Леонид Габышев

Одлян, или Воздух свободы

http://shard1.narod.ru/knigi/ODLYAN.ZIP

*Одлян - название колонии для несовершеннолетних в Челябинской области. (прим. В.Л.)

После ужина Коле сказали собраться с вещами и повели на второй этаж. Дежурный, достав из-за голенища яловых сапог фанерку, формой как разделочная доска для хозяйки, только поменьше, поставил карандашом пополнение в двадцать восьмую камеру и открыл ее.

Коля решил быть пошустрее и потому смело переступил порог. Пацаны сидели и лежали на кроватях. Но едва захлопнулась дверь, как все повскакали с мест, гогоча от радости.

-- О-о-о!!! Камбала!!! Где же тебя поймали?!!--прокричал белобрысый мордастый парень, с восторгом оглядывая Петрова.

Вопрос повис в камере, все молчали, устремив пять жадных взоров на новичка. У него не было левого глаза, и он наполовину был прикрыт. Под невидящим глазом зияла ямка, в которую запросто бы поместилось воробьиное яйцо. Ямка напоминала воронку от авиабомбы только во много раз меньше. Из воронки в четыре разные стороны расходились темные грубые рубцы. Коля не оробел и, улыбнувшись, ответил:

-- Тура обмелела, вот меня и поймали.

Пацаны загоготали еще громче и подошли ближе, внимательно разглядывая новичка. Он был невысокого роста и выглядел совсем сопляком. Коля рассматривал их. Малолеток было пять. Сильно здоровых среди них не было, но он был всех меньше. Он стушевался. Нехорошее предчувствие закралось в душу. "Если полезут драться-- отвечу, будь что будет",-- решил он.

-- Ребята, куда матрас положить?

--Да вот,-- указал белобрысый на пустую кровать.-- Ложи сюда. Другой, похожий на цыгана, парень обвел прищуренным взглядом сокамерников и, заикаясь, сказал:

-- Да ты раздевайся. Не стесняйся. Это теперь твой дом.

Коля сбросил с себя бушлат и шапку на кровать, хотя в камере была вешалка, но кровать ближе. Парни закурили, и Коля попросил у них. Прикурив, сильно затянулся.

-- Ну, откуда будешь? -- спросил белобрысый.

-- Из Заводоуковского района,-- ответил Петров и, чуть помолчав, спросил:

-- Земляки есть?

-- У нас нет. Там,-- и парень показал рукой в стену,-- в какой-то камере есть.

Ребята расселись на кроватях. Сел и Коля.

-- По какой статье? -- спросил, заикаясь, цыган.

-- По сто сорок четвертой.

-- Кого обчистил?

Коля задумался.

-- Я вообще-то никого не чистил. Шьют мне две кражи.

-- Э-э-э,-- протянул белобрысый.-- Он в несознанку. Вяжи об этом.

Ребята курили и расспрашивали Петрова, сколько человек пришло по этапу, много ли малолеток, первый ли раз в тюрьме. Он отвечал, а сам рассматривал камеру. Она была небольшая. Всего три двухъярусных кровати. Он занял шестое, последнее свободное место. Возле вешалки с фуфайками, на табурете, стоял бачок с водой. В углу у самой двери притулилась параша. У окна между кроватями стоял стол. На столе лежала немытая посуда. Стол и пол были настолько грязные, что между ними не было никакой разницы. Ребята встали с кроватей, и цыган сказал:

-- Тэк-с... Значит, в тюрьме ты в первый раз. А всем новичкам делают прописку. Слыхал?

-- Да, слыхал. -- Но в чем заключается прописка, Коля не знал.

-- Ну что ж, надо морковку вить. Сколько морковок будем ставить?

Ребята называли разные цифры. Остановились на тридцати: двадцать холодных и десять горячих.

-- А банок с него и десяти хватит, -- предложил один.

-- Десяти хватит, -- поддержали остальные.

Морковку из полотенца свили быстро. Ее вили с двух сторон, а один держал за середину. То, что они сделали, и правда походило на морковку, по всей длине как бы треснутую. Цыган взял ее и ударил по своей ноге с оттяжкой.

-- Н-нештяк.

-- Добре, -- поддакнул другой.

