Когда наступило утро, я была рада, что последний день моей поездки приближается. Неудачи я ненавидела, но еще больше я ненавидела, когда меня не любят. Я полежала еще несколько минут в спальном мешке, размышляя о занимательных историях, которые поведаю моему издателю, когда вернусь в Нью-Йорк. Мой реванш будет состоять в том, что я заставлю хохотать все издательство над моей эскападой в дебрях Колорадо. Даже лучше - я напишу книгу, которая весь свет заставит хохотать над огромным ковбоем и его любовью к этой двуличной женщине.
     Почувствовав себя после этих размышлений намного лучше и лучше думая о жизни вообще, я выбралась из ненавистного мешка, натянула свои джинсы - бывает что-нибудь хуже спанья в одежде? - подхватила туалетные принадлежности и направилась к ручью посмотреть, можно ли смыть с моего лица некоторое раздражение. А если мне и дальше так же будет везти, как везло до этого, то, может, я из этой чистой горной воды подхвачу грибок и умру мучительной смертью.
     Я только что закончила себя отскребать, когда услышала сзади тяжелые шаги. Это, конечно, или наш бесстрашный лидер, или последний из выживших динозавров.
     Как обычно, он остановился неподалеку, без сомнения, уставившись на меня сверху вниз. Сейчас он наверняка скажет, что я что-то опять не так сделала. Я не обращала на него внимания достаточно долго - сколько можно выдержать, потом повернулась и с удивлением обнаружила, что рядом стоит незнакомый мужчина.
     - Господи! Кто вы такой?! - воскликнула я в испуге.
     Видимо, это мужчину удивило. "Они, видно, здесь, в Колорадо, выращивают глупость, - подумала я. - Огромную, прекрасную, хорошо сложенную, но, без сомнения, - глупость".
     - Кто я, как вы думаете? - спросил он. Я встала и посмотрела на него.
     - Не знаю, говорил ли кто вам до этого, но вы очень похожи на нашего... нашего гида.
     Мужчина весело усмехнулся, как будто я сказала что-то, что он всю жизнь мечтал услышать, а я подумала: великолепно. Мне не удалось сказать или сделать что-то приятное одному мужчине, тогда как другой, видимо, благодарен даже за случайное замечание. Конечно, если сравнивать его наружность с нашим ковбойским лидером, то, может быть, я ему немного польстила.
     Он протянул мне руку:
     - Вы, должно быть, Руфь. А я брат Кейна - Майк.
     Я пожала ему руку, а потом поставила его на место:
     - Я не Руфь. Я - Кейл Эндерсон, и ваш брат меня ненавидит.
     Не знаю, была ли причиной фраза "меня ненавидит", или же имел место тот факт, что я не обладаю красотой Руфи, о которой он, видимо, хорошо наслышан, но что-то, кажется, его обеспокоило. Он стоял передо мной, то открывая, то закрывая рот.
     - Но Руфь... Руфь и Кейн... и я решил...
     "Вот это да, - подумала я, - да он просто интеллектуал!"
     Как будто прочитав мои мысли, он перестал мычать и засмеялся, крепко сжав мою руку и не выпуская ее.
     - Слушайте, - сказал он, - извините за ошибку. Кейн рассказал мне, что он и Руфь - просто одно целое, раз вы не знаете, кто я, я предположил, что вы - Руфь.
     Сейчас все стало ясно. Сейчас все обрело смысл. Если я встретила человека, которого никогда прежде не видела, я должна быть Руфью Эдварде. Конечно, это совершенно успокоило меня.
     Майк засмеялся, выпустил мою руку, и мы сели. Он стал рассказывать, как они с братом необыкновенно похожи. Ну да, правильно, так же, как мы с Этлин Тернер. Я сообразила, что он может заметить мой скептицизм, но, когда он сказал, что в следующие двадцать четыре часа собирается быть Кейном, расхохоталась: в этой затее было столько же смысла, как если бы я сказала, что собираюсь изображать О. Д. Симпсон.
     Я выслушала всю его историю, поздравила с новорожденными детками и даже спросила о сыновьях Кейна, но продолжала думать, что он спятил, если надеется, будто кто-нибудь примет его за брата.
     Когда он это сообразил, то посмеялся над моими сомнениями и снова заверил меня, что проделает это наилучшим образом. Между тем он очень серьезно спросил:
     - Кто лучше выглядит - я или мой брат?
     Я не хотела ранить его чувства, но истина заключалась все-таки в том, что Кейн был мужчиной на класс выше, если говорить о внешности. И я сказала насколько возможно тактичнее:
     - Вы, без сомнения, очень красивый мужчина, Майк, но Кейн... - Я не успела закончить, как Майк громко расхохотался и звонко расцеловал меня в обе щеки. Я не поняла, что именно ему понравилось, но что-то понравилось, вне всякого сомнения.
     Мы провели у ручья полчаса, обсуждая, как он будет обращаться с каждым участником этой поездки. Я ему рассказала о Вини - Мэги... Когда он смеялся над моими шутками, я наслаждалась. Вначале я опасалась говорить что-нибудь о Руфи, но Майк оказался таким весельчаком и его смех так раззадорил меня - чем больше он смеялся над моими шутками, тем красивее становился в моих глазах, - что я закончила все маленькой импровизированной пародией на Кейна и Руфь, от которой Майк хохотал, катаясь по земле.
     - А между тем, - заметила я, когда он еще не отсмеялся, - я говорила правду, утверждая, что Кейн ненавидит меня до глубины души.
     Он попытался выглядеть шокированным, но, заметив искорки в его глазах, я поняла, что Кейн наговорил ему про меня. Майк подумал, что я ничего себе, следовательно, я должна была быть Руфью.
     - Почему же он вас ненавидит?
     Когда он это сказал, по его тону я поняла, он не верит, что кто-нибудь способен меня ненавидеть. Это было многообещающе, очень-очень многообещающе, и я нежно ему улыбнулась.
     - Вы, может быть, не выглядите таким совершенством или так по-мужски притягательным, как ваш брат, но, думаю, вы мне больше нравитесь. Почему бы вам тут не остаться на все время?
     Он принял это предложение с благодарностью и протянул мне руку, чтобы помочь подняться.
     Знаете, я хотела бы, чтобы кто-нибудь смог объяснить мне природу половой притягательности. Почему это, когда у вас на выбор двое мужчин - одинаково прекрасных, - вас тянет к одному, а другой вам безразличен? Вот она я, одна в лесу с мечтой о мужчине, и вот мужчина, который смеется моим шуткам и чрезвычайно мне нравится. Но к нему я испытываю только сестринское чувство. Конечно, у него жена и пара новорожденных, но с каких пор брак мешал притягательности? С другой стороны, Кейн Тэггерт ничего другого не делает, только хмурит брови - это самое лучшее из того, что он делает. Он меня ненавидит, я ненавижу его. Но почему-то частенько задаюсь вопросом, везде ли его кожа такого приятного золотистого оттенка и похож ли его живот по цвету на живот лягушки?
     Майк и я пошли в лагерь плечо к плечу. По дороге он рассказал мне, как его жене нравятся мои книги. Когда мы увидели лагерную печь Сэнди, мы разделились. Я решила понаблюдать, как он выставит себя дураком, выдавая себя за Кейна.
     Трудно описать, что я почувствовала, услышав, как народ обращается к Майку, называя его Кейном. Даже Сэнди ворчал, что Кейн слишком долго пробыл в лесу и не помог ему. Я чуть не расхохоталась, когда Майк подмигнул мне как сообщнице. Господи! Как же хорошо, когда ты кому-то нравишься!
     Все прошло гладко, когда двое мужчин седлали лошадей, и все мы приготовились ехать верхом. Майк подошел проверить мое стремя, с которым все было в порядке, и спросил у меня, каким образом у лошади Руфи оказался ожог на шее. Я хотела ему сказать, но не смогла. Целые годы, проведенные в начальной школе среди детей, гундосящих "ябеда, ябеда", научили меня держать язык за зубами. Я сказала, что не имею представления, но покраснела, а Майк фыркнул:
     - Кому-то следовало бы поучить вас врать, - сказал он.
