ЦЕРКОВЬ НЕ ДОЛЖНА МОЛЧАТЬ!



Интервью с диаконом Андреем Кураевым – православным богословом, публицистом и, теперь уже можно сказать, правозащитником. Отец Андрей заявил, что теперь посвятит свою энергию защите тех, кого никто не защищает, – простых российских батюшек, превратившихся за последние 20 лет практически в «крепостных».

С конца 2013 года не утихает шум вокруг обнародованных известным православным богословом и миссионером отцом Андреем Кураевым разоблачений «голубого лобби» среди иерархов Русской православной церкви. Напомним, что на блоге о. Андрея появилось очень много материалов, касающихся митрополита Тверского и Кашинского Виктора. На днях мы встретились с отцом Андреем, чтобы поговорить о том, как развивается ситуация

Он принял нас дома, в своем кабинете настоящего профессора-богослова, где до потолка высились шкафы с книгами по церковной истории. В течение нашей двухчасовой беседы о. Андрей непрестанно поглядывал на монитор компьютера, продолжая следить за развитием дискуссии на своем блоге. Разговор получился более широким и коснулся не только неприятной темы, ставшей поводом для знакомства. Итак, сегодняшнее состояние Русской православной церкви глазами ее известнейшего публициста.

– Отец Андрей, вы чувствуете сейчас некий прессинг, давление? Сейчас, по прошествии двух месяцев с начала вашего «похода против голубого лобби», как вы оцениваете правильность выбранного пути – по своим моральным ощущениям?

– Если говорить о «погоде в доме», то все хорошо. Никаких мук совести, сомнений, бессонных ночей – этого и близко нет. Как и страха перед будущим. Внутри меня тихо. Мой близкий круг поддерживает меня. Что же касается реакции моего духовного сословия, то она вполне ожидаема: карьерно ориентированные люди «забывают» мой телефон или выступают с осуждениями. А простые священники солидарны. Я ощущаю, что многие и многие люди молятся обо мне – священники, монахи и миряне. Да и просто очень много звонков и писем с поддержкой.

Вот сейчас были Рождественские чтения, люди съехались со всей страны. Я шел на чтения с опаской: вдруг все начнут отворачиваться? Но в фойе нельзя было и шагу ступить свободно: люди вновь и вновь подходили со словами поддержки. Причем очень многие священники хотели фотографироваться со мной. Я их спрашиваю: «Отцы, у вас последствий не будет?» Они: «Ничего, мы не боимся». Так что попытка отца Всеволода Чаплина выставить меня одиноким сумасшедшим диссидентом не удалась. Если ему так утешительно считать, пусть считает. Но люди знают, что это не так.

– Отец Всеволод Чаплин, как нам рассказывали, и сам признавал в частных беседах наличие поднятой вами проблемы.

– Мы встречались с о. Всеволодом не только за столом разных официальных комиссий, но и «за чашкой коньяка». Я прекрасно знаю его крайне презрительное отношение к гей-активистам в нашем епископате, к тем, кого он сейчас пышно называет «соборным голосом Церкви». Он гораздо более чем я информирован в этом вопросе. Поэтому позицию официальных спикеров патриархии я считаю весьма циничной. Они лучше меня знают ситуацию с качеством епископов, которых они сами продвигали и из которых годами раскладывали кадровый пасьянс. Информации у них гораздо больше, и она более качественная, чем у меня, потому что данные о жизни епископов приходят к ним и из госслужб, и жалобы от людей поступают отнюдь не анонимные. Мне пеняют: «Ну что же это такое, почему отец Андрей нам не принес подписанные настоящими именами жалобы?» Но я знаю, что бывает с такими жалобами. Я видел, как совсем недавно именно патриархия продавила назначение в Молдову двух епископов с откровенно гомосексуальными репутациями, невзирая на протесты местного духовенства и митрополита.

– Сейчас мир становится прозрачным. Еще лет пять назад можно было агитировать за патриотизм, а отдыхать в Майами, «бороться» с гомосексуализмом, но самому быть причастным к этому греху. Сегодня все стороны жизни видны как на ладони. Чем это обернется для иерархов РПЦ?

– Совершенно верно, мы снова живем в большой деревне. Как это было в Древней Руси, когда и Москва и Тверь были большими деревнями, где все все видели: кто к кому зашел, кто у кого ночевал, кто почем чего купил и у кого свининкой со двора в Великий пост пахнет. Все было на виду. Сегодня эта транспарентность появляется на новом уровне, мы поселяемся в стеклянном интернет-доме, и невозможно делать вид, будто можно без конца заметать мусор под коврик.