Посреди камеры поставили табурет, и белобрысый, обращаясь к худому и потому казавшемуся высоким парню, сказал:

-- Смех, на волчок.

Смех вразвалочку подошел к двери и затылком закрыл глазок, чтобы надзиратель не видел, что здесь будет происходить.

-- Кто первый?--спросил белобрысый и, протянув парню с пухлым лицом морковку, добавил: -- Давай короче.

Пухломордый взял морковку, встряхнул ее и, усмехнувшись, приказал Коле:

-- Ложись.

Коля перевалился через табуретку. Руки и ноги касались пола. Парень взмахнул морковкой и что было силы ударил Колю по ягодицам.

-- Раз, -- начал отсчет один из малолеток.

-- Слабо,-- корил белобрысый,

-- Ты что, -- вставил цыган, -- забыл, как ставили тебе?

Парень сжал губы, и во второй раз у него вышло лучше.

--Два.

--Во-о!

-- Три.

-- Это тоже добре, -- комментировал цыган.

-- Четыре.

Задницу у Коли жгло. Удары хоть и были сильные, но терпимые. Он понял, что морковка хлещет покрепче ремня. Кончил бить один, начал второй. Ягодицы уже горели. Четырнадцать холодных поставили, осталось шесть. Теперь очередь была Смеха. Его заменили на глазке. Удары у Смеха были слабые, но боль все равно доставляли. Он отработал свое и опять стал на глазок. Осталось десять горячих. Конец морковки чуть не до половины намочили.

-- Дер-р-ржись, -- сказал цыган Коле.

Мокрая морковка просвистела в воздухе и, описав дугу, обожгла Коле обе ягодицы. Цыган бил сильнее. И бить не торопился. Свое удовольствие растягивал. Ударив три раза, он намочил конец морковки еще, повытягивал ее, помахал в воздухе и, крякнув, с выдохом ударил. Только у Коли стихла боль, как цыган взмахнул в последний раз, попав, как и хотел, самым концом морковки. Такой удар был больнее. Но вот морковка в руках у белобрысого.

-- На-ка смочи, -- подал он ее пухломордому.

Теперь морковка была мокрая почти вся.

Белобрысый свернул ее потуже, повытягивал так же, как цыган. Парни, видя, что он скоро ударит, загоготали, предвкушая удовольствие. Все знали по себе, как он бьет.

-- Ты ему,--сказал цыган,--ударь разок не поперек, а провдоль. Чтоб хром лопнул.

-- Он тогда в штаны накладет, -- заметил другой.

Коля понял, что били вначале слабые, а теперь надо выдержать самое главное. И не крикнуть. А то надзиратель услышит. Петрову было неловко лежать, перевалившись через табурет. Из его рта пока не вылетел ни один стон. Вот потому его хлестали сильнее, стараясь удачным ударом вырвать из него вскрик. Чтобы унизить. Упрекнуть. Коля понимал это и держался.

Белобрысый поднял обе руки до уровня плеч, в правой держа морковку. Расслабился, вздохнул, переложил конец морковки в левую руку и, сказав: "Господи, благослови", с оттяжкой что было мочи ударил. Задница у Коли и так горела, а сейчас, после удара, будто кто на нее кипятка плеснул. Следующий удар не заставил себя ждать. Только утихла боль, белобрысый сплеча, без всякой оттяжки хлестанул вдругорядь. Удар был сильнее первого. Коля после него изогнул спину, но не застонал. Ребята каждый удар сопровождали кто выдохом, будто били сами, кто прибауткой. Их бесило, что пацан не стонал. Им хотелось этого. Они ждали стона. Тогда белобрысый стал бы бить тише. Но Коля терпел. Последний удар был самый сильный. Казалось, в него вложена вся сила. Но стона нет. Белобрысый отдал морковку, чтобы к ее концу привязали кружку, и сказал:

-- Молодец, Камбала. Не ожидал. Не то что ты, Смех!

Смех с ненавистью взглянул на Петрова. Он перед Камбалой унижен. Перед этим одноглазым...

Пока привязывали к концу морковки кружку, Коля передохнул. Осталось вытерпеть последние десять банок. Алюминиевая кружка к ошпаренной заднице будет прилипать больнее.