     Как хорошо чувствовать себя оправданной!
     Мы ехали пару часов, и все свое внимание Майк отдал Руфи. Мы подъехали к широкой старой дороге, так что он мог ехать с ней рядом. Позади них были ее прирученные служанки, обе держались за передние луки своих седел, как будто они могут отвалиться. Сэнди и я замыкали кавалькаду. Мы больше помалкивали, наблюдая за Руфью и Майком.
     Ближе к вечеру мое утреннее счастье поблекло. Я не должна была ревновать, но я ревновала. Выглядело так, как будто Руфь одержала очередную победу. Майк улыбался ей, мило смеялся над тем, что она говорила, и вообще - обожал ее.
     На закате солнца мы подъехали к исчезающему городку Этернити. Здесь было несколько зданий с серыми, выстоявшими в непогоду стенами, и упавшими вывесками. Мы тихо проехали по широкой центральной улице, по которой носились перекати-поле, и направились к большому дому на окраине городка, где, как сказал Сэнди, будет лагерь.
     Уставшая, с ломотой во всем теле, я спешилась, подъехав к дому. Навстречу мне шел Майк с седлом Руфи в руках.
     - Руфь оказалась такой, какой вы ее описали, - бросил он и отошел.
     Я тут же развеселилась. Развеселилась так, как будто в меня влилась струя свежей энергии.
     Через час я помогала Сэнди и Майку готовить гамбургеры. Во время обеда я неожиданно ляпнула:
     - Майк, передай мне, пожалуйста, горчицу.
     Конечно, все замерли и взглянули на меня, я издала смешок и сказала, что Кейн напомнил мне знакомого, которого зовут Майк, так что я перепутала имена. Женщины не обратили внимания на меня, но я была уверена, что Сэнди понял что к чему. Я чувствовала себя виноватой, выдав тайну Майка, и очень хотела оправдаться.
     После обеда я помогла все убрать, но оказаться один на один с Майком не смогла: казалось, Руфь приклеилась к его левому боку навсегда. Мне ничего не оставалось, как пойти прогуляться.
     Я хороший ходок и всегда считала, что прогулка помогает думать. Пройдя несколько миль вниз по старой заросшей дороге, я неожиданно оказалась перед тем, что когда-то было маленьким хорошеньким домиком. Вокруг него когда-то был сад. Пара розовых кустов еще цвела рядом с верандой.
     - Здесь жили мои предки, - вдруг услышала я голос Майка.
     От неожиданности я просто подпрыгнула.
     - Извините, - продолжал он, - я понял, что вы хотите побыть в одиночестве, но не хотел, чтобы вы заблудились.
     Я улыбнулась ему. В лунном свете он выглядел почти таким же красивым, как его брат.
     - Сегодня я была так неосторожна... - начала я.
     Майк засмеялся и сказал, что Сэнди привык к трюкам близнецов, и все уже в порядке - он все ему рассказал.
     - Я принес фонарь. Хотите, осмотрим все?
     Майк был просто божественной компанией. Он рассказал мне о своих предках, живших в этом доме. В их числе был и один актер, такой талантливый, что его называли Великий Темплтон. Как любительницу историй, меня взволновал дом с поблекшими обоями, на которых был затейливый рисунок из роз.
     - Кейл, - обратился ко мне Майк, когда экскурсия закончилась, - делайте что угодно, но не говорите Кейну, что знаете, что мы поменялись местами.
     Я представления не имела, какое это имеет значение, но засмеялась.
     - Это очень важно для меня, - сказал он, не ошибитесь и не скажите: "Майк сказал", или "Майк сделал". Это очень важно, Кейл!
     - Ладно. Слово скаута. - Весь этот вздор в духе плаща и кинжала был похож на мои книги.
     - Я должен идти встретить грузовик Кейна. Неизвестно, кем я буду, когда мы встретимся в следующий раз.
     Сообразив, что это юмор двойняшек, я подошла пожать ему руку, но он по-братски обнял меня, расцеловал в щеки и пригласил проведать его с семьей. Он ушел, а я осталась с таким чувством, будто только что рассталась с человеком, который мог стать мне задушевным другом.
     Мне не хотелось уходить из дома. Было такое ощущение, что в этом доме жили люди в большой любви друг к другу и в большой радости. С фонарем, оставленным Майком, я бродила по комнатам на нижнем этаже, поднялась на чердак, потом вернулась. Я понимала, что уже поздно и мне нужно возвращаться к этой милой компании женщин, но все медлила уходить.
     И когда я дотянула до последней минуты, собираясь уже уходить, я вдруг увидела Кейна Тэггерта, стоящего в дверях. На каждой руке у него было по маленькому мальчику лет по пяти от роду. Они спали, доверчиво прижавшись к отцу. Это были самые прекрасные создания, которых я когда-нибудь видела. И я очень захотела их иметь.
     Однажды я увидела стол за тридцать тысяч долларов, который полюбила. Я мечтала о нем так же, как мужчины мечтают о скоростной машине, или как женщина мечтает о мужчине. Но я никогда в жизни не жаждала ничего так сильно, как этих двух спящих маленьких мальчиков.
     Я знала, что ковбой Тэггерт и я - смертельные враги, знала, что мы друг друга ненавидим, но я также знала, что мне просто необходимо дотронуться до этих восхитительных созданий. Подойдя, я погладила черный завиток, мягкий, как волосы ангелочка.
     - Они настоящие? - прошептала я.
     - В высшей степени, - ответил Тэггерт, смеясь. Я протянула руку, чтобы дотронуться до нежной щечки.
     - Они выглядят просто совершенством.
     - Не знаю насчет совершенства, но по крайней мере сейчас они чистые. Дай им два часа, и они снова будут грязными.
     - А как их зовут?
     - Джейми и Тод.
     Я видела, что он странно на меня смотрит, но не обратила на это внимания, потому что дотрагивалась до другого спящего ребенка.
     - Кто из них кто?
     - Не имеет значения, но этого звать Джейми, а вот этот - Тод.
     "Не имеет значения, - подумала я. - Что за странную вещь он сказал?" Но потом вспомнила - они двойняшки. Считается, что Майк с Кейном близнецы, и у Майка дети близнецы; без сомнения, и этих детей кто-то назовет близнецами. Для меня все равно - да пусть хоть вся семья Тэггертов будет как орехи. Если Кейну хочется считать, что его дети выглядят одинаково, то конечно, - не мне ему возражать.
     Пока я их разглядывала, малыши проснулись. Я была по-настоящему поражена, что их веки достаточно сильны, чтобы поднимать такой густой урожай ресниц.
     - Где мы? - спросил Джейми, протирая кулачком глаза.
     - Это просто чей-то дом, - ответила я. - В спальне есть огромная паучья сеть. Хочешь посмотреть?
     - А на ней есть пауки? - спросил Тод, его прекрасная головка еще лежала на плече отца.
     - Один большой паук и несколько дохлых мух.
     Я для пробы протянула руку, и Джейми ухватился за нее. Потом Тод протянул руку. Секунду спустя дети стояли по обе стороны от меня, и мы пошли в спальню.
     Это были очень милые дети: сообразительные, любопытные, готовые посмеяться, полные энергии. Мы поговорили о пауках и паутине, я подробно описала, как паук ловит мух и опутывает их паутиной. Мы сидели на полу несколько минут; теплые маленькие мальчики прижались к моим рукам, и мы разговаривали.
     Все это время я не знала, что делает ковбой-отец. Может, он стоял в дверях, наблюдая за ними, но не уверена в этом, Я так сосредоточилась на этих мальчиках, что перестала за ним следить.
     После того как Кейн сказал мальчикам, что нужно возвращаться в лагерь и ложиться спать, мои дорогие запрыгали и побежали друг за другом по комнате, издавая оглушительный крик. Через несколько минут Кейн поймал за воротник рубашки Тода, стал ловить другого, но Джейми спрятался за мои ноги, и тогда Тод тоже попытался перебежать ко мне.
     - Тод, - сказала я, - ты пойдешь с папой, а ты, Джейми, со мной.