Патриарх Кирилл стоит сейчас перед серьезным выбором. Нетрудно обеспечить епископскому сословию локальный сиюминутный комфорт, пройдя мимо этой проблемы. Но этим сиюминутным решением закладывается бомба под будущее Православной церкви и будущее страны. Потому что притопленное дерьмо все равно однажды всплывет. Но у людей уже не будет таких розовых очков, как еще несколько месяцев назад. Будет памятна и нынешняя попытка замалчивания. Да и вообще нарастает усталость общества от нашего церковного лицемерия. В том числе и в элитах страны – не только среди простых граждан.

– Да, говорят, реакция тверского губернатора на информацию в вашем блоге о тверском митрополите Викторе была крайне негативной, по слухам, он сказал, что не хочет появляться с владыкой Виктором на общественных мероприятиях. А это значит, что ставится под угрозу сотрудничество государства и Церкви в социальных вопросах, вопросах восстановления храмов и т.д. Стоит ли рисковать такими серьезными вещами?

– Я тоже полагаю, что очень много факторов патриарху сейчас предстоит взвесить. Нет никакого сомнения, что патриарх Кирилл в курсе всей ситуации. Полагаю, что и упомянутые вами мои публикации кладутся ему на стол. Даже если считать, что он пребывал в полном неведении о том, что происходило в той же Тверской епархии, – сегодня это уже не так. Поэтому решение придется принимать. А отказ от решения – это тоже очень ясное решение, означающее, что во главу угла ставятся корпоративная солидарность и жесткая управляемость во что бы то ни стало, не считаясь ни с какими человеческими и репутационными потерями. В случае нереакции любая попытка Церкви обратиться к людям с моральной проповедью, увы, будет встречаться иронично: «И эти люди запрещают мне ковыряться пальцем в носу!»

Среди потерь – неизбежное падение уровня доверия и сотрудничества с органами государственной власти и бизнес-элитами. Уже сейчас, думаю, многие поостерегутся жертвовать Тверской епархии, решат, зачем давать деньги этим иерархам, ведь неизвестно, на что они их потратят и стоит ли появляться с ними в одной компании, и не осквернишься ли, поцеловав руку такому товарищу… Наверное, очень показательным будет в этом году конкурс в семинарии. Я ожидаю заметного падения.

– Вы находитесь на идеальном месте, чтобы поднять эту больную тему. Журналистов бы обвинили в клевете и политическом заказе, местных священников, если бы они вдруг рискнули бить в колокола, объявили бы сумасшедшими…

– Блез Паскаль как-то сказал: «Я доверяю только тем свидетелям, которые дали себе перерезать глотку». Что ж, пришла пора свидетельствовать и мне. К сожалению, о горьких вещах. И хотя за моими плечами уже несколько увольнений и тренд по моему выдавливанию из активной церковной жизни продолжится и впредь – вряд ли операция по принуждению меня к молчанию даст ожидаемый результат. По многим причинам я наиболее свободный священнослужитель в нашей Церкви. И если замолчу я – на молчание будут обречены и все остальные священники. А тотальный одобрямс я считаю вредным для общества и для Церкви. Поэтому и выбираю я не только за себя и не ради себя.

Почему я говорю, что на патриархе сегодня ответственность за судьбу Церкви на весь XXI век? Сейчас у власти еще находится поколение с «презумпцией виновности» перед православием, те люди, чья административно-политическая карьера началась в советские годы, и поэтому у них есть память о Церкви гонимой, несправедливо утесняемой – с выводимым отсюда нравственным императивом, что Церкви надо помогать. Но пройдет 20 лет, это поколение уйдет, и придет нынешнее «поколение Интернета», те, у кого нет комплекса вины перед Церковью, для которых православие – это одна из ветвей власти, сытая и безжалостно давящая своих оппонентов.

– Этакое «министерство духовности»…

– Да. Это люди, которые не слушают Аркадия Мамонтова или господина Киселева, они живут в блогах, и религиозная тематика долетает до них лишь в виде пены информационных скандалов. За последние два года у них сформировался мощный тормоз, который давит своей колодкой на возможное возникновение интереса к сути христианской веры. Вот эта вот череда скандалов, начиная от «Пусси Райт»…

– Да, я вижу, что люди, еще два года назад относившиеся к православию со спокойной доброжелательностью, стали агрессивны по отношению к христианству.