Поставили Коле и банки. Он выдержал. Ни стона. Задница горела, будто с нее сняли кожу. Его еще ни разу так долго никто не бил. Белобрысый и двое ребят остались довольны Петровым. Так терпеть должны все. Но двое, цыган и Смех, были разъярены и возненавидели его.

Коля закурил. Все смотрели на него.

--Н-ну с-садись, -- сказал цыган. -- Что стоишь?

Парни засмеялись. Все понимали, что сесть ему сейчас невозможно.

-- Покури, передохни,--беззлобно сказал белобрысый.--Садиться еще придется. Кырочки, тромбоны и игры остались. -- Он помолчал, глядя на Колю, потом добродушно, будто не было никакой прописки, сказал:

-- Теперь можно знакомиться. -- И протянул широкую жесткую ладонь.

-- Миша.

-- Коля.

Вторым дал руку цыган.

-- Федя.

Третий был тезка, а четвертого звали Вася. Смех дал руку и сказал:

-- Толя.

-- Не Толя,-- оборвал его Миша,-- а Смех.

-- Ну, Смех, -- недовольно протянул он.

--А ты, --сказал Миша, обращаясь к Коле,--отныне не Коля, а Камбала. Эта кличка тебе подходит. Посреди камеры поставили скамейку.

-- Садись, -- сказал цыган, -- сейчас получишь по две кырочки и по два тромбона.

Коля сел.

-- Делай. Вася, -- скомандовал Миша.

Вася подошел, нагнул Коле голову, сжал пальцы правой руки и, размахнувшись, залепил ему по шее. Раздался шлепок.

-- Р-раз, -- произнес цыган.

И тут Вася, вновь примерившись, закатил Коле вторую кырочку.

-- Следующий.

Когда бил Миша, голова сотрясалась, чуть не отскакивая от шеи, и хлопок, похожий на выстрел, таял под потолком. Шею ломило. Затем ребята поставили Коле по два тромбона. Одновременно ладонями били по ушам и с ходу, соединив их, рубили по голове. Уши пылали. В ушах звенело.

-- А сейчас, Камбала, будем играть в хитрого соседа,-- объявил Миша.

-- Я буду хитрым соседом, -- вызвался цыган.

-- Игра заключается в следующем, -- продолжал Миша. -- Вы двое садитесь на скамейку, на головы вам накидываем фуфайку, а потом через фуфайку бьем вас по головам. Вы угадываете, кто ударил. Это та же игра, что и жучок. Вернее сказать--тюремный жучок. Только вместо ладони бьют по голове. Итак, начали.

Коля и Федя сели на скамейку. На них вмиг накинули фуфайку, и Коля тут же получил удар кулаком по голове. Он поднял фуфайку и посмотрел на Мишу, так как удар был сильный.

-- Ты?

-- Нет!

Теперь Коля накинул подол фуфайки на голову сам. Следующий удар получил Федя. Но он тоже не угадал. Коля не отгадал и во второй раз и в третий. А в четвертый его ударили не кулаком, а чем-то тяжелым, отчего в голове загудело. Но он не отгадал опять. Теперь не только задница ныла, но и голова гудела. Вот он опять получил удар чем-то тяжелым и понял, что на этот раз ударил сосед. Коля скинул фуфайку и показал пальцем на Федю.

-- Это он.

-- Ох и тугодум ты. Бьют тебя все, а надо на соседа показывать. Ведь игра же называется хитрый сосед, -- улыбаясь, сказал Миша.

Следующая игра называлась петух. Коля с усилием натянул рукава фуфайки на ноги. И тут его голову обхватили две дюжие руки, наклонили ее и, просунув под воротник, натянули фуфайку на спину. Затем цыган с пренебрежением толкнул Колю ногой. Коля закачался на спине, как ванька-встанька, и остановился. Петух был своего рода капкан или смирительная рубашка: Колина голова была у самых колен, ноги, продетые в рукава, бездействовали, руки, прижатые фуфайкой, стянуть ее были не в силах. Он катался по полу, стараясь выбраться из петуха, но тщетно. С ним могли сделать все что угодно. Ребята давились от смеха, наслаждаясь его беспомощностью.

