Известный американский экономист и общественный деятель Линдон Ларуш (идеолог программы "Стратегической оборонной инициативы" США, запущенной при президентстве Рональда Рейгана) продолжает бить в набат по поводу усугубляющихся симптомов в мировой и американской экономиках. Вот несколько цитат из перевода его последней статьи, посвященной этому вопросу:
< Чтобы понять, как зародилась сегодняшняя катастрофа, следует освежить в памяти прошлый случай, когда в начале марта 1933 года президентом США стал Франклин Д. Рузвельт, и в направлениях экономической политики нашей республики произошли принципиальные изменения. Главные изменения того времени отчетливо различимы и их легко квалифицировать, чем я и займусь ниже.
Во-первых, в день вступления в должность, Рузвельт столкнулся с сокращением нашей экономики почти наполовину: это происходило в период, начавшийся с биржевой катастрофы 1929 года и до вступления Рузвельта в должность. В том кризисе была масса составляющих, определявшихся мировым положением дел, но также это был результат политики президентов Кулиджа и Гувера; именно реакция Гувера на крах биржевого рынка 1929 года привела к кризису физической экономики страны, продолжавшемуся с 1929 года до присяги Рузвельта.
Во время президентств Кулиджа и Гувера в США действовала валютно-финансовая система, являвшая собой новое и глубинное отклонение от принципов нашей федеральной конституции. Центр финансистов Нью-Йорка выступал соперником и одновременно частью валютно-финансовой системы, сложившейся в результате версальских переговоров после Первой мировой войны. Философию правительств США при этих президентах трудно сравнивать по степени отвратительности с тем, что мы наблюдаем при президенте Джордже Буше-младшем, но все
равно, это была никуда не годная философия.
И вот Рузвельт, воспитанный в традициях экономической политики нашего первого министра финансов Александра Гамильтона и политического единомышленника Гамильтона, предка Рузвельта, Исаака Рузвельта, попал в положение 1929-1933 гг. Став президентом, Рузвельт сразу же предпринял шаги для возвращения политики страны в русло ее конституционных традиций, нарушенных при Кулидже и Гувере.
Главной отличительной особенностью перемен в направлении курса при президенте Рузвельте является то, что американская система политической экономии, коренящаяся в нашей федеральной конституции, установила США как экономическую систему, совершенно не похожую на систему, господствующую в Европе по сей день. В рамках нашей конституции кредитная система предполагает, что ведущие банки должны быть подчиненными национальной банковской системе, определяемой уникальными конституционными полномочиями исполнительной
власти США. Законные платежные средства генерируются с согласия Конгресса США. Европейские валютно-финансовые системы, основанные, например, на догмах Джона Мейнарда Кейнса, напротив, представляют собой квази-феодальные системы, в которых объединения частных финансовых интересов, так называемые "независимые центральные банки", контролируют действия номинально суверенных правительств.
Вопреки наивным мифам, популярным в Европе и среди невежд у нас дома, у денег нет собственной стоимости. В нашей системе, протекционистские тарифы и тому подобное регулирование используются для управления процессами обращения законных денег таким образом, чтобы способствовать системе "справедливой торговли", в отличие от квази-олигархических европейских систем так называемой "свободной торговли".
Вторым ведущим фактором, с самого начала оказывавшим влияние на формирование администрации Франклина Рузвельта, было то, что за несколько дней до инаугурации Рузвельта Адольф Гитлер получил диктаторские полномочия в Германии. Рузвельт, руководствуясь глубоким знанием нашего конституционного наследия, не только возродил нашу экономику, но и позволил нам обеспечить разгром Гитлера, что было бы невозможно без экономической политики, которую проводила его администрация. Крах нацистских устремлений к созданию
мировой империи стал возможным только потому, что политика президента Рузвельта с самого начала формировалась с осознанием надвигающейся европейской угрозы.
Увы, резкий поворот в политике США был сделан буквально моментально после его смерти. Администрация Трумэна, пришедшая после Рузвельта, приняла политику Уинстона Черчилля, и вступила в конфликт с советским соперником, оказавшимся достаточно внушительным. В то же время, Трумэн ликвидировал или урезал многие, но далеко не все составляющие экономической политики Франклина Рузвельта. Так что в последующем, в период 1945-1965 гг., как предупреждал президент Дуайт Эйзенхауэр, покидая свой пост, главной внутренней
угрозой нашему конституционному строю стало усиление военно-промышленного комплекса, представляемого сегодня администрацией Буша-Чейни-Рамсфельда.
Эта угроза материализовалась также в виде так называемого Конгресса за культурную свободу, и его зловещих домашних и внешних порождений, откровенной целью которых было установление диктаторских порядков. Конгресс за культурную свободу и его филиалы должны напомнить историкам процесс распространения софистики в древних Афинах, закончившийся саморазрушением древней греческой цивилизации Перикловых Афин в ходе Пелопонесской войны. Показательно, что последователи Карла Шмидта и профессора Лео Страуса, главных
популяризаторов Фрасимахова наследия Пелопонесской войны, составляют значительную часть ядра "военно-промышленного комплекса" по Эйзенхауэру. Сегодняшняя политика сторонника синархистов Феликса Рогатина направлена на претворение в жизнь плана замены существующей регулярной армии как правительственного учреждения частными армиями под контролем финансистов, приватизации военных функций, совсем как это было с армиями крестоносцев, которых финансировали венецианские банкиры – такое положение дел
в средневековой Европе было обычным.
Культурная, и связанная с ней образовательная реформы, продвигавшиеся кругами Бертрана Рассела и Конгресса за культурную свободу, стали жалом коррупции, разлившейся на фоне "контркультуры рока-секса-наркотиков" поколения "1968" года. Выход на сцену белых воротничков из поколения "бэби-бумеров", чья молодость прошла под знаком явления, названного "68-ым годом", дал мощный импульс "постиндустриальной контркультуре" наших дней. . . . >