     Сказав это, я поняла, что сделала ошибку. Ведь все считают, что их невозможно различить. Но тогда мне удалось оправдаться, сказав, что у Тода масляное пятно на воротнике рубашки и только поэтому я их различаю. Кейн странно на меня посмотрел, пожал плечами и взял мальчиков за руки.
     - Вы кто? - спросил Тод.
     Я уже знала, что Тод мечтает стать бизнесменом, а Джейми собирается разбивать сердца. Подумав немного, я ответила:
     - Я рассказываю истории.
     Оба мальчика кивнули.
     Как всегда, Кейн счел, что я тупица и не понимаю даже простейших вещей.
     - Я думаю, он имел в виду, как вас зовут.
     - Джейми, как меня зовут?
     - Кейл, - ответило это сокровище, а я одарила Кейна одной из моих лучших загадочных улыбок, прежде чем покинула маленький домик.
     Ребенок знает мое имя, но он не знал, почему я так легко вошла в их мир. Если у вас был такой отец, как у меня, - человек, который не давал вам никогда никакой независимости, тем не менее возлагая глупую ненормальную ответственность на ваши молодые плечи, - то одна ваша половина никогда не была ребенком, другая - никогда не взрослела. Я детей понимаю потому, что около двух с половиной футов моего веса все еще остаются ребенком восьми лет.

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     На следующий день Кейн не позволил мне приблизиться к его мальчикам. Было очевидно, что он хотел сблизить их с Руфью, но не надо быть гением, чтобы понять, что Руфь детей не любит. Одна из дуэта, худая, захотела узнать, что едят дети, потому что Джейми как раз засовывал кузнечика в рот. Благодарение Богу, он его выплюнул и обляпал шелковую блузку Руфи на груди. Я вынуждена была уйти из лагеря после того, как Руфь хлопнула по руке Кейна, когда он попытался стереть пятно с блузки, и сказала: "Убери от меня этих грязных бестий!" Я должна была уйти или умерла бы, сдерживая смех, закупоренный во мне, как в бутылке. Я получила большое удовлетворение, поймав на себе взгляд Кейна как раз тогда, когда поворачивалась, и смогла задать ему безмолвный вопрос, подняв брови: "На этой женщине вы собираетесь жениться?"
     Схватив по дороге яблоко, я двинулась к дому Темплтона. Побывав однажды в этом старом доме, я почувствовала себя лучше и решила посетить его еще раз. На душе было тяжело - интересовало только одно: когда я смогу вернуться в Чендлер. Мне хотелось убраться подальше от всего клана Тэггертов. Все они сумасшедшие, с этими их двойняшками, которые не выглядят одинаково, с их скоропалительной ненавистью и скоропалительной любовью. Просто великолепно будет вернуться в Нью-Йорк, где люди поступают здраво.
     Я поднялась по лестнице на чердак, села на подоконник и, глядя на дорогу, ела свое яблоко. Определенно, я потеряю этих малышей, хотя... Было абсурдно сожалеть об этом, принимая во внимание, что я их знала меньше двадцати четырех часов. Джейми барахтался в спальном мешке со мной в последний вечер; потом Тод плакал из-за того, что Джейми провел со мной больше времени, чем он. Вот каково было положение, когда Кейн отнял у меня обоих мальчиков и подсунул их Руфи.
     Я сидела на чердаке и ела свое яблоко, когда увидела Кейна - одного, без малышей, шагающего к хижине. При виде меня он изменился в лице. Я даже подумала, что он принял меня за привидение - мертвого актера. Даже со второго этажа я заметила, как он побледнел, а потом быстро побежал по направлению к домику. Он бежал так, как будто увидел что-то ужасающее.
     Что касается меня - я просто была парализована. Я не могла двинуться, когда услышала, как он грохочет по дому, а потом топочет по лестнице на чердак.
     Он сбросил меня с подоконника, и мы свалились на пол - я оцарапала спину о грубые доски, потому что все его две сотни фунтов приземлились на меня. Вначале я боролась, чтобы его сбросить, но вскоре прекратила, потому что поняла, что он не шевелится. Он растянулся на мне, глядя на меня сверху вниз, как будто я музейный экспонат. Собрав все силы, я пристально взглянула на него, пытаясь послать ему мысль, что я хочу, чтобы он убрался с меня.
     Боже, но до чего же он был хорош собой! У него были короткие густые ресницы, загнутые... ну как у меня - только я потратила десять минут, мучая их приспособлением для этой цели. Его губы, полные и мягкие, слегка раскрылись - я ощущала его дыхание на своем лице.
     Я думала, что мы все считаем себя разумными существами, и нам нравится думать, что, встретившись лицом к лицу с необычной ситуацией - горящее здание, например, - мы будем действовать спокойно и со знанием дела. Но затем происходит что-то ужасное, и мы поражаемся сами себе, поступая именно так, как, мы надеялись, поступать не будем. Но именно так я и поступила, когда этот огромный ковбой глядел на меня из-под своих ресниц и его свежее теплое дыхание касалось меня. Я хотела уйти от него. Честно - хотела. Я воображала, как я выкачусь из-под него, встану над ним - руки на бедрах, холодно, с триумфом, бесчувственная к его красоте - и скажу что-то наподобие "Никогда больше не прикасайтесь ко мне!"
     Это было то, что я хотела сделать. А что я сделала? Обвела языком его губы.
     Этот поступок меня испугал и его испугал тоже. Ну хорошо, я думаю, этот поступок его больше чем напугал - он его, собственно, изменил.
     В положении женщины одно мне очень нравится: никто не увидит доказательств сексуального возбуждения. Конечно, у женщины может покраснеть лицо и станет немного частым дыхание, но она всегда может отговориться тем, что у нее прилив. Но мужчинам не удастся скрыть то, что они чувствуют, или - более точный термин - "желают". Я тут же узнала, что этот ковбой меня хочет, потому что доказательство этого желания едва не проткнуло мне бедро.
     Сейчас, думала я, самый подходящий момент вскочить и посмеяться над ним. "Ха-ха-ха! - могу я сказать. - Ты меня хочешь, а мне дела нет до твоей страсти".
     Но жизнь нарушает всякие планы, потому что ведь это я хотела этого мужчину больше, чем когда-нибудь хотела чего-нибудь - за исключением того, чтобы напечатали мою первую книгу, - и не было спасения, как только удрать от него.
     Я считала, что первый сексуальный контакт должен происходить в виде обедов при свечах в канделябрах, робких поцелуев, изгибов рук... Но в том, что происходило между этим мужчиной и мной, не было ни малейшего намека ни на что подобное. Мы даже не целовались, а начали раздевать друг друга так, как если бы один собирался убить другого. Это было похоже на черно-белые иностранные фильмы, в которых герои говорят и говорят, и говорят, и - все, и вы в том числе, начинают думать о переполненном мочевом пузыре, как вдруг он внезапно толкает ее к дверям сарая, и вы о мочевом пузыре забываете.
     Мы начали раздевать друг друга со всей яростью и гневом, с которыми до этого смотрели друг на друга. Его рубашка расстегивалась одним движением, и я узнала то, что всегда хотела знать: почему у ковбойских рубашек кнопки вместо пуговиц. Это делается для скоротечных свиданий на сеновалах.
     Не знаю, как он снял мою одежду. Я была в джинсах на молнии. Для того чтобы их надеть, вы должны были поджать все свои округлости и поерзать. Но сейчас я не могла ерзать, чтобы снять их. Он спустил их с бедер так легко - одно удовольствие - и потом, как фокусник, засунул руки в мои зашнурованные сапоги, и они... снялись, просто упали без всякого сопротивления.
     Когда его руки освободились - мы оба были голые. И, Боже, что за тело было у мужика! Я их видела нечасто, но могла их чувствовать. Я имею в виду прекрасных атлетов, и гладкую, теплую кожу... Когда я дотронулась до его кожи, у меня прервалось дыхание, как будто кто-то окатил меня ледяной водой, - только это был не холод, а ощущение, пронзившее меня насквозь.
     Мышцы тоже не единственная интересная вещь, если уж говорить о мужчине.
     Он вошел в меня со всей легкостью и опытностью ночного вора, проскользнувшего в спальню на двадцать первом этаже.