Ярости уже не было в Коле, чувства были парализованы. Ему хотелось одного -- чтоб побыстрее все кончилось. Воля его была надломлена. Раньше он думал, что среди заключенных есть какое-то братство, что они живут дружно между собой, что беда их сближает и что они делятся последней коркой хлеба, как родные братья. Первый же час в камере принес ему разочарование. Он готов был плакать. Лучше провалиться в тартарары, чем беспомощному валяться на полу под насмешки друзей по несчастью.

-- Хорош гоготать. Побалдели -- и будет. Снимите петуха, -- сказал Миша.

Но никто не двинулся с места. Освобождать никому не хотелось. Все же тезка освободил ему голову, и Коля медленно, будто контуженый, стал вытаскивать ноги из рукавов. Бот он свободен. Фуфайка лежит рядом. Но он продолжает сидеть на полу. Федя-цыган подходит, заглядывает ему в лицо и, отойдя к двери, расстегивает ширинку. Коля невидящим взглядом смотрит в пол. Цыган оборачивается и подходит к Петрову. Камера остолбенела. Такого еще никто не видывал. Цыган остановился в двух шагах от Коли и стал тужиться.

Коля поднял на него глаза, но остался недвижим. Ему надо было встать, но этот час кошмара вымотал его и он не соображал, как ему быть. Струя побежала и стала приближаться к Коле, еще доля секунды -- и она ударит в лицо. Коля не вскочил с пола, а только инстинктивно, будто в лицо летит камень, поднял руку. Ладонь встретила струю, и от нее полетели сотни брызг в стороны.

-- Федя, Федя, ну зачем ты, Федя? -- Встать Коля не мог.

Цыган смеялся. Струя колебалась. Коля водил рукой, ловя струю, и она разбивалась о ладонь. Но вот до него дошло, что надо сделать, и он вскочил с пола. Цыган прекратил. В камере стояло гробовое молчание. Первым его нарушил цыган:

-- Ну, остается еще одно -- и хватит с тебя.

Все молчали.

-- В тюрьме есть закон, -- продолжал цыган, -- и в нашей камере тоже: все новички целуют парашу. Коля не знал, когда кончится эта пытка, и был сейчас готов на все. Что параша дело плохое -- эти слова не пришли ему на память. Не до воспоминаний. Все как во сне. Но почему-то целовать парашу показалось ему странным, и он, посмотрев на цыгана, спросил:

-- И ты целовал?

-- А как же...

Коля обвел взглядом ребят, сидящих на кроватях. Они молчали. И он спросил:

-- А что, правда надо целовать парашу?

Ответом--молчание. Коля заколебался. Тогда Смех поддержал цыгана:

-- Целуй. Все целуют.

-- Вот поцелуешь--и на этом конец,--вмешался опять цыган. Как хотелось Коле сейчас, чтоб все это кончилось. Сломленная воля говорила: целуй,--но сердце подсказывало: не надо.

Не доверяя цыгану и Смеху, он посмотрел на Мишу, самого авторитетного в камере. Миша был доволен Колей -- он ни разу не застонал, когда его прописывали. Но теперь, когда Коля малодушничал, Мише не было его жалко.

-- Парашу целуют все. Это закон,-- сказал он.

Коля еще раз обвел всех взглядом и остановился на цыгане.

-- Ну что же, целуй,-- растягивая слова, чтобы не заикаться, сказал цыган.

-- А куда целовать?

-- Открой крышку и в крышку изнутри.

Коля медленно подошел к параше -- она стояла у самой стены -- и откинул крышку.

-- Сюда? -- указал он пальцем на зернистую, отбеленную солями внутреннюю сторону крышки.

-- Сюда,-- кивнул цыган.

Сердце, сердце опять подсказывало Коле, что целовать парашу не надо. Но крышка открыта--мосты сожжены. К ребятам он стоял спиной и нагибался к крышке медленно, будто она его могла полоснуть, словно нож, по горлу. Из параши несет мочой. Вот уже крышка рядом, он тянет к ней губы, будто она раскаленная и, прикоснувшись, обожжет их. В камере тишина. Все замерли, будто сейчас свершится что-то такое, от чего зависит их судьба. Коля еле тронул губами крышку и только выпрямился -- камера взорвалась:

-- Чушка! Параша! Мина!

