Джеки Спейер: выжившая в Джоунстауне

В 1978 году я отправилась в Гайану для прояснения ситуации. К моменту, когда я вернулась оттуда, погибло более 900 человек. Я едва не стала одной из них.
Мне было 28 лет, я лежала на пыльной посадочной полосе в джунглях Гайаны и умирала. Это был всего лишь вопрос времени. В меня попали пять пуль, изуродовавшие правую сторону тела. Скорчившись за колесом самолета, я ждала, когда стихнет стрельба и читала покаянную молитву и готовилась к тому, что свет вот-вот погаснет.

Среди подступающего мрака предсмертных мыслей я каким-то образом увидела свою бабушку Эмму. Я могла думать лишь о том, что не могу позволить бабушке пережить мои похороны. Образ ее сидящей возле моего гроба был невыносим. Тяжело дыша, я поднялась на ноги, ковыляя, добрела до грузового отсека самолета и спряталась там.

Я прилетела в Гайану как помощница конгрессмена, прибывшего туда для прояснения ситуации. За несколько месяцев до этого к моему начальнику, конгрессмену Лео Райану, обратились обеспокоенные избиратели, чьи родные и близкие были членами религиозной группы «Народный храм» из Сан-Франциско, которая во главе со своим вождем Джимом Джоунсом бежала в Южную Америку, чтобы построить там утопическую коммуну. Они назвали свой поселок Джоунстауном.

Накануне вечером наша делегация присутствовала на представлении, которое устроили последователи Джоунса у себя в поселке. Сам Джоунс восседал на троне под транспарантом с надписью: «Те, кто не помнит прошлого, обречены его повторить». Верующие пели, плясали и казались вполне счастливыми. В конце вечера конгрессмен Райан вышел на сцену и поблагодарил артистов: «Судя по тому, что я видел, здесь есть много людей, которые считают это лучшим, что случилось с ними за всю жизнь». Его слова прервали бешеные восторженные аплодисменты. Это был просто сумасшедший дом.

Глядя на сотни улыбающихся лиц, я и представить не могла, что спустя 24 часа почти все эти люди будут мертвы.

***

В 1978 году конгрессмен Райан прочел газетную статью об одном избирателе по имени Сэм Хьюстон, чей сын был членом «Народного храма» Джима Джоунса и в 1976 году погиб при подозрительных обстоятельствах после того, как в телефонном разговоре признался, что хочет покинуть группу. Сэм был уверен, что Джоунс имел какое-то отношение к смерти его сына.

Прошло два года, Джоунс и большинство его последователей покинули окрестности Сан-Франциско и переселились в коммуну, основанную в глубине джунглей Гайаны. Почти треть из 900 членов общины Джоунса, переехавших туда, составляли дети. В их числе были и внучки Сэма, подростки.

Сэм был далеко не единственным, кого беспокоило дурное влияние Джоунса на его близких. Растущее объединение избирателей, известное как «Обеспокоенные родители» с все усиливающейся тревогой писали конгрессмену Райану о своих дочерях и сыновьях, уехавших вслед за харизматичным демагогом в Гайану.

Райан хотел разобраться. Я достаточно хорошо его знала и понимала, что за этим последует.

***

Джим Джоунс родился в г. Крет, штат Индиана, в 1931 году, рос забитым мальчишкой, изгоем, и был одержим желанием стать кем-то большим.

В молодости он провозгласил себя служителем Бога, начал проповедовать людям в Индианаполисе и к 1955 году создал церковь под названием «Крылья освобождения». Он не имел формального пасторского образования и не принадлежал ни к какой организованной религии, однако его пылкий энтузиазм и открытость ко всем людям притягивали самых разных последователей. Он проповедовал «социальное евангелие», привлекательное для людей, и говорил о создании общины, в которой не будет дискриминации, и в которой не будут обращать внимание на расу, социальное происхождение и обстоятельства прошлого. Число его приверженцев росло, и Джоунс оказался во главе одной из первых несегрегированных церквей в Индиане.

В течение следующих лет Джоунс неоднократно менял места собраний и название своей церкви, пока где-то в 1964 году не остановился на названии «Народный храм». Спустя год его община переместилась в Редвуд-Вэлли, маленький городок на севере Калифорнии.