     Как-то так получилось, что кое-что в занятии любовью я ненавижу - не то что у меня было много опыта, но, по-видимому, три минуты - это предел для мужчины. Иногда я читала о том, что мужчина пытается пробежать милю за четыре минуты, и мне интересно, почему мужчина не старается преуспеть в чем-то гораздо более важном - вроде четырехминутного акта?
     Вначале я только лежала, готовая к разочарованию, когда он, расслабившись, лежал на мне, а потом сказал: "Тебе будет хорошо, малыш" и начал... И вот этот парень через три минуты не закончил. Конечно, я время не засекала, но мне показалось, что и после шести минут он все еще двигался внутри и снаружи меня, медленно, плавно, как будто не сбирался останавливаться до следующей субботы.
     Я не могу точно объяснить, что стало происходить со мной: все, что могу сказать: казалось, я стала просыпаться. Казалось - во мне была женщина, высокая блондинка, прекрасная богиня, которая начала распрямляться там, где спала всю жизнь. Она томно распрямилась, встала, протерла глаза и огляделась. И когда проснулась, она стала расти. Она росла и росла, и росла, пока не заполнила меня полностью, заполнила всю до кончиков пальцев рук и ног. Она полностью заполнила и мою голову, так что впервые в жизни у меня не было там моих рассказов. Вместо историй в моем теле хозяйничал мужчина, а я пробудилась - по-настоящему, на самом деле полностью проснулась - в первый раз в моей жизни. Каждый нерв, каждая пора, каждая клетка моего тела была настороже, чувствительна и... жива.
     Я не знаю, что я делала. Я не помню, где были мои руки, где был мой рот. Я помню один момент, когда он особенно поднажал и две сотни фунтов привели меня в движение. Я заскользила по полу и должна была упереться руками в тюк сена, чтобы остановиться.
     Помню, что я была бесстыдна. Помню, что у меня не было собственного достоинства, не было мыслей. Я помню, что была ближе к животному, чем к мыслящему разумному человеческому существу. Помню, что я, наконец, поняла, что люди имеют в виду, когда говорят, что секс - это основная потребность, как пища и вода. Вплоть до этого дня на этом чердаке с этим мужчиной я не доверяла этим старым истинам. Я считала, что людям нужна еда и вода, но не секс. Я ошибалась.
     Он снова перевернул меня и, притянув мои лодыжки на свои плечи, продолжил. Я стала ликующим атомом. Я не размышляла, издавая страстные, женственные, тихие стоны, и могу гарантировать, что не говорила ничего рационального. В цепи эволюции только теперь я оказалась ниже уровня человека разумного.
     Какое-то время спустя я почувствовала, что вот-вот взорвусь. Но да, я знаю, это штамп. Я знаю - это говорили миллион раз, но когда подобное случается с вами в первый раз, это почти жутко. Именно - "жутко". Ведь взрыв нельзя остановить, это было похоже на лососей, идущих против течения.
     Я обхватила ногами его талию, а он стоял на коленях, и я начала двигаться с большей силой, чем у меня была. В этот момент я могла сдвинуть поезд своим лоном, но не смогла сдвинуть мужчину, у которого, казалось, была сила пары океанических лайнеров.
     Я читала об оргазме и думала, что пару раз его испытывала, но нет, его, оказывается, не было, то есть не было настоящего оргазма. Это было совсем не так...
     Я так рада, что я женщина! Как может секс быть хорош для мужчины, когда все происходит вне его тела? А у женщины - все внутри, глубоко внутри, и это, подобно лучам, расходится изнутри к поверхности.
     Я думаю, что оргазм лучше всего сравнивать с океанскими волнами, бьющимися о берег. Внутри меня волна за волной двигались, расходясь, до последних границ моего тела. Казалось, набегает еще и еще, и еще... пульсирующее, расширяющееся, отступающее... вначале с большой силой, но постепенно затихая, переходя от сверкающе-белого до люминесцентного сияния.
     У меня болели пальцы рук и ног, как будто волны во мне вытянули их до крайних пределов.
     Немного позже я начала снова дышать, а женщина внутри меня, эта богиня, о существовании которой я не знала, устала и начала удаляться. С ней ушла и моя энергия. Она забрала с собой мой гнев, мое раздражение против жизни в целом. Я никогда не чувствовала себя такой тихой, такой мирной.
     Когда мужчина поцеловал мое ухо, я сонно улыбнулась, прижалась к его божественному телу и, последовав за этой внутренней богиней, уснула.
     Проснувшись все еще в объятиях Кейна, я внезапно поняла, что разделила с ним не только самое великолепное наслаждение за всю историю мира.
     Однажды, когда я была одним из судей на конкурсе "Мисс США", одна из инструкций, которую нам дали, гласила, что никогда нельзя давать девушке ниже пяти баллов. Они сказали - и я с ними согласилась, - что девушки, которые так упорно работают, заслуживают по крайней мере пятерки в каждой категории.
     Руководители шоу-конкурса попросили местных добровольцев стать участниками репетиции, чтобы мы могли попрактиковаться за компьютерами. Со мной сидел знаменитый актер Ричард Вудуордс, и, когда первые добровольцы сделали положенные пируэты, он выставил два балла. Я не знала этого мужика, но знала, что проба оценок будет показана на табло, и подумала, что будет неприятно, если у этих милых нервных дам окажется такая низкая оценка. Я не выдержала и сказала об этом своему соседу.
     Ричард посмотрел на меня и ответил: "А знаете, вы настоящая писательница".
     Я была очень польщена, потому что для меня "настоящая писательница" обозначает Пулитцеровскую премию. Так как я вся засветилась от радости при этом посвящении в орден, Ричард добавил: "Настоящие писатели неизлечимо любопытны, и рты у них никогда не закрываются".
     Я так хохотала, что человек, пытавшийся нас обучать, сделал строгий выговор, и после этого мы с Ричардом стали большими друзьями.
     Так вот, я в полном смысле этого слова настоящая писательница. Я любопытна и рот не держу закрытым. Если кто-то скажет мне, что только что развелась, я сразу же спрашиваю: "А почему вы с ним развелись?"
     Кейн и я ознакомились друг с другом и поделились чем могли, так что я спросила:
     - Как это случилось, что вы одни с тех пор, как умерла ваша жена? Вы ее очень любили?
     Тонкость не является частью моей личности, и я считаю, что прямой вопрос обернется тишиной или историей.
     Я почувствовала, что Кейн в нерешительности, и поняла, что он никому, никому на земле не рассказывал о своей жене. Пока он прикидывал, рассказать мне или нет, я затаила дыхание, потому что вдруг поняла, мне хочется знать все, что в нем происходит. Это был момент, когда он стал для меня личностью. Может быть, из-за секса, может быть, из-за его взглядов, может, из-за свежести его дыхания, а может, это была моя любовь к историям из любого источника, но я так не считаю. Я думаю, что это было чувство, что он больше, чем мышцы и половая привлекательность. Думаю, я знала, что этот мужчина, который смог заставить меня чувствовать с такой силой, - не бесчувственная глыба; внутри него живая личность.
     - У меня есть брат-близнец, мы двойняшки, - ответил он.
     У меня прямо дыхание перехватило. Несколько раз я хотела узнать, почему Майк просил меня не говорить Кейну, что я знаю о замене.
     Он продолжал:
     - В нашей семье с ослиным упрямством повторяли: вы женитесь на той, которая вас различит.
     "О Боже, - подумала я. - Неудивительно, что Майк просил меня держать рот на замке. Замуж? Мне? Выйти замуж за этого огромного, сверхсексуального пастуха, которого всего несколько часов назад я просто не выносила?"
     - А ваша жена вас различала? - спросила я упавшим голосом.
     Видимо, Кейн не заметил, какой у меня голос, потому что стал рассказывать, как познакомился с женой в Париже.
     "В Париже? - размышляла я. - Что ковбой делал в Париже? Возил к парикмахеру своего лучшего быка?"
     Так или иначе, он был в Париже, познакомился с ней, безумно в нее влюбился, и они поженились через шесть дней. Как-то в один из этих шести дней он позвонил матери, и она послала его брата Майка проверить невестку. Здесь тело Кейна напряглось - он стал рассказывать, как его семья послала Майка увидеть, способна ли она различить близнецов.