– И в этом отношении пятилетие нахождения у кормила Церкви патриарха Кирилла, вопреки официальным славословиям, показывает очень тревожные вещи. Люди из Церкви не уходят. Но резко, прямо на наших глазах, истончается слой возможных симпатизантов, тех людей, которые на культурном уровне отождествляли себя с православием, которые говорили о нем «наша Церковь», хотя в храмы еще не ходили и не молились. У них появились серьезные поводы для заморозки своего недвижения к Церкви. А в будущем такие люди встанут у руководства обществом. И тогда епископам и патриархам станет гораздо тяжелее вести диалог. И это станет восприниматься именно как наследие нынешних лет.

– Мне лично очень жалко наше «белое» духовенство. Я знаю в Твери многих талантливейших людей, пришедших в Церковь на волне духовного подъема конца 80-х – начала 90-х. Эти люди могли бы принести православию большую пользу, но вынуждены стать простыми требоисполнителями, сидеть по своим углам и не высовываться.

– Я знаю, каких священников патриархия понудила к молчанию за последние годы, и потому считаю, что ею сознательно взят курс на выдавливание из клира людей моего пути и моего поколения. Те, кому сейчас около 50, кто пришел в Церковь в 80-х годах в поисках смысла и свободы. Я говорю об интеллигенции, надевшей рясы. Вот этим людям сейчас тяжелее всего видеть происходящие перемены, курс на «сталинизацию» Церкви. Потому что о. Всеволод Чаплин – это сталинизация в чистом виде. С другой стороны, мы сами это допустили. Проблема не только в распоясавшихся иерархах.

Нас унижают ровно настолько, насколько мы сами – рядовые священники, миряне – это позволяем. Если они видят коллективный отпор, то идут на попятную. Наверное, мой уход из ряда «полуофициальных спикеров» патриархии был предопределен вне зависимости от этой «голубой истории».

Речь идет о стратегических переменах. Самое страшное, что произошло за последние годы, – это то, что Церковь обратилась к политтехнологическим манипуляциям. Началось с нагнетания избыточно массового ажиотажа вокруг Пояса Пресвятой Богородицы с откровенными официальными толкованиями: «Теперь вы видите, какая мы силища!»… Понимаете, мы живем в сложном мире, где разные вещи могут абсолютно по-разному прочитываться. Самый простой пример: и кошка виляет хвостом, и собака виляет хвостом, когда их гладят, – но если собака явно радуется, то кошка, когда виляет хвостом, находится на грани своего терпения. Второй пример: в начале XX века английские войска вошли в Тибет, и английский полковник пишет рапорт в Лондон: «Население встречало нас аплодисментами». Бедняжка не знал, что в традиционной буддистской культуре хлопают в ладоши, чтобы изгнать злых бесов.

Я к чему это говорю? Так и очереди, собранные к Поясу Богородицы или Дарам волхвов, на церковном языке могут означать смирение перед святыней. Но на языке политиков это, несомненно, демонстрация силы. Это показ властям, что мы народный институт, с нами надо считаться и наши просьбы надо воспринимать как требования. Это попытка подогрева реального народного чувства с помощью масс-медиа и использования его. Политтехнологии, изобретение нового жанра митинга-молебна – это знак нового, циничного отношения к людям. Такого не было. Понятно, что испокон веков появлялись разжиревшие пастыри, которые «стригли овечек», воспринимали паству как источник обогащения. Но внове – отношение к пастве как к митинговому «пушечному мясу».

– У католиков «церковь учимая и церковь учащая». А у нас, получается, мы, миряне, стали «церковью молчащей»…

– Одно из проявлений такого презрения к голосу Церкви – полное игнорирование мнения духовенства и народа при назначении епископов: «Мы лучше знаем, какого отца вам надо». Людям назначают «отцов». У меня в архиве есть потрясающее видео: в город приезжает вновь назначенный епископ и буквально на трапе самолета говорит, что, дескать, «рад, как отныне родная для меня земля встречает своего духовного отца». Поумерь амбиции, ты впервые видишь этих людей, многие из них гораздо старше тебя – что ж ты сразу им в отцы набиваешься?

