Как решиться на изменение образа жизни, навязанного родителями, если у тебя счастливый брак, послушные дети и престижная работа
Пришла одна. Выглядела не красивой, но миловидной, аккуратной и… не знаю, как сказать точнее, но, вероятно, самым правильным будет слово, вроде бы для описания внешности неподходящее - порядочной.
Говорила сразу на слегка повышенных тонах. Назвалась Тамарой.
- Я к вам за советом. Без детей, потому что по поводу себя. Но детей тоже касается. Очень.
- Психологи обычно советов не дают, - нейтрально сообщила я.
- Тогда посоветуйте не как психолог, а просто как человек, - неожиданно парировала она. - Мне нужен кто-то со стороны, я сама уже с ума схожу.
- Давайте вы сначала расскажете, в чем дело, а там посмотрим.
Мне не сразу удалось выстроить ее рассказ. Она все время норовила быть краткой, изложить суть, «взять быка за рога» и получить-таки вожделенный совет, а я пыталась от давания совета увернуться. Все вместе напоминало какую-то детскую игру, хотя тема оказалась совсем не детской. Совета было не жалко, и никакие принципы меня особо не сдерживали. Просто посоветовать мне ей было нечего, увы. Поэтому я старалась хотя бы развернуть и систематизировать происходящее - вдруг ей самой откроется что-то такое,
что поможет принять решение.
- Я выросла в полной, благополучной семье, - сообщила Тамара. - И это благополучие всегда как-то подчеркивалось. Мама, папа, я и мой младший брат. Все чин чинарем. Я училась в музыкальной школе, играла на скрипке, брат - в спортивной, он занимался легкой атлетикой. У меня была отдельная комната. По воскресеньям мы всей семьей ездили гулять в парки или ходили в музеи. Мама в музее и работала - по полдня четыре раза в неделю. Нам с братом говорили: мы создаем вам условия, ваша задача - радоваться жизни и
хорошо учиться. У тебя нет причин учиться плохо: генетика хорошая, семья благополучная, все условия.
Я понимала, что это так и есть, и училась хорошо. Некоторые предметы шли у меня легко - все, что связано с текстом, с языками. То, что связано с формулами, давалось много труднее. «Что ж, тут надо посидеть», - говорили родители. Я сидела и даже получала удовольствие, когда через несколько часов наконец понимала, как решить эту задачу, или когда какой-нибудь огромный и страшный пример сокращался до крошечного выражения. За редкие двойки меня не наказывали и почти не ругали - мама, папа и бабушка
просто сокрушенно качали головами: ну что ж ты нас так подводишь. Я могла два часа простоять у учителя под дверью - в конце концов мне всегда позволяли все исправить.
Подруги завидовали мне и признавались в своей зависти: как у тебя все спокойно и благополучно. У одной из них пил отец, у другой мать осталась одна с двумя маленькими девочками, и она день и ночь пропадала на работе, чтобы всех одеть и накормить. Третья росла единственным избалованным ребенком, вечно (задолго до переходного возраста) скандалила с родителями и завидовала тому, что у меня был младший братик, с которым можно играть.
Я сама (никому в этом не признаваясь) завидовала дворовой приятельнице, с которой мы виделись в общем-то нечасто. Она жила вдвоем с мамой, они часто, громко чему-то смеясь, катались по бульвару на роликах, взяли с улицы большую черную дворнягу, регулярно ходили обедать в «Макдоналдс» и иногда, взяв рюкзаки и карты, отправлялись «в путешествие» - не имея никаких планов и не зная, что будет и кого они встретят по пути. «Наш единственный настоящий бог - дорога, все мы - путники в этой
жизни», - говорила обвешанная фенечками мама приятельницы. Их рассказы казались мне сотканными из разноцветных бус. В их одинаковых глазах (я до сих пор не знаю, какого они у них были цвета) кончалась радуга.
Мои родители, разумеется, не одобряли этой дружбы, но ничего мне не запрещали. К девятому классу мы фактически перестали видеться: музыкальная школа и подготовка к экзаменам просто не оставляли мне свободного времени.
После окончания школы я поступила в технический вуз, который закончил отец и который давал «качественное базовое образование». Меня ни к чему не принуждали, если бы я настаивала на филфаке или еще чем-нибудь подобном, никто из домашних не стал бы возражать. Но у меня не было никаких осознанных профессиональных устремлений. Наверное, мне хотелось бы что-то делать с самыми маленькими детьми - учить их клеить, вырезать, играть в игры. «Но это же не профессия, - удивилась мама. - Будут у тебя
свои дети, будешь с ними все это делать». Я, конечно, согласилась.
Среди студенток я ничем не выделялась, но мальчиков в нашей группе и на факультете было много больше, чем девочек. Поэтому за мной ухаживали. Я ко всем относилась хорошо, ухаживания мне льстили. Мама говорила: когда речь идет о семье, надо смотреть не на внешность, а в глубину. Главное, чтобы человек был хороший и надежный. Я была с ней очень согласна и старалась смотреть соответственно.
Я вышла замуж за хорошего человека, в этом я не сомневалась ни минуты за все годы нашей совместной жизни и не сомневаюсь сейчас. Он чуть-чуть ниже меня, лысоват и когда ест, как-то странно щелкает челюстью. У нас двое детей, два мальчика - шесть и десять лет. Я очень много с ними занималась, когда они были маленькие. До недавнего времени мы жили совершенно благополучно.