     - И когда она не смогла... - продолжал Кейн. - Никто из семьи, кроме Майка, не присутствовал на нашей свадьбе. Они так ее и не признали из-за какого-то глупого предания.
     После этого он замолчал, так что я сказала:
     - Однако же вы ее любили?
     Я молилась, чтобы он не поведал мне, что предание было верным и что он разлюбил ее через две недели после свадьбы.
     - Да, я ее любил. Я безумно ее любил. Мы друг другу подходили отлично, так, будто были двумя половинками. Только она подумает о чем-то, и я о том же думаю в этот момент. Нам нравилась одна и та же еда, одни и те же люди. Нам хотелось одним и тем же заниматься одновременно...
     Если бы я жила с кем-то вроде этой, то спятила бы за неделю. В самом деле, однажды у меня был подобный приятель. Девочки в спальне все говорили, что я просто счастливица, но я думала - умом тронусь. Однажды я сказала, что хочу обедать в итальянском ресторане, и он сказал, что он тоже туда хочет. Я накинулась на него: "А если бы я хотела в китайском? А если бы я хотела пекинскую кошку?" Я вопила на бедного парня: "Есть ли у тебя в голове хоть какие-нибудь собственные мысли? Есть у тебя хоть какой-нибудь старомодный аргумент, где мы будем обедать?" Нужно ли говорить, что этот молодой человек мне больше не звонил.
     Я уже давным-давно уразумела, что большинство людей меня не любит. Но разве большинство радуется полному миру и гармонии? Я покоя никогда не знала, но моя интуиция говорит мне, что это не природное качество.
     Только что Кейн рассказывал мне о своей покойной жене, и вот он стал рассказывать о жене своего брата, и по его голосу я поняла, что он влюблен в нее. Когда он объяснял, как его семья признала жену Майка Саманту, а его жену нет, в его голосе зазвучал гнев, но я была рада, что не было ревности.
     "Ну так что же мне делать? - думала я. - Сказать: слушай, я могу вас различить?" Я не очень верю в магию, но я уверена, что сотни женщин в Америке могут отличить Кейна от его брата, так похожего на него. Потом Кейн женится, выбрав одну из них, и осчастливит свою семью.
     Он продолжал мне рассказывать, сообщая детали о своей совершенной жене. Я воздержалась от ехидных замечаний о том, как слово "отличный" подходит для них обоих - и как это надоедает. Отличная беседа, отличные телесные утехи, отличные дети. Если бы она была жива, был бы у них такой же "отличный" развод? Может быть, они бы и не развелись, и, может быть, я чересчур цинична, но каждый брак, о котором женщина говорила мне: "Мой муж такая душка. Мы никогда не ссоримся", заканчивался разводом.
     Кейн продолжал рассказывать о своем одиночестве после ее смерти, и как ему не позволяли горевать о ней. У всех в его семье была, видимо, одна и та же позиция - "Встряхнись и думай о детях". Ему хотелось сидеть в темной комнате и плакать целыми днями, но только его теще позволялось плакать, а Кейн должен был быть сильным и только выслушивать чужие печали. "Как они могли оплакивать ее смерть, - удивлялся он, - когда никогда не праздновали ее жизнь?"
     Наконец горе немного отпустило. Все считали, что мальчики важнее всего, что им нужна мама. Кейн был не из тех, кто кричал о своих проблемах, - он сдерживал слезы и вел себя как прежде, но в конце дня его никто не ждал. Никто не смеялся его шуткам и не массировал его уставшие плечи, не с кем было поделиться мыслями и не с кем заниматься любовью.
     Не знаю, почему люди склонны делиться со мной самыми интимными секретами. Может быть, потому, что я этим интересуюсь? Но иногда это еще и потому, что я сочувствую.
     Я видела эпизод в "Звездном Трэке", где женщина сопереживала, она чувствовала радость и несчастья других людей. Вот это со мной и происходит. Я думаю, это потому, что я сосредотачиваюсь и слушаю так напряженно, как будто пытаюсь разрешить за них их проблемы. Если я чего-то хочу, я этого добиваюсь.
     Нужно было побывать вонючей секретаршей, чтобы узнать, что не все в этом на меня похожи. Хилди толковала мне, что больше всего на свете хочет писать детские книжки. На самом деле - написала всего одну и до сих пор не может ее издать.
     Не знаю, что во мне не так, но я верю тому, что мне говорят люди. Хилди сказала, что ей нужен издатель, и я сделала так, что ее книгу должны были читать лучшие издатели детских книг в Нью-Йорке. Потом я провела три дня на телефоне, пытаясь застать Хилди. Когда, наконец, я ее застала поздним вечером в воскресенье, она сердито сказала мне, что, так как я не позвонила ей, как обещала, она отослала рукопись обычным путем в другое издательство. Конечно, ей отказали, и она это восприняла как следствие моего равнодушия.
     Много времени прошло, пока я сообразила, что желанием Хилди на самом деле было говорить людям, что когда-нибудь она будет писать детские книги.
     Из-за того, что я слушаю людей так сосредоточенно, сопровождая их рассказы предложением помощи, поэтому, я думаю, люди и рассказывают мне о своих проблемах.
     Но я не знала, какую помощь предложить Кейну. Может быть, собрать вместе его семью и наорать на них? Может быть взять его мальчиков на год или больше и дать ему возможность побыть одному и погоревать? Хотя как-то не верится, что он отдаст мне их. Может, сказать: "Кейн, я могу различить вас и вашего брата! И более того, я, должно быть, больше подхожу вам, чем ваша жена, у которой не было недостатков?"
     Да, хорошо. Огромный, с прекрасной внешностью ковбой, у которого мысль о хорошо проведенном времени связана с чисткой лошадиных копыт, рядом с остроумной городской женщиной. Выйти за него замуж, переехать на ранчо и потом демонстрировать овцу на ярмарке штата? Или, может, Кейну двинуть в Нью-Йорк, сделаться мистером Кейл Эндерсон и подносить мне холодные напитки на вечерах раздачи автографов?
     С другой стороны, уж если мы подошли к суровой, холодной действительности, то я не могу вообразить, чтобы кто-нибудь хотел со мной жить. Не делая из этого мелодраму, вы не верите, что кому-нибудь можете нравиться, что вас не любили ваши собственные родители.

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Не знаю, сколько бы мы тут оставались в безопасности, держась друг за друга, если бы не появился Сэнди с мальчиками. Услышав голоса, мы взглянули друг на друга с внезапным ужасом, а потом с неловким смущением.
     Насколько возможно быстро, я натянула одежду, морщась из-за того, что у меня были ободраны колени. Когда я попыталась обуться, то обнаружила, что шнуровка сапог разорвана. "Так вот как он их снял", - пронеслось в голове. Пришлось спускаться с чердачной лестнице в спадающих сапогах.
     Сэнди, стоя позади мальчиков, взглянул на нас только раз, и я поняла, что он сразу же узнал, что произошло. Я не могла встречаться взглядами ни с ним, ни с Кейном, так что сконцентрировалась на мальчиках.
     Сэнди привел лошадей. Назад я ехала верхом, и это было хорошо, учитывая состояние моих сапог. Возвращаясь в лагерь, я не глядела на Кейна, и когда он протянул мне моток тяжелого хлопчатобумажного шнура и сказал, что собирается зашнуровать мне сапоги, я выхватила моток, заверив его, что сама с этим справлюсь. Я знала, что он на мгновение остановился, глядя на меня, но я на него не смотрела.
     Прошлой ночью я спала на открытом воздухе, недалеко от мужчин и мальчиков, а другие женщины спали в старом доме, но в эту ночь я пошла спать к женщинам. То, что произошло между мной и глупым ковбоем, было несчастным случаем, к которому я не собиралась добавлять еще одну ошибку. Завтра я должна начать обратный путь в Чендлер, раз собралась уезжать.
     Размышления о несчастном случае навели меня на мысль, что этой ночью я могла забеременеть. Я не могла припомнить, чтобы было применено хоть какое-то предохранительное средство.