К тому моменту в проповедях Джоунса начали звучать мрачные ноты. Он часто говорил об апокалипсисе, и Редвуд-Вэлли выбрал потому, что считал его одним из немногих мест в стране, которые переживут ядерный холокост, но утверждал, что Народный храм впоследствии станет чем-то вроде небес на земле, а сам он будет выполнять в нем роль Бога. Скрыв глаза за темными очками, Джоунс проповедовал любовь и равенство, одновременно эксплуатируя своих приверженцев, — он забирал у них недвижимость и убеждал переводить на его имя заработанные деньги и полученные пособия. Присоединяйтесь ко мне, уверял он своих последователей, и у вас будет здравоохранение, образование и семья, которая будет к вам жестока.

Эти слова привлекали обнищавших людей, поэтому в 1972 году Джоунс решил перенести церковь в Сан-Франциско. В результате бурного конца 60-х и начала 70-х годов множество людей искали безопасности и смысла жизни. Движимый теми страхами, которые часто рождают тиранов, Джоунс обещал другим надежду, искупление и идеалистическую новую жизнь. Любые сомнения в чистоте его намерений исчезали при виде жизнерадостной общины, члены которой разделяли чувства своего лидера и воспринимали его слова как евангелие.

В Сан-Франциско его церковь заслужила похвальные отзывы благодаря своей социальной работе, и попытки Джоунса обеспечить бесплатным питанием неимущих и бороться с расовой сегрегацией снискали к нему расположение прогрессивных политиков. Джоунс начал участвовать в местной политической жизни, жертвовал деньги, устроил бесплатную раздачу еды, посылал членов Народного храма на митинги и побуждал их голосовать за тех или иных кандидатов. В числе последних были Джордж Москон, которой во многом благодаря помощи Народного храма в 1975 году стал мэром города, и Харви Милк, один из первых открытых гомосексуалистов в городском управлении, который даже написал письмо президенту Джимми Картеру, рассыпаясь в похвалах работе Джоунса и опровергая обвинения в его адрес.

Тем временем бывшие члены Народного храма начали рассказывать о темных сторонах деятельности Джоунса. На основании их свидетельств журнал New West Magazine собирался летом 1977 года опубликовать разоблачительную статью. В ней журналисты анализировали, каким образом Джоунс достиг влияния, рассказывали о его манипуляциях, публичном унижении людей, фальсифицированных чудесных исцелениях, а также приводили воспоминания нескольких бывших приверженцев о сексуальном или физическом насилии со стороны самого Джоунса или по его приказу. Однако прежде чем отдать статью в печать, редактор журнала, питавший некоторое уважение к Джоунсу, ознакомил его с содержанием статьи. Держа одной рукой трубку телефона и слушая голос редактора, другой рукой Джоунс нацарапал своим помощникам записку: «Уезжаем сегодня ночью».

Прежде чем очередной номер журнала оказался на прилавках, Джоунс в сопровождении сотен последователей покинул Сан-Франциско и отправился в Джоунстаун, землю обетованную в Гайане.

***

В течение следующего года нескольким обитателям Джоунстауна удалось покинуть общину и вернуться в Сан-Франциско. Наиболее заметной из них была Дэбби Лэйтон Блэйки, в прошлом — доверенная помощница Джоунса и финансовый распорядитель Народного храма.

Мы с конгрессменом Райаном встретились с этой женщиной. Она представила нам подробный и шокирующий отчет о пережитом. Она упомянула о супружеской паре по фамилии Стоун, которые также покинули Джоунстаун и пытались вызволить своего несовершеннолетнего сына Джона. По словам Дэбби, супруги обращались в суд, пытаясь побудить к вмешательству власти Гайаны, но преп. Джоунс в ответ заявил, что при любой попытке силой забрать Джона все население Джоунстауна покончит с собой.

Однажды рано утром, рассказывала Дэбби, Джоунс разбудил весь лагерь. Члены Народного храма уже привыкли к тому, что их ни свет, ни заря будит голос из громкоговорителя, призывающий всех собраться на крытой веранде, чтобы прослушать очередную проповедь Джоунса, которые становились все более и более откровенными. Но в то утро Джоунс объявил своим приверженцам, что они должны покончить с собой, чтобы избежать пыток от рук наемников, которые готовятся напасть на лагерь из засады. Дэбби встала в очередь за напитком красного цвета, который, как ей сказали, убьет ее в течение нескольких минут. Когда назначенный срок прошел, и никто не умер, Джоунс заявил, что это была учебная тревога с целью проверить преданность последователей. Все они выдержали проверку.

Свидетельства других бывших членов группы подтвердили все, что рассказала Дэбби о физическом и сексуальном насилии, принудительных работах и ограничении свободы. Нам рассказали, что в Джоунстауне есть оружие, что Джоунс страдает паранойей и, возможно, принимает наркотики. Он добился абсолютной власти — отбирал у людей пенсии и пособия по безработице и лично решал, когда и как они могут общаться со своими близкими. Каждого, кто привлекал внимание службы безопасности Джоунстауна, помещали в трудовой лагерь и заставляли расчищать джунгли. Беженцы постоянно упоминали об участии в репетициях массового самоубийства, известных как «белые ночи».

