ЧЕЛОВЕК И РЕЛИГИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

Выпуск 90/2010-06-29

Дорогие друзья!

Сегодня мы продолжаем наши выпуски. По причине занятости времени, а так же наступления летнего периода наши выпуски стали выходить реже. Однако мы не планируем завершать их, но хотим лишь уменьшить периодичность.

В сегодняшнем нашем выпуске четыре материала: первые два - "на злобу дня", посвещены делу злополучной выставки "Запретное искусство", третий - продолжение нашего сборника "Религия без любви", четвёртый - продолжение книги, посвещённой истории экологической этики.

Микки Маус вместо Христа

Замечательное интервью «Радио Свободе» по поводу «Запретного искусства» дал искусствовед Левон Нерсесян.

Напомним, выставка «Запретное искусство–2006″ состоялась в марте 2007 года в музее и общественном центре имени Андрея Сахарова. Она состояла из работ, которые в 2006 году были отвергнуты художественными советами различных музеев. В июне Таганская прокуратура Москвы возбудила уголовное дело по статье 282 УК РФ «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Прокуратура предъявила обвинения куратору выставки искусствоведу Андрею Ерофееву и бывшему директору центра имени Сахарова Юрию Самодурову. Сторона обвинения настаивает на том, что они оскорбили чувства верующих, а на днях потребовала приговорить их к трем годам лишения свободы.

Галерист Марат Гельман заявил, что если 12 июля суд вынесет обвинительный вердикт, то 19 июля он откроет выставку сам.

В статье «Радио Свободы» после этого небольшого введения приводится два интервью – дьякона Андрея Кураева и верующего исскуствоведа Левона Нерсесяна.

Дьякон Кураев, как обычно, занял некую среднюю позицию: с одной стороны, уголовное осуждение, которое грозит устроителям выставки, назвал слишком суровым и негуманным, с другой стороны, как идеолог от РПЦ, предложил запретить устроителям в дальнейшем устраивать выставки. Кому это интересно, в конце заметки перейдите на публикацию статьи и прочитайте интервью дьякона. Я же предлагаю вашему вниманию вторую часть публикации – интервью Левона Нерсесяна, которое представляет наиболее последовательный и адекватный с моральной и правовой точки зрения взгляд.

Напомним, что Левон Нерсесян является тем самым человеком, который некогда поднял на ноги всю общественность по поводу возможного изъятия рублёвской иконы "Троица" из Третьяковской галереи в пользование РПЦ. Нерсесян, как специалист в этом вопросе, констатировал, что бесценное с культурной и исторической точки зрения произведение просто-напросто погибнет, если не будет храниться в специально создаваемых учёными в музее условиях. После этого случая Нерсесян неоднократно выступал против изъятия других ценных произведений искусства из музеев в пользование церкви. Ниже приводится его мнение о "кощунственной", по мнению представителей церкви, выставке.

– Общество должно научиться реагировать адекватно на подобные демонстрации и к ним привыкнуть. Всякий неосвоенный урок надо повторять. А уроков на выставке «Запретное искусство–2006″ довольно много. Жаль, что они практически остались без внимания.

– Какие уроки вы имеете в виду?

– Те произведения на выставке, которые как-то касаются религиозных тем, можно разделить на две смежные группы. Большая часть из них саму церковь вообще не затрагивает – в них присутствует критика современного общества, которое утрачивает правильные духовные ориентиры и заменяет их теми, что предлагает массовая культура или идеология. Микки Маус или Ленин вместо Христа, коммунистический лозунг на раскрытом Евангелии. Обществу предъявляют жесткое обвинение в том, что оно путает благую весть из Нового завета и других библейских книг с современными лозунгами, которые диктует массовая культура или идеологизированное государство. На это не церковь должна реагировать, а мы с вами как представители общества. Это обвинение предъявлено нам.

С другой стороны, на выставке есть и критика церкви, но в меньшей степени и по существу. Никакого призыва к разжиганию религиозной розни там нет – если уж искать её, то скорее в высказываниях некоторых наших священников и иерархов о католической церкви, о протестантах и других христианских деноминациях. Но разве церковь не подаёт поводов к подобной критике? Без греха у нас один господь, как известно. Черная икра, которая заполняет свободное от оклада пространство на иконе Богоматери – символ того, что духовные ценности вытесняются материальными. Подмена идеалов не в последнюю очередь провоцируется самой церковью. Пускай каждый честно сам вспомнит, сколько он знает примеров того, как представители РПЦ ставят во главу угла не духовные, а материальные ценности.