Прежде назначения нового епископа почему бы не объявить сбор отзывов о нем в тех местах, где он сейчас служит? Например: «Внимание, Тверская епархия! Такой-то ваш клирик кажется подходящим кандидатом в епископы для Тьмутаракани… Что вы о нем скажете?»

– Вот у нас в Тверской области назначили было епископом Бежецким некоего Филарета. А потом отправили его служить куда-то в Сибирь, в новую епархию Канскую и Богучанскую.

– Да, я знаю эту историю и считаю ее крайне неприличной. Такого еще в истории не было: человек наречен епископом для одной епархии, и вдруг, безо всякого объяснения, его еще до посвящения в сан переводят на другую кафедру. Сегодня, пообщавшись с тверитянами, я понимаю, что это пример замечательного своего рода бунта, отчасти народного, отчасти аппаратного, потому что человек был уж больно запятнан в глазах знающих людей. Говорят, даже ФСБ руку приложило, чтобы не допустить его вступления в должности епископа на тверскую землю.

– Отец Андрей, прокомментируйте вышедшее на прошлой неделе заявление: что «православная общественность Твери» обратилась за разъяснениями по поводу ваших выступлений в Тверскую митрополию и тверской митрополит намеревается разбираться с вами в общецерковном суде? Какие перспективы могут быть у подобного разбирательства?

– Владыка Виктор лучше всех знает, что ни в какой суд он не обратится хотя бы по той причине, что там ему придется встретиться с хорошо знакомыми юношами, которые будут свидетельствовать против него. Отказ обвиненных епископов от исков, кстати, очень показателен: этим людям есть чего стыдиться. Я, кстати, чуть не пересекся с тверским митрополитом на Рождественских чтениях. Он было пошел в мою сторону, но потом резко свернул и удалился.

– А то, что Следственный комитет по Тверской области взялся расследовать данные, приведенные вами, – как вы расцениваете этот факт?

– Я не рад этому, так как считаю, что это путь к закрытию процесса: дела будут формально проведены и закрыты, чтобы сказать: «Вот видите, прокуратура ничего не нашла». Увы, без указания из Москвы региональные следопыты по привычке будут выгораживать людей из местной элиты. По крайней мере, на меня они не выходили.

БУДУ ЗАЩИЩАТЬ ПРОСТЫХ БАТЮШЕК

Два случая, произошедших после нашей беседы, актуализировали вторую часть этого интервью. В прошлом номере мы писали о том, как фактически в бомжа превратили заслуженного 60-летнего священника из села Берново отца Владимира Большакова, которого без объяснения причин перевели служить в другой храм в Торжокском районе. Теперь он должен освободить дом в Бернове для нового священника, притом что на новом месте служения ему жить негде.

А в «ЖЖ» отца Андрея Кураева появился трагический рассказ о судьбе двух священников из Челябинской епархии. 21 декабря 2013 года скончался протоиерей Игорь Казанцев, настоятель храма в честь Андрея Первозванного в Миассе. Сильный, здоровый человек не выдержал нервных перегрузок (его уволили с места настоятеля храма в городе и перевели служить в поселок) и тяжело заболел. Скоротечный рак – на руках у матушки остались трое маленьких детей. Челябинский протоиерей Дмитрий Алферов сказал, вернувшись с тех похорон: «Ну что же, я – следующий». Его храм начали отбирать под монастырь и архиерейское подворье. В разы увеличили налоги, собираемые с храма на нужды епархии. Перенесший уже один инфаркт отец Дмитрий не смог этого вынести. На прошлой неделе его печальное пророчество сбылось: он отслужил литургию на престольный праздник и отошел к Богу. Ему было 50 лет.

Мы знаем такие случаи и в Твери. Например, у священника Сергия Дмитриева последовательно отобрали три храма, построенных им с нуля. И если бы отец Сергий не смог найти себе место в православном храме в итальянской Вероне, неизвестно, как бы все обернулось.

– Отец Андрей, в 90-е годы ставился вопрос о строительстве храмов – их действительно было мало, особенно в городах, возникших уже в советское время. А вот о строительстве христианской общины мало говорилось в течение этих 20 лет. Как вы считаете, возможно ли сегодня в современной России развивать жизнь христианской общины и какую она может играть роль как ячейка гражданского общества?