     - Могу сделать аборт, - сказала я в темноту. Черт меня подери, я должна убить мое собственное дитя. Всю свою жизнь я мало думала о детях, но тотчас же вообразила себя сидящей на вращающемся кресле в три часа дня с черноволосым малышом на груди и пишущей заметки для следующей книги; потом - бинтующей сбитое колено у трехлетнего малыша и поцелуем утирающей ребенку слезы. Я вообразила женщину-помощницу, стирающую грязные пеленки и счищающую морковное пюре с кухонной стены. Я ведь реалистка!
     В течение долгих часов я не могла заснуть, а когда проснулась, в комнате никого не было.

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     На следующий день я почти не видела Кейна. Практически я с ним вообще не встречалась, что меня устраивало, потому что я не знала, какие чувства к нему испытываю. Он с Руфью ушел в лес, оставив меня присматривать за дорогими мне малышами. Собственно, он их оставил на Сэнди, но я их забрала, и мы чудесно провели время, разглядывая в Этернити все сразу и каждый дом отдельно, придумывая истории о тех, кто жил там, а сейчас умер.
     После обеда они положили головы на мои колени, и я рассказывала им истории, пока они не уснули.
     Когда мы вернулись в лагерь, было около трех часов, но на месте был только Сэнди, и тот дремал в тени. Мальчики немедленно на него запрыгнули. Увидев, что он им обрадовался, я с большой неохотой оставила их с ним и пошла вниз по дороге, ведущей в городок, где заприметила пикап, не сомневаясь, что эта машина должна доставить меня обратно в Чендлер. Я храбрилась изо всех сил. Когда я увидела Майка, стоящего рядом с пикапом, то снова изумилась - как все-таки мало он похож на Кейна. У Майка были короткие прямые ресницы, выпяченные губы и тело, склонное к полноте. К тому же тембр его голоса был выше глубокого баса Кейна.
     - Привет, Майк, - сказала я. - Как себя чувствуют новорожденные?
     Когда Майк повернулся, чтобы на меня взглянуть, я сразу поняла, что что-то сморозила, и не надо было особо шевелить мозгами, чтобы сообразить - что. Я слишком поздно заметила пару ног в сапогах, высовывающихся из грузовика.
     Почему это мужчины так любят висеть вниз головой с сидений машин и разглядывать провода под приборной доской? Может, потому, что они такое делали детьми, пока матери, наконец, не заставили их осознать, что в обществе не одобряется лежать на полу и подглядывать под юбки девочек.
     - Тебе нужен этот ключ? - спросил Майк у брата, и на момент мы оба затаили дыхание. Может быть, Кейн меня не слышал? Может, у Кейна уши полны автомобильных проводов и он не имеет представления, что я только что выдала при нем свою тайну.
     Кейн был разъярен и не собирался этого скрывать. Он перевернулся на сиденье, не взглянув на меня или брата, вышел из кабины и стал взбираться на ближайшую гору. Продираясь сквозь кусты и перепрыгивая через камни, он понесся со всей энергией, которую придавала ярость.
     Я поплелась за ним следом, потому что подумала: он заслужил объяснения.
     - Ну, что теперь? - спросил он, как только Кейл подошла к нему. - Я что, обязан на вас жениться?
     Она проигнорировала его сарказм и не стала делать вид, что не знает, о чем он говорит.
     - Я уверена, есть и другие люди, которые вас с братом не путают.
     - Моя мать, иногда отец, самая младшая сестра... - Его голос понизился: - И жена брата.
     - И все? - В ее тоне совершенно ясно послышалось недоверие.
     Когда он повернулся, чтобы на нее взглянуть, то уже не был тем ковбоем с приятным лицом, из-за которого она страдала. Он вздернул бровь и раздул ноздри:
     - Не сомневаюсь, для вас мы вообще не похожи. Что-то не то с ресницами, и один из нас потолще, верно?
     Она не рискнула отвечать: он был здесь у себя дома.
     - Но вы понимаете, конечно, что это делает легенду недействительной?
     Он уставился на нее, и выражение его лица не изменилось:
     - Как вы это сообразили?
     - Ваша жена не могла отличить вас от брата, но почему-то считается, что у вас была просто любовь века. Я могу различить вас и брата, но мы с вами друг друга не переносим. - Она секунду помолчала. - Кроме секса, - добавила она мягко.
     Он отвел взгляд:
     - Да, кроме секса.
     - Вам нужно жениться на женщине обыкновенной, которая хочет быть женой и матерью, хочет жить на ранчо, разводить лошадей или молочных коров. Или что там еще. Кроме того, вам не нужно считать и не нужно даже об этом думать, что вы обязаны жениться на ком-то из-за необыкновенного... то есть я хочу сказать, из-за очень ординарного полового акта. Такое ведь случается. Держу пари - такого рода вещи случаются в каждой группе, которую вы сопровождаете. - Тема ее явно воодушевляла. - В Нью-Йорке боятся болезни, так что женщины не чувствуют себя в безопасности. Не то чтобы я одобряла этих "одиночек", но им безопасно с большим чистым ковбоем, прожившим всю жизнь в чистом и целомудренном Колорадо. Я имею в виду - что вы от ковбоя подхватите? Болезни копыт? Сибирскую язву? Вот так это и случается: в нужное время в нужном месте. Держу пари, что если бы Руфь была в том чердачном окошке, это была бы... Руфь, которую вы... - Она говорила все медленнее и медленнее, с ужасом понимая, то, что она почувствовала, была типичная ревность. "Если, - думала она, - если... Если бы Руфь была там, Кейн ее бы подхватил с подоконника. Тогда у Руфи с Кейном должно было быть..."
     Поднявшись на ноги, она отряхнула джинсы.
     - Женщин - миллионы, и живут они не только здесь. Познакомьтесь с ними и отыщите себе кого-нибудь, кто удовлетворяет требованиям вашего предания. А я не гожусь. Я не принцесса в замке, которую любой может выиграть.
     Всю дорогу, спускаясь с горы, при каждом сделанном шаге она надеялась, что Кейн идет за ней.
     Я знала, конечно, что глупо думать, что он идет за мной. Я знала - мы абсолютно несовместимы, потому что мы вряд ли одно цивилизованное слово сказали друг другу. Кроме одного-единственного дня - удивительного, райского, плотского наслаждения, после которого прекрасный мужчина держал меня на руках и изливал мне душу, - мы все время ссорились. Мы сильно не нравились друг другу. У нас не было ничего общего. Кроме, может быть, двух малышей, которых я хочу иметь. Абстрактно хочу, надо признать. Вот о чем я размышляла: вывезти, что ли, этих дорогих мне ребятишек из дебрей Колорадо, прочь от чистого воздуха штата и поселить в квартире на крыше, где негде поиграть, кроме как на террасе? А может, дети полюбят большой грязный Нью-Йорк? Или, может, я должна переехать в Колорадо?
     Все эти размышления были бесполезны, потому что ковбой за мной не пошел, не упал на колени передо мной и не поведал мне, что без меня не может жить. Он остался на вершине горы, тогда как я спустилась вниз.
     Майк ждал у подножья. Не то чтобы я думала, что он меня поджидал, но он очень хорошо разыграл участие. Я была так подавлена, что даже не предложила ему посещать гимнастический зал... После Кейна Майк казался лишь слабой его копией.
     - Я хочу уехать домой, - сказала я.
     - Домой?!
     Вопрос Майка прозвучал так же глупо, как и однажды у Кейна. Но Кейн не был глупым. Он был остроумным, веселым, добрым, и... я хотела бы, чтобы он считал, что все предания глупы. Моя фантазия разыгралась: я вообразила отца с дробовиком, заставляющего нас пожениться, чтобы исполнилось пророчество. Где же эти отцы с дробовиками, когда они так нужны?
     - Да, домой, - подтвердила я, - домой, в Нью-Йорк.
     Майк взглянул на гору, но я знала, что брата он там не увидит.
     - Мы уже попрощались.
     - Но...