Лео Райан хотел получить ответы. Он никогда не доверял сведениям из вторых рук, поэтому решил организовать исследовательскую — и потенциально спасательную — экспедицию. Он знал, что Джоунс пользуется значительной поддержкой в политических кругах, близко связан с лидерами демократической партии в Сан-Франциско, Сакраменто и даже в Государственном департаменте США. Как политик Райан ничего не выигрывал, затевая борьбу с Джоунсом, однако мог многое проиграть. Невозможно было предсказать, как тот поступит, когда ему бросят прямой вызов. Но никакие опасности не могли заставить конгрессмена отступить от задуманного.

Райан пригласил с собой нескольких журналистов и членов организации «Обеспокоенные родители». Также лететь с конгрессменом должны были два его сотрудника — мы с Джимом Шоллертом.

Я читала статьи и слушала свидетельства множества очевидцев. Я не была уверена, что лететь в Гайану — хорошая мысль. Но в то время руководящие должности в конгрессе занимали лишь немногие женщины, и я опасалась, что, отказавшись и позволив мужчине занять свое место, окажу дурную услугу женщинам-политикам.
Конгрессмен Райан уверял меня, что беспокоиться не о чем. Он был искренне убежден, что его окружает какое-то защитное поле, хотя мы отправились в путь без охраны и вооруженного сопровождения. Да было ли когда-нибудь, чтобы американского конгрессмена убили на иностранной территории во время официальной поездки по делам конгресса?

***

14 ноября 1978 года мы приземлились в Джорджтауне, столице Гайаны.

Наутро после прилета мы с конгрессменом и Джимом Шоллертом побывали на закрытом брифинге, который посол Джон Берк и его сотрудники организовали в посольстве США. Дик Дуайер, сотрудник посольства, показал нам фотографии, сделанные во время его посещения Джонстауна полтора года тому назад. На этих снимках он и Джим Джоунс выглядели давними приятелями; столы ломились от еды, веселые дети качались на качелях; мы увидели обильный урожай и восторженные церковные собрания. Похоже было, что фотографии срежиссированы. Больше всего меня беспокоило то, на какой короткой ноге Джоунс был с сотрудниками посольства. Мог ли кто-нибудь из обитателей Джоунстауна честно рассказать о проблемах американскому чиновнику, который на каждом снимке запечатлен рука об руку с Джимом Джоунсом?

17 ноября наш самолет приземлился на крохотной посадочной полосе в Порт-Кайтума. Несколько членов Народного храма и ржавый грузовик стояли наготове, чтобы отвезти нас в поселок. Мы с конгрессменом были в числе первой группы, которая отправилась в изнуряюще медленный путь длиной 10 километров до Джоунстауна. Журналисты и представители «Обеспокоенных родственников» остались ждать своей очереди на аэродроме.

В поселке нас радушно встретил сам Джоунс. Пожимая ему руку, я взглянула на его бакенбарды. Один из опрошенных свидетелей говорил, что Джоунс подкрашивает их черным. Я убедилась, что это правда. И тогда я поняла, что эта маленькая точная подробность может означать, что все свидетельства правдивы.

«Не знаю, зачем вы здесь, но мы вам рады, — сказал Джоунс. — Вы увидите, какое это чудесное место». Он провел нас по поселку, указывая на самые благополучные стороны местной жизни. Нашим глазам предстала впечатляющих размеров коммуна с десятками проложенных тропинок, отдельными зданиями, медицинским центром, небольшой школой и крытой верандой, на которой проходили регулярные собрания. Сразу было понятно, что Джоунстаун — иерархическое сообщество, по стилю управления напоминающее какую-нибудь плантацию. Большинство членов Народного храма составляли чернокожие, а руководители были почти без исключения белыми. Мне это не понравилось.

В какой-то момент конгрессмен прервал экскурсию и спросил, послали ли машину за журналистами и родственниками. Его заверили, что они уже скоро приедут. Успокоенные, мы расселись за столами в дальнем углу веранды. Мы с Райаном попросили, чтобы члены Народного храма по одному или по двое подходили к нам для беседы. Мы не хотели, чтобы какая-то группа давала заранее оговоренные ответы, и чтобы кто-то оглядывался на других. Мы хотели быстро разыскать тех, чьи родственники обратились к нам, стремясь вернуть своих близких домой.