Зачем устраивается любая провокация? Зачем ребенок начинает ломать игрушки? Чтобы до мамы что-то донести. Глупая мама ставит ребенка в угол. Умная мама пытается разобраться, не сама ли она спровоцировала ситуацию. Церковь, которая претендует на роль духовного лидера, в ответ на провокационную выставку должна вести себя, как умная мама. Не требовать, чтобы государство в лице некоего дяди кого-то поставило в угол, а попытаться понять, не нужно ли объясниться, вступить в диалог. Вопль «кощунство», ничем не подкрепленный, это не ответ. Духовный авторитет можно утверждать своими собственными словами и поступками, тогда у художника, возможно, и не возникнет мысли критиковать церковь в своем произведении. Если же она возникнет, общество, может быть, воспримет это произведение как индивидуальное болезненное извращение художника. Но образы на выставке «Запретное искусство» не фантазия одного человека, а повторяющаяся тема – за ними стоит вполне конкретная общественная реальность. Запретить ее невозможно. И пусть выставка повторяется снова и снова, пока все эти, на самом деле вполне простые, мысли не дойдут до тех, кому они адресованы.

– По вашим наблюдениям, религиозные символы в современном искусстве используются чаще как хулиганство или несут в себе смысл?

– Чаще всего я воспринимаю это как отсутствие хорошего вкуса (в том числе и в современных произведениях, которые церковь восхваляют), и это, к сожалению, – одна из болезней современной культуры. Видимо, у художника есть ощущение, что если он введет в контекст своего произведения некий религиозный символ, он как бы контрабандным способом получит для него экстраординарную значимость. То, что не значило вообще ничего, вдруг приобретет таинственное значение.

Все это не относится к выставке «Запретное искусство». Там не было никакого таинственного тумана, все образы и символы использовались прямолинейно, содержание не усложнялось. Было столкновение совершенно разных по своей природе образов, которое естественно должно было рождать у зрителя шок. Но разве картины создаются только для того, чтобы вызывать у зрителя удовольствие? Я бы не стал отвечать на этот вопрос однозначно утвердительно, иначе придется выкинуть довольно много из мировой художественной практики – Босха и Брейгеля, например, или Гойю. А оставить одно только французское рококо – очень приятное, все розовое и голубое, с барышнями, качающимися на качелях. Даже русские передвижники – классика русского искусства – далеко не всегда приятны для зрителя. При виде картины «Тройка» Перова вы испытываете приятные эмоции? Надо судить за это?

– За то, что детей впряг в бочку…

– Это не художник впряг детей в бочку. И не он придумал жирного попа, который отворачивается от нищих на картине «Чаепитие в Мытищах» – он его видел и запечатлел. По сути, между «иконой» с «Запретного искусства», у которой лик исполнен черной икрой, и «Чаепитием в Мытищах» вообще никакой концептуальной разницы нет, идея одна и та же: не зажирайтесь, потому что Господь заповедовал вам духовную пищу, и не забывайте о своих ближних, потому что Господь заповедовал души свои положить за други своя. Просто на «Запретном искусстве» это было сказано более современными, лаконичными, наглядными средствами. Со времен Перова изменился только язык.

– У вас есть опыт диалога с представителями Церкви. Как возможно начать диалог сейчас, когда организатор и куратор выставки могут быть приговорены к реальным срокам заключения?

– Речь идет уже не о диалоге: здесь появилась третья сила – государство, вооруженное уголовным кодексом. Государство, если у него есть возможность кого-то наказать, очень редко от этой возможности отказывается. Если бы РПЦ осудила привлечение Ерофеева и Самодурова к ответственности, она бы, безусловно, подняла свой авторитет. В ответ на такой поступок – адекватный – возможен бы был диалог.

– Но представители РПЦ заявляют обратное. Что же, диалог невозможен?

– К сожалению, нет. У нас было заседание в Общественной палате, на котором Всеволод Чаплин произнес речь о том, что Общественная палата якобы специально подбирала людей, настроенных против церкви, и ушел, хлопнув дверью. Вот пример диалога. Он не получился. РПЦ как будто усвоила худшие из современных политтехнологий: заявить свою позицию и одержать победу в медиапространстве. Но церковь не в медиапространстве должна одерживать победу, а в Армагеддоне. Неумение признавать ошибки – худшая особенность наших чиновников – также в чистом виде перешло чиновникам от церкви. Причем государственные чиновники иногда каются и признаются, что «где-то недоработали и не учли». Из уст церковного человека мы этого не услышим никогда: он всегда прав, а другие всегда виноваты.

Пример из моей практики: Росохранкультура налагает на храм штрафные санкции за «искажение облика памятника культуры», а настоятель храма жалуется областной администрации на то, что «начались гонения на церковь». Этот лозунг звучит почти всякий раз, когда церковь критикуют. И в таком контексте он просто оскорбителен по отношению, например, к новомученикам, которые пережили подлинные гонения.

Самое печальное – для меня, по крайней мере – состоит в том, что из-за жесткости всех этих социальных противопоставлений на практике мы получаем очень плохое искусство – безвкусное и интересное лишь благодаря истерическому контексту. Художникам, которые участвовали в «Запретном искусстве», можно предъявить много претензий как художникам. Но вопрос художественного качества и художественного вкуса никоим образом не является предметом уголовного права. А привлечение организаторов выставки к суду имеет мало отношения к христианству, – сказал Левон Нерсесян.

