы не можем, например, заставить себя кого-то полюбить, мы не можем просто захотеть чего-то захотеть. Мы вправе делать или не делать то, чего хотим, но сами наши желания нам не подвластны. Точно так же мы не можем захотеть – и полюбить Бога, мы не можем волевым усилием довериться Ему. Мы уже Ему не доверяем, наша воля уже обращена на нас самих. Мы являемся центром наших устремлений, и здесь никаким усилием мы не сможем ничего изменить. Призыв любить Бога и довериться Ему звучит для человека как приказ извне. Мы знаем, что должны его исполнить, чтобы спастись. И да, мы стараемся его исполнить. Но при этом мы любим Бога не по-настоящему, не бескорыстно, а всего лишь для того, чтобы спастись самим. Так мы снова и снова оказываемся в центре собственных устремлений. Чем серьезнее мы относимся к призыву любить Бога и всецело доверять Ему, тем сильнее мы сосредоточиваемся на себе самих, тем меньше мы Его любим и Ему доверяем!

> Таким образом, закон в его главном, теологическом применении – не средство спасения, он «всего лишь» показывает человеку его грех, показывает, что спастись своими силами и стараниями абсолютно невозможно. Закон открывает человеку глаза на то, как он несостоятелен и греховен. Причем делает он это предельно жестким образом. Попытки спастись исполнением закона могут, согласно вероисповедным писаниям Евангелическо-лютеранской церкви, привести к трем результатам. Человек может прийти к «фарисейству», то есть к ложной убежденности в том, что он своими силами действительно способен спасти себя, достичь праведности. В таком случае он просто перестает замечать тот провал, ту бездну, что отделяет его от Бога, перестает замечать свою главную проблему: отсутствие доверия. Во втором случае, увидев, что исполнить закон не получается, человек становится равнодушным. Отношения с Богом он начинает рассматривать как нечто нелепое и фантомное и в итоге вовсе уходит в практический атеизм. И наконец, третий вариант, самый трагичный, страшный, но и единственно спасительный: человек полностью, безоговорочно отчаивается обрести спасение, он ясно осознаёт свою вражду с Богом и свою ненависть к Нему – ведь Бог требует от него заведомо невыполнимого. Всё равно как если бы один человек ультимативно потребовал у другого: «Возлюби меня! Возлюби искренне, всем сердцем! А если ты этого не сделаешь, я тебя прокляну и уничтожу, обреку на вечные му́ки». Невыносимая, жуткая ситуация! О какой любви можно говорить после высказанных таким образом призывов? Но это именно та ситуация, в которую попадает человек, живущий под законом.

> По опыту Лютера, это стадия, которую должен в том или ином виде претерпеть каждый верующий. Закон приводит человека к состоянию, когда у того больше не остается никакой надежды, он ощущает себя проклятым и готов в ответ проклинать Бога за Его требования и Его святость. Лютер и сам прошел через это. Вот как он описывает свои переживания:
> «Я знаю человека, который уверяет, что он часто переживал неимоверные муки. Они длились недолго, но были такими сильными, воистину адскими, что об этом не может рассказать никакой язык, и описать этого не в состоянии никакое перо, и поверить в это не может ни один человек, разве только он не переживал подобного. Это длится полчаса, иногда только десятую часть часа, – но кому выпадет испытать подобное, низвергается в преисподнюю, его кости как бы превращаются в пепел. В этот момент является страшно гневный Бог, а вместе с ним и гнев всего творения. Некуда убежать, нигде: ни внутри, ни вовне – не найти утешения. Всё обвиняет вас. Смятенный человек стенает: «Отвержен я от очей твоих». Он не может даже произнести «Господи! Не в ярости твоей обличай меня». В такие страшные моменты душа не в состоянии представить, что она когда-нибудь будет спасена. Она ощущает только одно – нескончаемые му́ки. Они вечны, душа́ понимает это и не считает их преходящими. Ей не остается ничего другого, как только лишь вопиять о помощи и издавать воздыхания ужаса, потому что неизвестно, где искать спасение. Тогда душа растянута на кресте вместе с распятым Христом, так, что можно пересчитать все ее рёбра. Нет в ней уголка, который не был бы исполнен смертельной горечи, ужаса, страха, печали – и кажется, что всё это будет длиться вечно».

> А вот как описывает похожий опыт Вернер Элерт, консервативный лютеранский богослов первой половины XX века: «То, что нам говорится о законе, обретает весь свой ужас, когда мы это применяем к себе. Здесь мы можем только повторить, что перед Богом, который взывает нас к жизни и одновременно влагает нам в руку оружие, которым мы должны бороться с Ним, затем давит нас, потому что мы с Ним боремся, и к тому же восклицает, обращаясь к нам: «Это твоя вина!» – что перед таким Богом мы можем только ужасаться. (…) Если мы наше желание узнавать направляем на этого Бога, тогда в наших глазах темнеет и сердце замирает. Мы не можем увидеть тогда никакого родства с нами, никакой любви, никакого милосердия, но лишь противоположность всему этому.
> Сокрытый Бог – это никакая не гипотеза: не иллюзия, не разрушение иллюзии. Он – это абсолютная противоположность всему, что мы о нас самих знаем, имеем, думаем, чем мы являемся, чего хотим, что мы должны и можем. Он – это абсолютно Чужой, к которому нет никакого моста, никакого пути, никакой возможности достичь взаимопонимания. Мы знаем лишь, что Он предстоит перед нами. Перед Ним мы абсолютно одиноки. Он – это Тот, кто нас умертвит».

> Так «спасающийся» человек – воспользуемся православной терминологией – достигает самого дна. Эти переживания были для Лютера настоящим адом. Естественно, средневековое богословие учило, что для спасения человеку необходимо получить благодать от Бога. Своими силами спасение недостижимо. Однако благодать давалась лишь при определенном условии, а именно: человек должен был сделать то, что в его силах, – хотя бы просто искренне раскаяться в своих грехах. И вот здесь перед всяким человеком с чувствительной религиозной совестью (а именно таким человеком и был Мартин Лютер) неизбежно встает вопрос: а откуда я знаю, что покаялся искренне? Откуда я знаю, что совершил достаточно для получения благодати? Откуда я знаю, что верую достаточно сильно? Эти вопросы заставляли снова и снова копаться в своей душе, снова и снова обращаться к себе самому. А это означало снова и снова терять доверие к Богу, культивировать в себе вражду к Нему, требующему заведомо невозможного. Итогом становилось полное, беспросветное отчаяние, то, что выражено в приведенных выше словах.

> И это ситуация, из которой нет выхода. Этот узел можно только разрубить. Об этом – в следующем разделе.