     Было очевидно, что Майк не знал, что еще сказать. Без сомнения, уж он-то все сделал как надо: притащил жену на семейный трибунал даже прежде, чем решил на ней жениться. А, да ладно, это даже хорошо, что у Кейна со мной ничего не будет, потому что я не умею ладить с семьями. Думаю, я могу его семью возненавидеть.
     - Майк, - обратилась я к нему, как будто это и хотела сказать, - я хочу, чтобы ты отвез меня в Чендлер и чтобы я могла из этого штата убраться. Вернусь в город, где сердца только вырезают, но не разбивают, как это делают в Колорадо.
     Мне нужно было отвернуться, потому что у меня появилась склонность к драме. А именно сейчас я хотела сделать свой уход незаметным. Никаких взбрыков, никаких вспышек раздражения. Я хотела остаться гордой и просто уйти.
     Майк помог мне собрать мое барахлишко, но занимался этим, думая о вечности. Я понимала, что он старался дать брату время на размышления. Но Кейн уже составил обо мне мнение, и был прав. Я была бы отвратительной женой. Я так бываю занята своей книжкой, что забываю о еде на целые дни. Если у меня не будет воспитательницы для малышей, я о них тоже забуду. И потом - пусть Бог поможет мужчине, который мне перечит! Я просто окопаюсь, если он будет меня заставлять что-то делать только потому, что он хочет, чтобы это сделала я. В конце концов, человеку вроде меня лучше жить в одиночестве. Быть свободной! Да, это как раз то, что надо! Свобода. Свобода приходить и уходить, не отчитываясь. Свобода не... не иметь никого, кто посмеялся бы моим шуткам, помассировал мне плечи, уставшие от сидения над клавиатурой компьютера, никого, кто бы выслушал фабулу моего последнего романа. И заниматься любовью тоже не с кем.
     Майку удалось прособираться до захода солнца, потом он стал искать причины, по которым нам нельзя выезжать отсюда до утра.
     - А что, Колорадо - такая глушь, что на автомобилях нет передних фар? - спросила я с воинственным нью-йоркским апломбом.
     Майк забрал меня и отвез обратно в этот крошечный городишко Чендлер. Он хотел завезти меня в дом своих родителей, уложить меня в постель Кейна и надеяться, что брат заявится ночью домой и по ошибке попадет в постель ко мне.
     Я настояла, чтобы он завез меня в мотель, а на следующее утро, в десять часов, отвез в аэропорт, откуда я улетела на маленьком аэроплане в Дэнвер. Оттуда уже я вылетела в Нью-Йорк.
    
     Моему издателю со мной не очень повезло. В течение шести недель, с тех пор как я вернулась из Колорадо, я никого не убила - на бумаге, конечно. Так как издательство высылало мне именно за "убийства" все эти любимые мной зеленые, издательство я не слишком осчастливила. Не то чтобы я не писала. Я писала по четырнадцать часов в день, но писала вещицы вроде "невест-по-почте" и свадеб под дулом дробовика. Ни одной истории я не закончила, только писала сюжеты и отсылала их моей издательнице.
     В начале седьмой недели моя издательница навестила меня дома, чтобы со мной потолковать.
     - Мы не возражаем против перемены твоего жанра, - сказала она терпеливо (все издатели подают плохие новости своим хорошо продающимся авторам с величайшим терпением и тактом, как если бы говорили с сумасшедшим человеком, который машет ножом-мачете). - В конце концов, на любовных историях тоже делают деньги.
     Благодарение Богу! Я не пыталась писать что-то, что не принесет денег - это была бы массовая истерика в коридорах моего издательства.
     Она понизила голос и ласково улыбнулась.
     - Только твои романы как товар ничего не стоят. Они так печальны.
     Жизнь - странная штука, не так ли? Вы убиваете людей из книги в книгу, и это печальным не кажется. Но вот героиня романа влюбляется в некоего парня, который потом уходит на закате, и это находят чересчур печальным. Если же я убью этого сукиного сына, это станет трагедией. Трагедия - хорошо, убийство - отлично, но печаль - это плохо. И даже хуже: печаль нельзя продать.
     Я выслушала все, что она сказала, а про себя отметила, что впервые она не принесла цветов и еды - конкретное доказательство крайней обеспокоенности издателей. Держу пари, что они могли трясти меня до тех пор, пока я не прозрею и не увижу, что мое предназначение в жизни - убивать людей на бумаге и тем поддерживать семьи каждого, кто трудится в издательстве.
     Забавная вещь - я хотела писать детективные романы. Я была счастлива, когда сердилась. Я была счастлива и самоуверенна, когда у меня были стычки с водителями машин, я воображала, каким способом буду их убивать. Вчера я должна была поехать к Саксу вернуть костюм, который не подошел, и велела таксисту отвезти меня с Пятнадцатой на Пятую улицу. Через десять минут я была на Первой авеню - это в противоположном направлении от Сакса. Я только тихо ему сказала: "Вы едете в неправильном направлении". Когда шофер ответил, используя все семь известных ему английских слов, что он работает первый день, я засмеялась и объяснила ему, как попасть к Саксу, а потом оплатила стоимость всей этой экскурсии, сунув ему доллар и пятьдесят центов. Поверьте мне, это была уже не я!

     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Кейл была в своей квартире, двери на террасу были открыты. Так и сяк она обыгрывала нечитаемую историю о неразделенной любви, когда услышала звук вертолета. Вначале она не обратила на него внимания, но казалось - он нарастает, потом как бы остановился на одном месте, и это место, казалось, было прямо за ее окном. Раздраженная и насупленная, она поднялась закрыть двери, когда заметила, что вертолет как раз завис над ее террасой. "Уверена, что это незаконно, - подумала она. - Уверена, что в Нью-Йорке есть законы против вертолетов, пролетающих близко около жилых зданий".
     Взявшись за ручку, она начала закрывать дверь на террасу и услышала странный звук. Любопытствуя, она взглянула на шумный, вздымающий ветер вертолет и... замерла в остолбенении.
     С вертолета - ногами на веревке с кольцом, держась за толстый канат - спускался мужчина. Первым побуждением Кейл было захлопнуть дверь и зайти в квартиру, но потом она выглянула снова. На мужских ногах, которые она увидела, были ковбойские сапоги глубокого карминно-красного цвета. Единственный знакомый ей человек, который носил ковбойские сапоги, это Кейн Тэггерт.
     Она хотела хлопнуть дверью и уйти в квартиру, но не смогла. Вместо этого, выйдя на террасу, наблюдала за медленным спуском мужчины. В довершение всего этого абсурда в четыре часа пополудни он был одет в смокинг, и, если она разглядела ясно, в руке держал большую зеленую бутылку шампанского и два бокала.
     Она отступила, когда он встал на пол террасы и отпустил веревку. Она молча смотрела, как он сделал знак пилоту, что благополучно спустился. Даже когда вертолет улетел и снова стало тихо, она все еще молчала. Кейл стояла и глядела на этого большого мужчину на ее террасе, ожидая, что он скажет.
     Улыбаясь, он поставил бутылку, открыл ее, налил и протянул ей бокал шампанского. Она его не взяла.
     - Что вам надо? - спросила она, насколько могла враждебно.
     Прежде чем ответить, Кейн сделал большой глоток вина.
     - Я пришел просить тебя выйти за меня замуж.
     Кейл повернулась и направилась к дверям в квартиру. Когда Кейн схватил ее за руку, она ее вырвала, оттолкнув его.
     - Убирайтесь, - сказала она. - Я не хочу вас видеть.
     - Кейл, - начал было он. Она развернулась к нему.
     - Не могу поверить, что вы знаете мое имя, - фыркнула она, - я считала, что для вас я - "писательница". - Вздохнув, она заставила себя успокоиться. - Ладно, вы сделали свой большой выход, впечатление на меня произвели, так что сейчас можете уходить. Вы можете воспользоваться лифтом, если не планировали спуститься на парашюте.
     Кейн быстро подошел к дверям террасы.
     - Я понимаю, что заслужил такое отношение. Я знаю, что вел себя, как... Это мне все сказали - Майк, Сэнди и даже дети. Невестка и мама, хоть они тебя не видели, тоже разъяснили в доступной форме, что я идиот, глупец и вообще - дурак.