Источник (полная версия статьи): http://www.svobodanews.ru/content/article/2082690.html

 А там временем правозащитники выступили с обращением по делу «Запретного искусства», в котором констатировали, что:

"Этот процесс — дальнейшее развитие рейдерского захвата клерикальными кругами российской культуры. Цель инициаторов обвинения, представителей ультра-националистических организаций и вставшей на их сторону Московской Патриархии, установить жесткий контроль над использованием в искусстве символов и образов религиозного происхождения.

Мы сожалеем, что прокуратура Москвы, вопреки рекомендации Общественного совета при прокуроре Москвы отказаться от поддержания государственного обвинения, потребовала не просто признать вину известного искусствоведа Андрея Ерофеева и куратора выставочных проектов и известного правозащитника Юрия Самодурова, но и потребовало для них лишения свободы.

Таким образом, государство в лице прокуратуры, во всеуслышание заявило, что оно по-прежнему на стороне стремления религиозных радикалов ввести в нашей стране абсолютно антиконституционную духовную цензуру. Использование художниками библейских образов, в том числе для социальной критики насчитывает много веков, и преследование за это всегда связывали с наиболее мрачными периодами реакции. Данный процесс – это суд над направлением современного искусства. Обвинение основывалось на показаниях около 200 отмобилизованных активистов, подавляющее большинство которых выставку не видели, но, тем не менее, были признаны судом свидетелями, и на экспертизах принципиальных противников современного искусства. Уже из этого следует предвзятый подход со стороны обвинения.

От тоталитарного режима в Иране такая практика отличается только умеренностью требуемого наказания. Качественно – это находится в том же ряду, как приказ убить писателя Салмана Рушди и других подобных выходок..."

Полный текст этого обращения можно (и даже нужно) посмотреть на сайте "Движения за права человека": http://www.zaprava.ru/content/view/2383/2/

Далее - продолжение нашего сборника (Елены Преображенской и Александра Грайцера) "Религия без любви"

Предыдущие части сборника, которые мы ранее включали в наши рассылки, можно посмотреть в блоге наших рассылок на сайте "Каруна" в разделе Религия без любви.

Напомню, что первая часть была Предисловием. Вторая часть называлась "В поисках истины": в ней Саша Грайцер начал свой рассказ об опыте пребывания на религиозно-фундаменталистском форуме. Рассказ Саши дополняется моими комментариями, которые, собственно, составляют большую часть сборника. Третья часть называлась "Призрак бродит по церквям, призрак сектантства": в ней я объясняла основу сектантского  сознания  - чёрно-белое мышление, выражающееся в разделении мира на "божью" и "не-божью", "сатанинскую" части. Я приводила свой старый форумский постинг о покаянии, где старалась показать, что подлинной святости свойственно не черно-белое мышление, обвиняющее мир во всевозможных грехах, а осознание своих собственных грехов и, наоборот, позитивных качеств и поступков окружающих людей. Подлинные святые и мистики, каковые присутствуют во всех религиях, включая христианство, видят в окружающем присутствие и действие Божественного света, не осуждают мир, а превозносят доброе. На языке психологии можно сказать, что сектантское чёрно-белое мышление пессимистично, в то время как мышление святых и мистиков оптимистично: оно светлое и радостное. Сейчас - четвёртая часть.

4. Игры и маски религии

Религиозные сообщества, некоторые в большей мере, некоторые в меньшей, обособляются от мира, превращаясь тем самым в сектантство. Чем больше сообщество замыкается в самом себе, тем больше внутри него складываются различные специфические стереотипы мышления и поведения, не только принимаемые в качестве нормы, но и считающиеся обязательным признаком верующего человека. Человек, оказывающийся внутри такой среды, выглядит «белой вороной» и чувствует себя чужим до тех пор, пока не осваивает эти стереотипы, начиная их повторять. Только тогда он делается «своим» в этом сообществе. Как бы это ни казалось странным и абсурдным, но на практике именно так и происходит «воцерковление».

Подлинная религия – это не стереотип, а связь человека с Богом, которая осуществляется в душе. Стереотип же – это совсем не то, что в душе. Стереотип –  это игра, когда люди играют свою роль, словно актёры на сцене. Стереотип – это маска, которую надевают, чтобы не быть осуждёнными и быть принятыми. Душа при этом может оставаться пустой, её содержание никого не волнует: главное – соблюдёно всё внешнее. Стереотип – это не богоугодное дело, а фарс, над которым Небеса (да и не только Они, но и умные люди тоже) смеются.