– В свое время у меня была публичная дискуссия с тогда еще митрополитом Кириллом (нынешним патриархом. – Прим. ред.). Однажды на одном церковном форуме митрополит Кирилл сказал такие слова, от которых у меня прямо весна в душе расцвела. Он сказал, что пришла к завершению эпоха строительства больших кафедральных соборов. Я так обрадовался, подумал, что теперь церковные ресурсы – административные, финансовые и т.д. – будут обращены на просвещение, миссионерскую деятельность. В ответ я услышал, что нет, сейчас пришла пора строить маленькие храмы.

В этом есть своя правда: в спальных советских микрорайонах храмы, конечно, нужны. Но их массовое строительство означает, что у нас будет еще одно поколение священников и епископов-строителей, прорабов. И мы это сегодня видим.

Даже в богатой Москве невозможно силами прихожан построить храм. Нужно искать спонсоров, и ищут их обычно с привлечением административного ресурса. А значит, появляется еще одна форма зависимости церковной жизни от государства. Есть вполне очевидный закон: «степень моей свободы определяется степенью моих аппетитов». Чем больше мои аппетиты, тем меньше моя свобода. Для стройки именно прихожане с копеечными пенсиями, как это ни странно, не нужны. Нужны богатые заезжане-на-мерседесах.

И вот пока внимание уделяется стройкам и консолидации церковных финансов, для общины просто не находится места. Общину не спрашивают ни в случае назначения епископов, ни в случае назначения священников. Один старый московский священник как-то мне сказал: «У нас на словах так много говорят о преемственности, традициях, предании. Но за все те десятилетия, что я служу в Москве, я ни разу не помню, чтобы на место умершего настоятеля назначили второго священника из его же храма. Обязательно новый настоятель назначается со стороны, он приходит со своей командой, и все местные своеобразные традиции, которые были в этом приходе, ликвидируются».

– Теоретически – какие функции могла бы взять на себя православная община?

– Для начала можно было бы элементарно позволить этой общине самостоятельно распоряжаться своей кассой. Ввести поименное членство в приходской общине, определить приходские взносы для ее членов – но взамен дать право контроля над тратами. Что мы перечисляем в епархию? Зачем? А что на эти деньги делает епархия? Вот на епархиальном собрании в Астрахани встал некий батюшка и дерзновенно спросил митрополита: «Владыка, а зачем вы собираете с наших приходов такие большие суммы? На что вы их тратите? Ведь у нашей епархии нет ни семинарии, ни церковной гимназии, ни дома престарелых. Эти миллионы мы собираем на вас?». Ответ владыки, как говорят, был эпичен: «Молчите, вы же не знаете, как много денег уходит на икру (черную), которую я отвожу в патриархию!»

Если бы приход мог сам определять свои траты – кому какую зарплату платить (в том числе социальным работникам и миссионерам), сколько средств вкладывать в детские или реставрационные программы, а сколько передавать в епархию и патриархию, – многое в церкви стало бы иным.

Пока наши приходы лишены каких бы то ни было прав перед епископом. И с умножением маленьких епархий это стало еще очевиднее. В реальности получается следующее. Появляется в каком-нибудь райцентре свой епископ. Предположим, в епархии 50 храмов. Из них более или менее активных и доходных – пять-десять, в крупных городках и поселках. Остальные 90 еле сводят концы с концами. Новый епископ в пять самых доходных церквей ставит настоятелем себя, в остальные пять – своих близких. И все финансовые потоки епархии, в том числе и спонсорские пожертвования, стекаются к нему.

Это может быть хорошо, если у епископа есть искреннее желание служить Церкви. Но такие епископы у нас «белые вороны». Для начинающего владыки первоочередные планы – резиденция, хорошая машина, комплект дорогих облачений, квартира в Москве, затем недвижимость за рубежом (как у любого российского чиновника) и формирование своего пенсионного фондика. Какая тут катехизация, социальная работа и прочее?

Для обычного епископа сильная приходская община – враг страшнее сектантов. Никакой независимости от него не должно быть. Вспомните, как систематически в начале 90-х годов патриархия вычищала священников-депутатов, ставились ультиматумы: «или крест, или депутатская корочка». Почему? Казалось бы, это же хорошо для Церкви, если свой человек будет защищать ее интересы в парламенте. Но депутатство делало священника независимым от епископа. На него уже матом не наорешь.

– Вот у нас в Твери в начале 90-х оставалась одна церковь Белая Троица, она же кафедральный собор. И, когда общины начали добиваться открытия других храмов, этому воспротивилась не советская власть, а прежде всего епископ Тверской и Кашинский Виктор. Затем он нашел выход: сделал практически все храмы Твери своими подворьями, и священники в них – не настоятели, а наместники. Кажется, такого не бывало даже в Синодальный период.