     Но то, что он говорил, на Кейл не подействовало ни в малейшей степени.
     - Я убеждена, что есть и другие женщины, которые могут различить вас с братом, - сказала она, - так что найдите одну из них. Ваша тактика для меня не годится.
     Кейн опять схватил ее за плечо.
     - Да не в близнецах дело! Только ты поможешь мне забыть жену.
     Она снова нахмурилась:
     - Забыть жену вам поможет Руфь.
     Отпустив ее плечо и отойдя от нее, Кейн стал в углу террасы и посмотрел на заднюю часть фасада "Дженерал Моторс Билдинг". До того как его построили, отсюда открывался прекрасный вид на отель "Плаза" и Центральный парк.
     - Не знаю, говорил ли кто тебе или нет, но Руфь внешне очень похожа на мою жену. Когда я увидел фотографию Руфи, я стал мечтать, что верну то, что потерял однажды. Я мечтал вернуть Дженайну снова к жизни, думал о пикниках и прогулках при луне, о том, как нам будет хорошо всем четверым прижаться друг к другу. Я никогда не задавался вопросом, что такое сама Руфь, потому что считал, будто знаю это. Она потеряла мужа и ребенка после несчастного случая, и я думал, что это означает - мы будем вместе. - Повернувшись, чтобы взглянуть на Кейл, он увидел, что в глазах ее нет прощения. - Я понимаю, что меня потянуло к тебе с самой первая минуты, как я тебя увидел. Ты сидела на чемодане, сердитая на весь свет. Потом ты начала чихать, и когда посмотрела на меня... - он усмехнулся, - ты заставила меня почувствовать себя прямо кинозвездой, атлетом и астронавтом одновременно. Я подумал, что ты самая хорошенькая женщина, которую я когда-нибудь видел, и это раздражало меня черт знает как.
     Он глотнул шампанского и опять взглянул на нее.
     - В истории со змеей я вел себя ужасно глупо. Я должен был тебя поблагодарить, но то, что ты оказалась находчивой, бесстрашной и прекрасной, в мои планы не входило. Тут была Руфь, мой идеал женщины, а я сходил с ума по маленькой блондинке. Ты заставила меня чувствовать как бы... ну... супружескую измену.
     Он осушил бокал, еще налил себе шампанского и опять отвернулся.
     - Я провел с Руфью Эдварде последний месяц. Потребовалось много времени, но я окончательно разобрался, что она не Дженайна, а совершенно другой человек. И этот человек мне очень не нравится. - Он весело засмеялся. - А сыновья ее просто ненавидят.
     Повернувшись, он посмотрел на Кейл, все еще стоящую у дверей террасы с непроницаемым лицом.
     - Так я ваша вторая кандидатура. Продолжайте, ковбой. Уверена - вам удастся найти и выбрать третью женщину. Почему вы ищете женщин в Нью-Йорке? Найдите себе милую пастушку и...
     - Я в Нью-Йорке живу, - ответил он, явно не собираясь входить в подробности.
     - Вы свое сказали, так что сейчас можете удалиться, - сказала она, повернувшись, чтобы уйти, но Кейн обнял ее и стал целовать. Он целовал ее уши, шею, лицо.
     - Я люблю тебя, Кейл, - сказал он. - Я люблю то, как ты заставила меня видеть только тебя, - других женщин я не вижу. Я люблю твой цинизм и чувство юмора. Мне нравится, как ты смотришь на моих детей и на меня. И мне нравится, как мы занимаемся любовью. Люблю твою отчаянность, твою ранимость, то, что тебе нужно...
     - Мне ничего не нужно! - Нелегко было соображать, когда он так близко от нее. Кейн засмеялся:
     - Я еще никогда не встречал человека, который больше бы нуждался, чем ты. Тебе нужны... - он целовал кончик ее носа, - любовь... - он поцеловал щеку, - доброта. - И при каждом слове он нежно целовал ее лицо: - Внимание. Семья. Безопасность.
     Он крепко сжимал ее в объятиях.
     - А мне нужен кто-нибудь, способный видеть реальность. Мне нужен кто-то, кто не даст мне годами барахтаться в жалости к себе, не замечая, что еще есть в жизни. Я представляю, что с тобой, если я даже почувствую тоску, ты меня лягнешь, прикажешь прекратить хандрить и подсунешь работу. Я не представляю, чтобы ты позволила кому-нибудь утонуть в собственной печали.
     - Все так прозвучало, будто я надсмотрщик на плантации.
     Весело смеясь, он прижал ее к себе еще теснее и потерся о нее всем телом.
     - Что мне еще сказать, чтобы убедить тебя, что я люблю тебя и хочу жениться именно на тебе?
     Кейл отодвинулась от него, держась на расстоянии вытянутых рук.
     - Я знаю, вы думаете, все так романтично. У нас все довольно... скоропалительно... ну ладно... произошло на сеновале, и вот вы начали думать, что это основа для совместной жизни. Но вы не можете на мне жениться. Я не гожусь в жены.
     - А что у тебя не так? - спросил он, но по его тону она сразу поняла, что он ее поддразнивает.
     - Я - это бизнес, вот что такое я. И большой бизнес. - Она перевела дыхание и нанесла смертельный удар, гарантирующий, что мужчина уйдет навсегда: - За последний год я заработала один миллион четыреста тысяч долларов, а в этом году, возможно, заработаю больше.
     Кейн еле сдержал улыбку и прижался губами к ее уху:
     - Отлично, любимая. Можно и на это прожить.
     Она оттолкнула его:
     - Да слушаешь ли ты меня, ковбой? Я не ваша обыкновенная маленькая домашняя хозяйка. Я не маленькая женушка, которая ждет не дождется вечером, когда ты вернешься. Я поглощена своим писательством так, что забываю поесть, и уж точно забуду, что должна приготовить муженьку мартини. Или ты пиво пьешь? И что это значит - что ты живешь в Нью-Йорке?
     - Я имел в виду, что я совсем не то, что ты обо мне думала. Я такой же ковбой, как ты цирковая артистка. Я имею дело с сырьевым рынком и с настоящими деньгами, а то, что ты заработала, - кот наплакал.
     Она уставилась на него, быстро моргая и слегка приоткрыв рот.
     - Продолжай, - сказал он, - признавайся во всем, что ты про себя знаешь. Не имеет значения, что ты скажешь, и не имеет значения, что ты сделаешь, - я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. В этом доме я куплю этаж, и я с малышами и их воспитательницей будем здесь жить, так что эта квартира у тебя останется только для твоего писательства и чтобы от нас отдохнуть. Все, что ты захочешь, у тебя будет.
     Она вспомнила множество причин, по которым не должна выходить замуж, и одна из них - она его ненавидит. Ну да, она ненавидит его так же, как ненавидит писать книги. С тех пор, как она с ним рассталась, она не способна ни о чем другом думать, кроме как о нем. Всякую минуту - бодрствовала она или спала - она думала о нем и его детях.
     - Я тебя ненавижу, - прошептала она, потому что совсем ослабела в его сильных руках.
     - Я знаю, - тоже прошептал он, - и я тебя не упрекаю. Но если ты проведешь со мной остаток жизни, может быть, я смогу сделать так, что ты изменишь свое мнение обо мне.
     Она не могла говорить из-за кома в горле, который душил ее. Услышав дверной звонок, она оттолкнула его, пытаясь удержаться от слез.
     - Мне...
     - Это, должно быть, мальчишки. Они хотели показать тебе новые книги и...
     - Джейми и Тод здесь? - В следующую секунду она уже бежала к двери квартиры.
     После секундной нерешительности дети облепили ее, и втроем они покатились по полу в холле. Через минуту к ним присоединился Кейн, и трое мужчин принялись щекотать Кейл.
     - Ответь мне, - попросил Кейн, - ответь мне немедленно!
     - Да, - сказала, хохоча Кейл. - Да, я выйду за тебя замуж!
     Одним движением Кейн отодвинул от Кейл сыновей и поднял ее.
     - Не знаю, почему я не распознал тебя в ту минуту, как только увидел...
     - Но не я, - прошептала она, - только не я...

Конец.