В разных религиозных конфессиях существуют разные стереотипы. Некоторые из них – специфические, свойственные лишь этой конкретной конфессии, некоторые – удивительно похожи друг на друга. Давайте посмотрим примеры.

 Eothain. Архипелаг ВСЕХБ (избранные части повествования)

… Если говорить о повседневной жизни архипелага, то рано или поздно все сводится к вопросу "можно-нельзя", при чем обоснования этих "нельзя" играют явно второстепенную роль. Надо сказать, что все эти игры в "можно-нельзя" являются даже не профанацией христианства, а отказом от христианства. Не к месту было бы сейчас доказывать это богословски, но эта сторона архипелага является самой темной и тлетворной из всего, что можно там найти.

Всем известно, что баптисты не пьют и не курят. Когда я пришел в собрание, то я не пил и не курил, и вовсе не по религиозным мотивам. Спрашивать об этом не хотелось, ну я и не спрашивал. В первый раз, однако, пришлось столкнуться с подобного рода запрещениями, когда кто-то так, между прочим, сказал об удивительных вкусовых качествах наперстка коньяка, добавленного в кофе. Эта кулинарная хитрость навлекла на себя бурю праведного негодования вперемешку с хаотическими цитатами из Библии: "Не упивайтесь вином!", "Не смотри на вино!", "У кого ссоры?", ну и подобное. Решив исследовать этот вопрос, я выпросил Библию у одного братка (своей у меня тогда не было) и, уединившись на всю ночь, пытался сделать экспертное заключение по данному вопросу (о таких вещах, как словари и симфонии, я тогда и не слышал).

… Тогда я не нашел абсолютно ничего, что намекало бы на недопустимость курения (разве что Ваалу), и уж абсолютно ничего, что хотя бы намекало на то, что практика вливания наперстка коньяка в кофе является ужасным злом. Не нашел я и ссылок на недопустимость употребления пива, вина или водки - ну любому более-менее разумному человеку понятна разница между употреблением и злоупотреблением.

Решив не искушать мудрейших проповедников моими вопросами и дабы кто не усомнился в моей верноподданности, на сей раз я решил повопрошать кого-нибудь помоложе. Ответы были самые разнообразные, все сводилось к зависимости, вреду для здоровья и антисоциальному поведению. То есть причин для основных баптистских запретов просто не было, все эти запреты уходили корнями к какому-то неведомому преданию.

… Про телевизор в архипелаге надо говорить отдельно. И хотя не учится, что иметь или смотреть телевизор - грех (а что такое грех, тоже никто толком не знает), но неоднократно проскальзывает, что слишком много смотреть его - это уж точно грех. На бытовом уровне духовность оценивается именно отсутствием данного предмета в доме, звание пресвитера и телевизор - несовместимы. На уровне энтузиастов писались явно бездарные художественные рассказы и делались по ним радиопостановки, главным смыслом которых было, что если будешь смотреть телевизор, то останешься на Великую Скорбь, со всеми вытекающими отсюда неприятностями (примечание: Великая Скорбь – промежуток времени после восхищения церкви на небеса и Страшным Судом, согласно популярному у протестантов толкованию Апокалипсиса ). Причем в большинстве случаев доходило до неприкрытого маразма, - проповедники бестелевизионной жизни утверждали, что истинное покаяние должно сопровождаться личной расправой над телевизором, предпочтительно через выбрасывание оного через окно...

Основной причиной негласного запрета на телевизоры, кино, театры, футболы и хоккеи называется то, что эти увеселительные мероприятия отвлекают от главного занятия жизни христианина - чтения Библии. Я за свой "черпакский" год прочитал Библию четыре раза, то есть больше, чем иной бестелевизионщик прочитывает за всю свою сознательную жизнь. По этой самой причине подобные аргументы казались крайне несостоятельными. Да и в самом деле - ну не все же свободное время читать Библию, ведь это же учение, а любой человек учится для чего-то, ну для чего же я учусь, читая Библию? Для вечности? Что-то тут явно не сходилось...

На косметику тоже существует неписаный запрет. Вернее, не на всю косметику, а на определенную. Например, допускается применение кремов, шампуней, одеколонов, дезодорантов (хотя последние и не пользуются популярностью) и гигиенической губной помады, но не допускаются лак для ногтей (даже бесцветный), пудра для лица, тушь для ресниц, духи, декоративная губная помада, краска для волос и тому подобное. Причем непонятно это деление на хорошую и плохую косметику, - мне так и не удалось выяснить богословскую разницу между шампунем и пудрой. Обычно новопришедшим и "приближенным" делается скидка, но работа по подгонке к стандартам начинается вместе со статусом "приближенного". Обычно крещение не преподают (ну и язык!), если кандидат не "дорос" до правильного использования косметики. Результатом такого культового запрещения является юродиво-замученная внешность женщины, отдающая неестественной неряшливостью. Когда же ко всему этому добавляется весомая гуля на голове, покрытая платочком, как парашютом, то все это явление производит впечатление, скажем так, весьма странное.