Ни один из членов Народного храма не проявил ни малейшего интереса к письмам из дому. Ни один из тех, с кем мы говорили, не выразил желания покинуть поселок — даже те, чьи близкие прилетели с нами в Гайану. Все наши собеседники клялись, что Джоунстаун — единственное место, которое они считают своим домом. Слова каждого по отдельности звучали убедительно. Но слушая одного человек за другим, я начала подозревать, что их ответы заранее отрепетированы.

В нашей делегации был корреспондент канала Эн-Би-Си Дон Харрис. Он был хорошо знаком с обвинениями в адрес Джоунса. В поселке Харрис отошел в сторону, чтобы покурить. К нему приблизился какой-то человек, сунул в руку сложенный листок бумаги и снова исчез в толпе. Дон положил записку в карман и отошел подальше, чтобы ее прочесть. «Вернон Госни и Моника Багби, — говорилось в ней. — Пожалуйста, помогите нам выбраться из Джоунстауна». Вскоре к Дону подошел еще один местный житель, который сказал, что многие члены Народного храма отчаянно хотят уехать оттуда, но боятся сказать об этом вслух.

Дон немного помедлил, а потом подошел к нам с конгрессменом Райаном и тайком отдал нам записку. Я почувствовала, что мой желудок сжался в узел. Боже мой! Все оказалось правдой!

***

Райан решил подождать до утра, а до тех пор велел нам никак не выказывать своих намерений. По предложению Джоунса мы разделились. Я ночевала на верхнем ярусе нар в хижине с еще шестью женщинами. На улице лил дождь, я была вся мокрая от пота. За всю ночь я не сомкнула глаз.

Придя на веранду, чтобы позавтракать, я изо всех сил пыталась выглядеть спокойной. Я заметила, как одна пожилая женщина распихивала по карманам куски ветчины и густо намазывала масло на хлеб. Я попросила познакомить меня с Моникой Багби — женщиной, упомянутой в записке Дона. Моника подтвердила, что хочет уехать. Она вела себя очень нервно, и мы тут же отправились к ней в хижину, чтобы она собрала вещи. Вернувшись на веранду я стала оглядываться в поисках других беспокойных лиц.

Я побеседовала с женщиной по имени Эдит Паркс, три поколения семьи которой были членами Народного храма. Она тоже хотела уехать. Записывая имена, я поглядывала на Дона Харриса, который брал интервью у Джоунса. Мне уже было понятно, что некоторые его приверженцы хотят уехать.

Как только люди поняли, что мы забираем с собой не просто одного-двух желающих, вся видимая благопристойность исчезла. Все больше людей образалось к нам за помощью. Прямо перед нами возникали семейные конфликты: матери и отцы буквально дрались из-за детей. Мой список непрерывно рос. Начавшись с двух имен, он уже насчитывал более 40. Не обращая внимания не злобные взгляды Джоунса, я записывала на диктофон обращения людей с просьбами помочь им вернуться в США.
Джоунс был от меня всего в нескольких шагах — я слышала, как он пытается убедить людей передумать. На камеру он говорил о том, как любит своих последователей, и что в Джоунстауне им всегда рады. Но потом он вполголоса обвинял их в предательстве и лжи. Джоунс прошелся по всему поселку, говоря, что не возражает против отъезда желающих. Просто, по его словам, они делают это неправильно. Было видно, что он едва сдерживается.

Желающих уехать оказалось так много, что нам пришлось позвонить в Джорджтаун и попросить прислать еще один самолет. Грузовик должен был совершить несколько поездок к аэродрому. Я отправилась в первой группе. Конгрессмен настоял, что он должен остаться и удостовериться, что все желающие уехать благополучно добрались до Порт-Кайтума.

В то время как несколько мужчин вытаскивали грузовик из грязи, мы услышали какой-то шум в павильоне. Минуту спустя из толпы появился конгрессмен Райан в порванной рубашке со следами крови. Он пытался успокоить людей, и кто-то напал на него с ножом. Райан присоединился к нашей группе. Примерно 20 человек набилось в кузов, и десятки желающих уехать с собранными пожитками остались ждать своей очереди.С нами в грузовик сел Ларри Лэйтон. Это показалось мне подозрительным — он был одним из руководителей, убежденным верующим. Ему не было никакого смысла покидать Джоунстаун. У него на плечах было большое желтое пончо, а глаза горели нездоровым огнем.