Гул стоял долго.

-- Камбала! Закрой парашу! -- наконец крикнул Миша.

Коля закрыл.

-- Сейчас мы позвоним,--продолжал он,--во все камеры и скажем, что у нас есть чуха.

Миша взял со стола кружку и только хотел стукнуть по трубе, как Коля, поняв, какая жизнь его теперь ожидает, закричал:

-- Миша! Ребята! Простите! Ведь я правда думал, что надо целовать парашу. Вы же сказали,--он посмотрел на цыгана, на Смеха, остановил взгляд на Мише,-- что целовать парашу -- тюремный закон. Если б вы не сказали, разве б я стал целовать? Да не поцеловал я ее, я только губы поднес...

Ребята молчали. Решающее слово оставалось за Мишей. Миша немного подумал.

-- Хорошо,-- сказал он и поставил кружку на трубу отопления,-- звонить не будем.

Он замолчал. Молчали и остальные.

-- Я думаю, его надо простить,-- произнес Миша.

Смех был против, а цыган молчал. Двое ребят согласились с Мишей. Переговорив, парни Колю решили простить и никогда никому об этом не рассказывать.

Ночью ему снились кошмарные сны. Он проснулся и обрадовался: как хорошо, что все было во сне. Но тут же вспомнил вчерашний вечер, и ему стало страшно. Сейчас ему хотелось, чтобы и тюрьма была лишь только сном. Он откинул одеяло, и в глаза ему ударил неяркий свет ночной лампочки, светившей, как и в боксике, из зарешеченного отверстия в стене. Нет -- тюрьма не сон. "Сколько же сейчас времени? Скоро ли подъем?"--подумал он, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.
Он лежал, и ему не хотелось, чтобы наступало утро. Что принесет ему новый день? Уж лучше ночь. Тюремная ночь. Тебя никто не тронет. Или лучше -- одиночка.

Но вот дежурный в коридоре заорал: "Подъем!"--и стал ходить от двери к двери и стучать ключом, как молотком, в кормушки, крича по нескольку раз "подъем". Камера проснулась. Ребята нехотя вставали, потягивались, ругали дубака.

-- Да, Камбала, ты сегодня дневальный,-- с кровати сказал Миша, стряхивая на пол пепел с папиросы.

Слышно было, как соседние камеры повели на оправку. И у их двери дежурный забренчал ключами.

-- На оправку! -- распахнув дверь, крикнул дежурный.

Цыган, проходя мимо Коли, сказал:

-- Выставь бачок.

Коля выставил и зашел за парашей.

-- Смех,-- услышал Петров в коридоре голос Миши,-- а парашу кто будет помогать нести?

Смех вернулся в камеру, злобно взглянул на Колю, и они, взяв за ручки двухведерную чугунную парашу и изгибаясь под ее тяжестью, засеменили в туалет.

В туалете было холодно--здесь трубы отопления не проходили. После оправки ребят закрыли в камеру.

В коридоре хлопали кормушки: разносили еду. Открыли и у них.

-- Кружки! -- гаркнул работник хозобслуги, и Коля, взяв со стола кружки, в каждую руку по три, поднес к нему. Тот шустро насыпал в каждую кружку по порции сахару специальной меркой, сделанной из нержавейки и похожей на охотничью мерку для дроби. Через несколько минут Коля получил шесть порций сливочного масла, завернутого в белую бумагу, а затем хлеб и занес бачок с кипятком.

Когда принесли пшенную кашу, парни сели за стол. В белый ноздристый хлеб, который в тюрьме давали малолеткам только на завтрак, они втерли пятнадцать граммов масла и стали завтракать. Ели они не торопясь, особенно когда пили чай с сахаром и маслом. Удовольствие растягивали.

После завтрака Коля собрал со стола миски и поставил их у дверей. Теперь малолетки, лежа на кроватях, курили и ждали вывода на прогулку. Когда им крикнули приготовиться, Коля сказал:

-- На прогулку я не пойду. У меня носков шерстяных нет и коцы здоровенные.

-- Пошли,-- позвал цыган,-- мы ненадолго. Замерзнем -- и назад.