– Совершенно верно. Сегодня даже в монастырях нигде не осталось настоятелей, всюду лишь наместники. То есть епископы себя объявляют настоятелями монастырей, в которых они сами не жили просто ни дня, и своих наместников посылают по монастырям. А традиционно монахи сами избирали себе игуменов.

– Отец Андрей, что вы скажете о том крепостном праве, с которым сейчас столкнулось белое духовенство?

– Мы сами это допустили. Мы сами допустили хамство епископата и их приближенных. Если бы они видели какой-то коллективный отпор, то пошли бы на попятный. Проблема не только в иерархах. Они хамят настолько, насколько мы им позволяем – мы, рядовые священники, миряне. Слушайте, в Москве недавно патриарх своего любимого диакона назначил быть настоятелем одного из двух главных храмов страны – Елоховского патриаршего собора (в котором похоронены патриархи Сергий и Алексий Второй). Этот недавний диакон в священниках до этого назначения проходил лишь полгода, а настоятелем не бывал никогда. При этом традиционно именно настоятель Елоховского собора считается «протопресвитером» – почетнейшим и старейшим священником всей Русской церкви. Так вот, этот отец Александр Агейкин, едва получив назначение, завел манеру заставлять сослужащих ему священников целовать ему руку. Нет, не обмениваться взаимным братским лобзанием, как это принято у равных, а именно односторонне: вы, попы, мне руку целуйте, а я в ответ вам этого делать не буду. И кто возмутился выскочкой? Кто поставил его на место?

– Но сейчас получается, что нет права голоса даже у какого-нибудь влиятельного и богатого спонсора, 20 лет жертвовавшего на храм. Он не может спасти священника, который, может быть, привел его к вере – если владыка решил сослать этого батюшку восстанавливать историческую руину в каком-нибудь селе Пепелышево.

– В Церкви сейчас расползается раковая опухоль. И об этом надо говорить: неумно делать вид, будто опухоль можно исцелить, покрыв чистой простынкой ( «Покрой мантией грех брата твоего»)… Если ваши простынки исцеляют раковые опухоли, что ж… Но точно ли они столь чудотворны? Или чрез них происходит не исцеление, но заражение все новых и новых людей?

Когда я уйду с темы гей-скандалов в РПЦ (см. начало нашего интервью, «Караван+Я» № 4. – Прим. ред.), я все равно буду пробовать доносить до людей – церковных и нецерковных, простых и власть имущих – слезы наших простых русских батюшек. Потому что сексуальное рабство – это лишь форма общего деспотизма и лишь часть проблем на фоне общего бесправия. И то, что не слышны голоса публичной поддержки, это ведь тоже знак нездоровья церковной жизни: то, что разговоры ведутся на кухнях, что мне звонят, пишут письма, обнимают, выражают поддержку – но не публично. Нормально ли, что в Церкви такая атмосфера страха? Считаю, что нет. У нас не 13 дней расхождения гражданского календаря и церковного, а несколько столетий. Это Средневековье – «я начальник, и мой конь затопчет тебя по дороге, чтобы ты не вертелся у меня под ногами», – мне не нравится. Перемены, которые происходят в церковной жизни, ведут нас в дурное прошлое, и мне это очень не по душе.

– Кстати, в Древней Руси уже был такой исторический момент, когда на Стоглавом соборе откровенно обличались грехи иерархов.

– Стоглавый собор не самая приятная страница в истории Русской церкви. Это такой допрос с пристрастием со стороны грозного царя. Иван Грозный видел грехи Церкви и жестко вопрошал: «Давайте не прячьтесь, а честно ответьте, что у вас там творится в монастырях?»

Я чувствую, что такая практика может вернуться. И государственная власть однажды скажет: «Послушайте, вы наша скрепа и опора или просто ржавая скрепка?» Неужели без этой палки извне, без понуждения к самоочистке мы справиться сами не сможем?

– Да, и ведь после была история как за содомские грехи, которые вы сейчас обличаете, из сана извергли главу Русской Церкви – митрополита Московского Зосиму.

– Когда Иосиф Волоцкий обличал митрополита Зосиму в содомии, ему никто не говорил: «Предьяви нотариально заверенные свидетельства пострадавших юношей». Москва была маленькая, и так всем было видно, кто чем занимается, кто там алтарников за афедроны хватает…

– Как вы думайте, какой тип современного священнослужителя востребован в современной России? Это миссионер, хозяйственник, требоисполнитель?