Объясняется вся эта катавасия с косметикой заботой о каких-то несуществующих "немощных". Еще иногда вспомнят Послание Петра, но тут даже и самые яростные пропоненты естественных ароматов осознают, что аргументик-то жидковат, ну и начинается морока про "немощных". Интересно, что "немощный" - это понятие из области "братства", то есть мистическое. Никто в жизни не видел еще ни одного этого "немощного", хотя, если судить по разговорам, то можно подумать, что "немощных" вокруг явное большинство, ведь все вращается вокруг них. Иногда некоторые, пытаясь спекулировать на этом, выдают за "немощных" себя, но все это звучит не более правдоподобно, чем если бы они себя выдавали за инопланетян. Вообще, культ "немощных" играет существенную роль в оправдании всевозможных нелепых запретов. Про них, кстати, вспоминают, и когда оправдывают сухой закон, - то есть если некий "немощный" увидит меня добавляющим коньяк в кофе, то он просто должен будет пойти и упиться до безумства и продолжать пить до конца своей жизни. С курением то же самое, - увидев у меня папиросу в кармане, он сразу должен будет пойти и укуриться до смерти. Последнее что-то не вяжется с реалиями жизни, но это так, детали. Ну а что будет делать немощный, увидев кого-то с накрашенными губами, об этом можно только догадываться.

Внешность женщины в мире ЕХБ вообще досконально регулируется. Самым нелепым и необоснованным является запрет на ношение брюк – бесполезно выискивать в Библии хоть какой-то намек на подобное регулирование. Исключения не делается никому, разве если тем, кто пришел в первый раз, да и то не всегда. На нарушительницу обычно наваливается гора увещеваний знатоков-энтузиастов или даже служителей. Создается впечатление, что самое страшное, что может сделать женщина, - это накраситься и надеть брюки. "Немощные" не дремлют и тут, они ведь замечают абсолютно все, а аборигены, ревностно их защищая, не то что трость надломленную переломят, но и вековой дуб с корнем вывернут.

Если взглянуть на все эти нелепости немного со стороны, то не ясен не только смысл таковых, но очевидна еще и их губительная сущность. Ведь человеку, ищущему Христа, фактически делается установка, что вместе с Христом в его жизнь войдут все эти условности, неизвестно кем придуманные и неизвестно зачем, а он будет всего лишь винтиком в этой системе условностей, нелепостей и недоговоренностей. И при всем этом институт ЕХБ претендует на эквивалентность с понятием Церковь. "Cами не вошли, и входящим воспрепятствовали."

И о косыночках было сказано немало. Считается, что женщина должна иметь что-то на голове; такое понятие появилось из-за неосмысленного (да и просто неправильного) прочтения одного из посланий Апостола Павла. Не место спорить и об этом; сейчас нужно отметить, что это установление является неизменной чертой архипелага. Мода распространяется и на это явление, и дух формализма здесь особенно заметен - попытки примирить явную уродливость косыночек с формальными следованиями преданиям вырождаются во всевозможные полоски и веревочки на голове. Сермяжная мудрость не подводит и здесь - и требования формально выполнены, и собственная внешность не сильно изуродована. Так что эти полоски являются знаком изворотливости религиозной натуры, не более. Кстати, иногда делаются исключения для незамужних: им разрешается и не надевать на голову все это добро.

Особенно надо отметить запреты, касающиеся личной жизни, хотя и "личной" такую жизнь можно назвать весьма условно - личной жизни у аборигена просто нет. Бросающаяся в глаза многодетность ЕХБшников - результат запретов на контрацепцию. Казалось бы, ну кому какое дело до моей самой интимной области? Какой нормальный человек потерпел бы контроль над своей интимной жизнью? Но, тем не менее, подобное вмешательство и регулирование считается не то, что оправданным, но даже и само собой разумеющимся. Для меня это было дико изначально, осталось дико и сейчас. Если говорить с точки зрения A. Rand, то аборигены архипелага попадают под точное определение дикарей:

"Civilization is the progress toward a society of privacy. The savage's whole existence is public, ruled by the laws of his tribe. Civilization is the process of setting man free from men."

Я считаю, что никто не вправе вмешиваться в мою личную жизнь; подобное вмешательство или даже признание права на вмешательство убивает человека как личность, делает из него безличного раба. В этой области не может быть ни полумер, ни компромиссов...

Интересно отметить: на то, что Писание на самом деле учит о повседневной жизни, как-то особо внимание не обращается; например, считается как-то вполне обыденным посплетничать немного перед собранием, если, конечно, платочки на месте, да что посплетничать... Как-то, когда я руководил собранием, зашли в гости братья с общины Совета Церквей и принесли с собой Новые Заветы для раздачи. Я им дал проповедовать и разрешил раздать Новые Заветы сразу после собрания. Не нужно большого воображения, чтобы представить себе, как учтивы оказались друг ко другу эти сестры в косынках - в потасовочке эти Новые Заветы и правда поделили на несколько частей.