В Порт-Кайтума, пока я помогала беженцам сесть в самолет, на взлетную полосу выехал большой красный трактор с прицепом. Я не сразу поняла, что за оглушительный звук наполнил воздух. Все бросились врассыпную. Прежде чем я сообразила, что происходит, с десяток мужчин соскочили с трактора, подняли автоматы и стали быстро приближаться к нам. Я услышала крики и автоматные очереди и нырнула под самолет, укрывшись за колесом. Пули барабанили по металлу у меня над головой.

Неожиданно я почувствовала сильнейший удар в бок — словно в меня врезался грузовик. Пять пуль, выпущенных в упор, пробили мне правую руку, ногу и спину. Я ощутила сильнейшую боль, которая вытеснила из головы все, кроме мимолетной мысли, что нужно притвориться убитой.

Вокруг царил хаос, а потом внезапно наступила тишина. Я понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем я решилась повернуть голову и открыть глаза. Взлетная полоса вокруг была усеяна телами. Никто не двигался, но я подумала, что другие, как и я, могли притвориться мертвыми. Тело конгрессмена Райана лежало метрах в пяти от меня. Потом мне рассказали, что в него выстрелили 45 раз. Не могу сказать, когда я поняла, что он убит, и что остальные тоже не притворяются.

Но я отчетливо помню, как перевела взгляд на собственное тело. Из раны в правой руке торчала кость, а из правого бедра пуля вырвала большой кусок плоти.
Так, на грани смерти, я пролежала 12 часов. Потом в голову пришла мысль: если я знаю, что умираю, значит, я еще жива. Нужно держаться.

Спустя почти 22 часа после расстрела я услышала звук летящего самолета. Наконец прибыла помощь. Пока самолет взлетал, каждая кочка отзывалась болью в моем теле. По прилете в Джорджтаун нас уже ждал спасательный самолет американских ВВС. Когда меня перекладывали на каталку, у меня еще хватило сил поднять глаза и увидеть большой сверкающе-белый самолет с надписью «The United States of America». Это последнее, что я отчетливо помню перед тем, как мной занялись врачи.

***

Еще до того, как спасательный самолет приземлился, разнесся слух, что, отправив стрелков на посадочную полосу, Джоунс устроил девятистам своих последователей «белую ночь» смерти. Все люди, рядом с которыми я стояла, с которыми разговаривала, с которыми ночевала в одной хижине. Все эти дети. Боль была невыносимой.

Сохранилась тошнотворная запись того, как Джоунс в тот день обратился к своим последователям с призывом умереть. Лагерь был окружен вооруженными охранниками. Джоунс велел верующим дать «лекарство» (виноградный напиток, смешанный с цианистым калием и транквилизаторами) детям и старикам. Пока в 10 километрах оттуда я лежала, дожидаясь помощи, были убиты внучки Сэма Хьюстона — Патриция (14 лет) и Джуди (15 лет), — их мать, десятки тех, кто хотел уехать из Джонстауна, и все остальные члены Народного храма.

Когда люди называют резню в Джоунстауне «массовым самоубийством», я прихожу в бешенство. Ничего подобного. Да, возможно, некоторые самые ревностные приверженцы Джоунса приняли яд добровольно, но абсолютное большинство было откровенно убито против их воли. Почти 300 детей, в том числе грудные младенцы на руках у матерей, приняли яд, не понимая, что делают. Младенцы не могут покончить с собой. Сотням стариков сказали, что если они попытаются бежать, их оставят медленно умирать одних посреди джунглей.

Новостные сообщения в те дни и статьи, написанные впоследствии, обычно умалчивают о том, что некоторые члены Народного храма были застрелены. Несколько тел нашли между верандой и джунглями. Они явно пытались бежать. Другим, якобы «хлебнувшим лимонада» — легкомысленная, отвратительная фраза, которую мне бы очень хотелось стереть из памяти людей, — сделали укол цианистого калия или другого яда. Повсюду были разбросаны шприцы. Один очевидец, сумевший избежать гибели, рассказывал, что «людям, которые не соглашались, делали укол прямо на месте или силой укладывали их на землю и делали смертельную инъекцию».

Это не было массовое самоубийство. Это было массовое убийство.

Я множество раз рассказывала о событиях в Гайане, но мне до сих пор трудно вспоминать те дни. Вспоминать выстрелы. Посадочную полосу. Носилки. Полет домой.
Мое исцеление было долгим, хотя это слово не вполне описывает, что чувствует человек, в которого стреляли. Я так и не стала прежней. Пули навсегда меня изменили. Но я отказалась до конца жизни оставаться жертвой Гайаны. Их и так слишком много.

— Politico Magazine, 10.11.2018