С Костей я познакомилась на случайном корпоративе. Это была даже не моя контора, а соседняя, у нас просто офисы в одном здании, а я вечером задержалась с проектом и меня позвала знакомая. Он сказал: вы не такая, как все. Я засмеялась: вы ошибаетесь, я всегда была как раз такая! Он сказал: все эти годы вы обманываете себя и других, но меня-то вы не обманете!
Сначала это был ручеек, а потом как вода, прорвавшая плотину. Коллега, приведшая меня на тот злополучный корпоратив, рвала на себе волосы: он просто бабник, он трижды был женат, не считая всего другого, ему просто прикольно, что ты такая прилизанная и порядочная, для него это вроде спорта, он любит и всегда любил только себя, возьми себя в руки, опомнись!
Говорят, что любовь слепа. Может быть, но я-то прекрасно видела, что все, что она говорит, - правда. Но это ничего не меняло. У Кости прекрасные мягкие русые кудри, он занимается спортом и отлично сложен, он умеет говорить комплименты и слушать женщину, в его руках, глазах, словах я чувствую себя скрипкой Страдивари. И это правда. Он говорит, что никогда не встречал такой чистой и цельной женщины, как я, что я - глоток чистой воды в его пропащей жизни, любовь ко мне - его крест и его спасение, просит, чтобы
я бросила мужа и ушла к нему, клянется, что будет любить моих сыновей и мечтает о нашей совместной дочери - такой же прекрасной, как я.
И это все вранье. Ему нет никакого дела до моих детей, и в общем-то до меня самой. Он просто это умеет, он профессионал в обращении с женщинами. Но для меня это не имеет никакого значения. Потому что рядом с ним я чувствую себя удивительно живой. В его глазах я вижу ту же радугу, что у давней дворовой подружки и ее матери.
Я пыталась (думаю, неубедительно) быть современной: если с Костей все так кристально ясно, так почему бы просто не получить удовольствие от приключения?
- Я не могу и не хочу обманывать мужа, - категорически сказала Тамара. - Это унижает нас обоих. И он далеко не дурак, и все равно догадается, ведь мне даже младший сын на днях сказал: «Мамочка, ты стала такая красивая последнее время!» К тому же то, что я испытываю сейчас, совершенно не похоже на мимолетную интрижку-приключение. Во мне, кажется, ни одной вещи не осталось на своих местах - все сдвинулось.
- Вы полюбили Костю? - спросила я.
- Это как раз тот вопрос, который я себе все время задаю, - задумчиво сказала Тамара. - Пять раз из шести отвечаю положительно.
- А шестой?
- А шестой - не знаю. Но что же это тогда такое?
- Я тоже не знаю. Однако у меня есть одно предположение. Но сначала скажите: где сейчас ваш брат?
Тамара достала платок и тихо заплакала, аккуратно промокая глаза.
- Он жив?
- Да, но… все плохо.
- Он не принимает помощи ни от родителей, ни от вас?
- Да, но… Откуда вы знаете?!
- Мое предположение заключается в том, что вы полюбили не Костю. Рядом с ним, профессионалом, как вы выражаетесь, в вас сработал наконец некий механизм, и вы осмелились полюбить себя.
- Себя? Звучит как-то не очень…
- Ну разумеется, вы же не ходили на всякие психологические тренинги, на которых этому как бы учат, - усмехнулась я. - Вас, как и меня когда-то, учили, что «я» - это последняя буква алфавита.
- Да, так всегда говорила моя бабушка!
- Вы все время жили, выполняя чьи-то заветы и оправдывая чьи-то ожидания. И вот теперь, благодаря Косте, в вас проклюнулось из-под долгового асфальта и потянуло листочки к солнцу ваше собственное «я», которое всегда тяготело к радуге и дороге. И именно оно-то, его сила и страстность и была той водой, которая снесла плотину. А ручеек - это ваша влюбленность в красивого и сладкоречивого Константина. Спасибо ему.
Некоторое время Тамара молчала, потом подняла на меня глаза, полные прозрачных слез (она красиво плакала, глаза не становились красно-поросячьими), и спросила:
- И что же мне теперь делать?
- Я не знаю. Мы все люди дороги, но путь у каждого свой.
- Можно я еще к вам приду?
- Ну конечно.
Уже на пороге она вдруг обернулась и зло блеснула глазами:
- Я уйду из этой чертовой конторы!
- Ну разумеется, - кивнула я.
* * *
За два года Тамара существенно изменила свою жизнь. С мужем они разъехались, оставшись в тесных дружеских отношениях по поводу совместного воспитания детей и не только (он действительно хороший человек, тут не было ошибки). Костя с радостным подъемом помогал Тамаре устраивать новую жизнь, поддерживал, утешал, внушал веру в то, что у нее - удивительной и прекрасной - все получится. Она поступила на заочный в педагогический колледж, на отделение дошкольного образования, в дальнейшем собирается сменить работу
на ту, о которой всегда мечтала. «Наверное, это все правильно, - заметила как-то Тамара. - Потому что даже мой брат сказал, что я стала не такая пластмассовая, как всегда была, и я теперь даже надеюсь уговорить его лечиться, мы уже в Бехтеревке договорились…»
Когда все наладилось и немного устоялось, Костя, как и ожидалось, растворился в пространстве. Тамара послала ему вслед свою искреннюю благодарность. Дорога уходит вдаль. Что там, под радугой?