Существует мнение, что все эти искусственные внешние формы (косыночки, юродство внешности) являются якобы выражением внутренней духовности или каких-то там еще добродетелей. Мне пришлось сделать заключение, что как раз наоборот, они представляют собой попытки или заменить истинную духовность, или восполнить через внешнее отсутствие внутреннего.

Еще одна очень важная деталь, делающая ЕХБшную систему запретов весьма уникальной, - не существует четкого списка этих запретов, и таким образом абориген никогда не может быть уверен, что своим действием он не совершает очередной грех. Эта постоянная неуверенность делает власть архипелага абсолютной, ибо неугодного всегда есть в чем обвинить. Кроме того, совершенно очевидно, что мораль и право в архипелаге не основаны на Библии, а еще более очевидно, что они не основаны вообще ни на чем. Не существует старинной книги в тайном сейфе, не существует и ордена хранителей баптистских тайн. Но существует некое устное предание, никому не известно, кем начатое; даже не устное предание, а какой-то фольклор, легенды, мифы, сказки, которые являются органической частью архипелага, которые хранят, как святыню, и которым слепо верят. Но что важно, этот фольклор еще и является тем, что, собственно, и образует этот самый архипелаг, является его этнообразующей чертой.

Говоря о системе запретов, нельзя обойти систему наказаний. Для начала дерзнувшего преступить одни из запретов, вызывают на Братский Совет. Братский Совет обычно включает в себя весь клир общины, начиная от пресвитеров и вплоть до проповедников, регента, кассира. Этот орган имеет власть в общине, но в реальности обычно все гораздо проще - Совет делает то, что скажет пресвитер, как и пресвитер делает то, что скажет старший пресвитер. Нарушителя для начала вызывают на допрос именно на этот Совет, иногда по доносу, а иногда и по результатам добровольного исповедания нарушения. Доносы случаются как результаты сплетен, а в осведомителях недостатка нет.

Результат такого допроса во многом определяется тем, в каких отношениях подозреваемый находится с тем или иным официальным лицом, какие успел связи наладить и в какого рода подхалимствах был замешан, приобретя себе соответствующую крышу. "Своих" тянут с ревностью адвоката; но уж коль попался некто из враждующего клана, то приложат все силы, чтобы его "опустить". В таких случаях все средства являются хорошими, и публичная молитва - не последнее. Когда на собрании с удивительным участием замолились о духовном состоянии кого-то, то это верный знак, что компромат на него готов. Обличительные проповеди о гипотетическом члене церкви обычно тоже носят характер тонкого намека - при мне одна из таких проповедей переросла в открытую перепалку.

Кланы вырастают, когда потенциальный оппозиционер потихоньку ищет себе поддержку, обычно среди низших слоев элиты - хористов женского пола. Такие службы поддержки потихоньку перерастают в клубы благочестивых сплетен, официально именуемые "молитвенными группами". Вообще сплетня - это страшное оружие, способное поразить кого угодно; поэтому хористок даже как-то побаиваются. Обычно официальным лицам церкви вход в такую "молитвенную" группу просто закрыт, а на ее встречах обсуждается, кто что наделал и как лучше за такового молиться. Последнее носит формально-лицемерный характер, удовольствие лежит именно в перемывании костей другим, которые "нуждаются в молитвенной поддержке". Мне было интересно наблюдать отношения двух таких молитвенных групп, которые неистово собирали компромат друг на друга, а приветствия их членов очень напоминали встречу Кисы Воробьянинова и отца Федора из известного произведения Ильфа и Петрова.

Когда решение Братского Совета выносится на членское собрание, то это – время торжества для победившего клана, даже если решение столь незначительное, как "высадить из хора". Если же преступник не входит в кланы, то все становится очень скучным и кипения страстей совсем не видно. Членские собрания ничего реально изменить не могут, и от него изменений не ожидается, - после нескольких робких предложений вроде "А может, взять на поруки?" решение принимается в первом чтении. Если преступление серьезное (например, брак с неверующим), то наказанием является отлучение. С отлученным нельзя целоваться (примечание: речь идёт о специфической форме приветствия между членами церкви), нельзя разговаривать, разве только увещевать, и таковому строго запрещается участвовать в хлебопреломлении (примечание: хлебопреломление – это аналог причастия). Для принятия обратно необходимо публичное покаяние и одобрение Братского Совета. После такой процедуры клеймо все-таки остается, и таковому пожизненно не разрешается никакое участие в служении. Конечно, если покаявшийся известен и влиятелен, то для общего блага будет сделано все, чтобы замять неприятную историю (и через пару недель для них будет все по-прежнему), ну а простых аборигенов черная метка отлучения будет сопровождать до гроба.