– Ну, смотря о ком речь. Если мы говорим о епископе, то это должен быть, конечно, администратор, умеющий дружить со спонсорами и знающий, куда правильно направлять спонсорские потоки. Это некая новизна. А вот народное ожидание от священника не изменилось. Это должен быть сострадающий, молящийся батюшка. Миссионерства народ как раз не очень ждет. Главное, чтобы батюшка мог слушать. Чтобы можно было не торопиться. Чтобы можно было с ним на завалинке присесть, поплакаться. Чтобы он с тобой вместе вздохнул, сказал доброе словечко. Дай Бог, чтобы таких священников было побольше.

– 15 лет назад вы написали и издали книгу «Оккультизм в православии», посвященную полуязыческим верованиям и псевдохристианским культам в современном православии. Изменилась ли с тех пор ситуация с этими негативными явлениями?

– Я думаю, что в определенной степени ситуация улучшилась. Во-первых, идет время, люди начинают оценивать многие явления трезвее, взрослеют. По прошествии времени более отчетливо видно, что многие тревоги (апокалипсического характера. – Прим. ред.) были ложными. Прошли времена расцвета и многих личных культов: лжестарчиков и лжепророков. Люди чему-то учатся. Как, кстати, и в политике. Люди стали осторожнее и не готовы идти вслед за каждым встречным горлопаном, обещающим золотые горы.

Здравым шагом в оздоровлении ситуации стало введение церковной цензуры. Я об этом все 90-е годы говорил. Чтобы книга, издаваемая от имени Церкви, претендующая на церковную позицию, проходила бы церковную цензуру. Естественно, что возникает вопрос: а кто цензоры? Понятно, у них может быть своя партийность или предвзятость. Но это уже технические трудности. В целом же количество сомнительной литературы всё-таки снизилось. Поэтому можно говорить об уменьшении оккультизма в церковной литературе.

– Вы известный блогер, много времени проводите в Интернете. Замечали ли вы, что у существенной части современных пользователей Интернетом крайне смешанная картина мира, спутаны разные исторические, религиозные и философские представления вплоть до перемены сторон добра и зла? Причем все очень индивидуально, как говорили раньше: что ни мужик, то вера, что ни баба – то устав.

– Это не совсем так. Эпоха Интернета нивелирует многие различия. Я, например, приезжая в Новую Зеландию, слышу те же самые вопросы, что и в Москве, и в тверской глубинке. Те же дискуссии на те же сюжеты.

Что же касается неоязычников или так называемых «родноверов», которые именуют себя якобы наследниками русской веры, то эта никакая не русская вера. Им хочется считать себя уникальным, антиглобализационным движением. Для них христианство – это один из проектов еврейской глобализации, которая навязала свою религию русичам. Однако на самом деле эти ребятки сами не знают, что они участники именно глобального проекта. Потому что пока они тут вам впаривают славянские веды, их коллеги с таким же уровнем недообразования на Украине изобретают какой-нибудь древнеарийский «боевой гопак», а в Германии адепты Одина предлагают молодежи поклоняться своему божку. Возрождение любой дохристианской или антихристианской архаики – это глобальный проект. Масса сайтов, телеканалов и передач в этом участвуют и пытаются добиться соответствующих результатов глобального же характера.

– Что вы можете сказать о пути русской цивилизации?

– Это непростой разговор. Разумеется, русская цивилизация существует. Но если об этом серьезно говорить, то нужно позволить себе не только восторженно-хвалебные отзывы. На мой взгляд, есть какие-то опасные «толерантности» в нашей цивилизации, «толерантности» в медицинском смысле – как терпимость к вирусу. Ну, например, как уже не раз бывало в нашей истории гражданской и, как мы видим, даже в церковной, мы попадаем из крайности в крайность – то деспотизм, то анархия. Почему у нас такая болезнь «утопизма»?

Почему у нас настолько отсутствует механизм самозащиты? Самозащиты народной, низовой. Это очень серьезные вещи. А разговоры о том, что мы православные и поэтому у нас уровень духовности выше, чем в Европе, как-то приелись.

– Будем надеяться, что степень гражданской зрелости будет возрастать – и в Церкви, и обществе. Спасибо за разговор.

Автор - Мария Орлова