Вместо, шарфов парни обмотали шеи полотенцами. Но Коля остался.

Как хорошо быть одному. Вот бы они совсем не возвращались. Но ребята минут через двадцать вернулись. Румяные, веселые. Отогревшись, цыган взял шахматы.

-- Сыграем в шашки?

-- Сыграем,-- согласился Коля.

Вместо шашек расставили шахматы. Цыган обвел всех взглядом и спросил Колю:

-- Играем на просто так или на золотой пятак?

-- Конечно, на просто так. Где же я возьму золотой пятак, если проиграю?

За игрой наблюдали, но никто не подсказывал. Коля цыгану проиграл быстро.

-- Ну, теперь исполняй три желания,-- сказал цыган, вставая из-за стола и самодовольно улыбаясь. Он потянулся будто после тяжелой работы и встал посреди камеры, скрестив руки на груди.

-- Какие три желания? Мы так не договаривались.

-- На просто так -- это значит на три желания.

-- А если б на золотой пятак,-- спросил Коля,-- тогда бы что?

-- А тогда я бы потребовал у тебя золотой пятак. Ты бы где взял его? Нигде. Ну и опять -- три желания. Понял Коля -- три желания горели ему так или иначе.

-- Первое желание говорю я.-- Цыган поднял вверх указательный палец.-- Да ты не бойся, желания простые. Полай на тюремное солнышко, а то оно надоело. Неплохо, если оно после этого потухнет. Пошел.-- И цыган указал ему место.

Коля вышел на середину камеры, поднял вверх голову и залаял.

-- Плохо лаешь. Старайся посмешнее. Представь, что ты на сцене. Мы --зрители,-- сказал Миша,-- и тебе надо нас рассмешить. Ты должен не только лаять, но и изображать собаку. А вначале-- повой.

Коля, глядя на лампочку, завыл. Он решил сыграть роль собаки по-настоящему. Бог с ними, на сцене он выступал не раз. Выл он на разные голоса. Потом, обойдя камеру и виляя рукой вместо хвоста, навострил уши другой рукой. И загавкал. Ребята покатились со смеху. Это им понравилось. Гавкал он долго, из разных положений, а потом, как будто обессиленный, упал на пол и завилял "хвостом". Парни зааплодировали. Унижения, как вчера, он не чувствовал. "Это роль, лишь только роль",-- утешал он себя.

-- Итак, Камбала, молодец! -- похвалил его Миша. -- Смех эту роль исполнил хуже. Мы его заставляли гавкать до тех пор, пока не потухнет лампочка. -- Миша затянулся и, выпуская дым, продолжал: -- Следующий номер нашей программы,-- он задумался,-- парашютист.

Ребята отодвинули стол к самым трубам и поставили на него табурет.

-- Ты должен с табуретки,-- Миша показал рукой,-- прыгнуть вниз головой.

-- Нет,-- возразил Коля,-- вниз головой я прыгать не буду. Прыгнуть просто -- могу.

-- Нет,-- заорали все на него,-- ты должен прыгнуть вниз головой!

-- Ты что -- боишься? -- спросил его Миша.-- Я думал -- ты смелый. Коля молчал. Он боялся сломать шею.

-- Если не прыгнешь, получишь морковок и банок в два раза больше, чем вчера. И еще кое-что придумаем,-- сказал цыган.

-- Ладно, согласен,-- сказал Коля.

Он решил прыгнуть с вытянутыми вперед руками. Ему завязали глаза, и он встал на стол, потом на ощупь ступил на табурет.

-- Приготовиться,-- сказал цыган,-- считаю до трех -- и прыгай. Раз, два, три!

Коля нырнул вниз головой с вытянутыми вперед руками. Он ожидал удара о жесткий пол, но упал на мягкое одеяло -- его за четыре конца держали парни.

-- Ну что, надо сказать -- парашютист ты неплохой,-- подбодрил его Миша, хлопнув ладошкой по шее.

И третье желанье исполнил Коля: послал на три буквы дубака.

После обеда Колю повели снимать отпечатки пальцев. Это называлось играть на пианино. Потом его сфотографировали на личное дело и закрыли обратно в камеру.

Вторая ночь, как и первая, прошла в кошмарных снах.