"Замечание" в кругах ЕХБ является всего-навсего временным отлучением. За время моего участия в Братском Совете был только один случай замечания. Поводом для него был брак с представителем странного вероисповедания, каким-то полуправославным-полубаптистом. До решения вопроса церковного членства другую сторону было решено отправить на безвременное замечание. Чем это все закончилось, я не так и не узнал.

Так что же такое христианство? Свод правил? Если все это - любовь, вера, прощение, святость - сводится к патетическо-мещанскому "можно-нельзя", то причем здесь вообще Христос?

"Men, it has been well said, think in herds; it will be seen that they go mad in herds, while they only recover their senses slowly, and one by one." Charles Mackay - Journalist, poet, and assistant editor of the Morning Chronicle. (1814-1889)

Продолжение следует...

Далее - продолжение книги Родерика Нэша "История экологической этики"

(На сайт книга выкладывается по частям параллельно с очередной публикацией в рассылке в категорию статей: История экологической этики Там можно смотреть предшествующие части книги).

Эдвард О. Вильсон, а также его предшественник в Гарварде, Уильям Мортон Уилер, после исследований социальных насекомых, стали интересоваться вопросами этической ответственности. Вильсон также интересовался историей науки и философии и считал, что первые экологи затрагивали этические вопросы. Дальнейшие исследования в этой области привели к фокусированию на фактах, которые Вильсон называл "аморальными". Но "в конце концов, когда понимание станет достаточно полным, на первый план опять выйдут этические вопросы". Вильсон надеялся, что на исходе XX века экологические науки будут готовы перейти к этой третьей фазе. Он верил, что будущее экологического движения зависит от такого "продвижения в моральных рассуждениях".

Надеясь сделать свой вклад в это, Вильсон в "Соцбиология: новый синтез" (1975) обратился к вопросам происхождения и смысла этики. Начал он с того, что этика имеет место в природе, которое, как и все, следует объяснять в эволюционном контексте. Из этого следовало, что этика возникла, как подспорье в деле выживания, передается генетически и меняется вместе с обстоятельствами. В наше время, рассуждал Вильсон, выживание человека находится под угрозой в связи с его способностью уменьшать биоразнообразие. Полное истребление видов, считал Вильсон, "является глупостью, которую наши потомки нам не простят". Каким же образом этика может с этим помочь? Сперва Вильсон аргументировал на уровне полезности: уничтожать виды человечество не должно хотя бы потому, что они могут оказаться полезными в различных областях. Вильсон считал это "поверхностной этикой", но как и Леопольд, он был готов использовать её в целях способствования природоохранному движению. "Единственным способом сделать этику защиты природы действенной, - говорил он, - является обоснование её на эгоистической почве... Люди начнут более рьяно оберегать природу, если они увидят в этом материальную выгоду для себя и своих близких".

Но Вильсон, как и Кратч, лично не верил в то, что для природоохранного движения этого будет достаточно. В 1984 г. он писал о "глубинной природоохранной этике", основанной на "биофилии", которую он определял, как тенденцию человеческого мышления "сближаться" с другими жизненными формами и жизненным процессом. Здесь он говорил не о физическом, а о психологическом выживании, теме, по прежнему окутанной покровом загадочности. Дело в том, что человеческое мышление развивалось вместе с многочисленными иными жизненными формами и, пусть подсознательно, но нуждается в них для выживания "человеческого духа". Это вопрос родства, объясняет Вильсон, и уважения к десяти миллиардам "битам" генетической информации в даже самом незаметном существе. Заимствуя термин Швейцера, Вильсон заключил, что однажды "почитание жизни" будет восприниматься в контексте эволюционной биологии и эволюционной психологии. Его определение сообщности имеет отношение, как к нынешним экосистемам, так и к экосистемам прошлого. Люди принадлежат, физически и психологически, к экосистемам прошлого и настоящего: достижением Вильсона было то, что он использовал это расширенное определение сообщности, как аргумент для уважения прав других членов.

Воздействие экологии на современную этическую философию может быть проиллюстрировано работой Дэвида Эренфельда, профессора экологии в Рутгерском университете и редактора "Human Ecology". Эренфельд занимался узкой биохимической проблемой, но в конце 70-х он начал исследовать этическую сторону экологической науки. Всю проблему, по его мнению, можно свести к одной фразе "заносчивость человечества", т.е. предпочитанию человеческого рода всем остальным видам. Она сродни расизму или сексизму, и противоядием в каждом из этих случаев является расширение этической сообщности.

Как и Вильсон, Эренфельд был готов согласиться с тем, что защита интересов человечества является полезным аргументом в деле сохранения природы. "Эгоизм", - считал он, - необходим для выживания всех видов, в том числе и нашего". Но технологически поощряемый антропоцентризм "стал безобразным и опасным. Человечество должно сейчас защищаться от своих собственных достижений". Поэтому этика должна сыграть роль сдерживающего средства. Отвергая несколько веков англо-американской мысли, Эренфельд заявил, что "долгое существование в природе" дает "несомненное право на продолжение существования". Он подчеркивал, что этические предписания не должны зависить от полезности вида для людей. Именно это и является слабым моментом "ресурского" природоохранного движения. Эренфельд хотел, чтобы люди признали права "нересурсных" видов, не обладающих ценностью для человечества и даже для здорового функционирования экосистемы. Если Леопольд утверждал о необходимости сохранения полезных видов, то Эренфельд желал включения в этику земли тех представителей биосообщности, исчезновение которых не слишком отразится на здоровье земли. В качестве примера Эренфельд указывает на маленького представителя семейства львиного зева, который, вероятно, никогда не был ничем иным, как редким обитателем лесов Мэна. В таких случаях, полагал Эренфельд, единственной твердой основой для этического уважения является "ценность существования", позиция уважения к виду в силу его пребывания в природе. В доказательство Эренфельд цитировал статью английского врача Бернарда Диксона об оспе (1976). Этот вирус, бывший некогда бичем человечества, настолько эффективно преследовался современной медициной, что сейчас стал совершенно редким и тщательно сберегается в трех исследовательских лабораториях. Медики искоренили этот микроб в его единственной среде обитания: человеческом теле. Диксон указывает на то, что "впервые в истории человек уничтожил, вполне сознательно, конкретную жизненную форму", и он задавал вопрос "следует ли здесь вмешиваться представителям природоохранного движения?" И Диксон, и Эренфельд полагали, что это нужно сделать, только если врач говорил о потенциальной пользе оспы в борьбе с другими человеческими болезнями, то эколог отмечал, что оспа, являясь продуктом эволюции наравне с волками и красными деревьями, имеет такое же право на жизнь. Согласно биоцентристскому пониманию экологической этики, нам не следует уничтожать этот вирус лишь потому, что он маленький и вреден для человеческого здоровья. Такой ход рассуждений дополнил идеи Рене Дюбо, развитые двадцатью годами прежде. С точки зрения Эренфельда защита организма, единственной функцией которого является "охота" на людей, будет этически правильной. Здесь мы получим подчинение человеческого эго экологической сообщности.

О. Леопольд чувствовал, что принятие этики земли зависило от изменений давно установившихся позиций, и в 1940-х годах он не выражал никакого оптимизма в отношении перспективности таких перемен. Но в последующие 20 лет резкий подъем общественного понимания экологической реальности создал благоприятный климат для усиления экологической этики. Экология устранила прежнюю мистическую и теологическую ориентировку на новую биологическую основу сообщности. Ею было предложено немало практических причин в пользу расширения моральной сферы на всю природу, но ею же был разработан и аргумент о присущих правах других видов и даже среды в целом.

Если бы Леопольд жил после 1948 г., он наверняка был бы удивлен и удовлетворен появлением "экоэтики" в качестве ученой области, ростом экофилософии и экотеологии, и появлением таких журналов, как "Environmental Ethics" и "Ecology Law Quarterly". Он бы приветствовал Закон о дикой природе за 1964 г. и Закон об исчезающих видах за 1973 г., которые, как считают специалисты, являются гарантом того, что некоторые представители природного мира обладают правом на жизнь, свободу и счастье. Леопольд наверняка сочувствовал бы тому, что в американском обществе ставят под сомнение "прогресс", и у "глубинного экологического" движения появляется все больше сторонников. Хотя это и не отвечало бы несколько его стилю, он поддержал бы в принципе некоторые аспекты радикального экологизма таких активных групп, как "Прежде Земля!" и Гринпис. Леопольд с удовольствием прочитал бы эссе Кристофера Стоуна "Должны ли деревья обладать правами? К законным правам природных объектов", где говорится о том, что земля должна обладать правами, которые заслуживают признания в судебных инстанциях не меньше, чем истцы человеческого рода.

Хотя Леопольд умер, сомневаясь в возможности расширения этических границ, следующее поколение экологов чувствует, что "идея прав природных существ становится все более популярной" и стремится к расширению "сферы альтруизма". И действительно, к столетию со дня его рождения в 1987 г. Леопольд ясно увидел бы, что благодаря в основном появлению экологической перспективы, все большее число американцев соглашается с тем, что традиционный национальный либерализм следует расширять до включения в него и природы.

Продолжение следует...

Последняя новость - объявление.

Александр Грайцер с некоторых пор ведёт свой "Живой журнал", где недавно он выложил музыкальный альбом своих песен. Посмотреть и прослушать можно по ссылке: http://grashin.livejournal.com/16759.html

Наш основной блог ЖЖ "Религиозный гуманист"

Ведущая рассылки Елена Преображенская

До следующих виртуальных встреч!

Будьте успешны и счастливы!