Мировая литература

Мировая литература Выпуск № 104 от 2004-05-11 Число подписчиков: 13    Стивен ХАНТЕР "СНАЙПЕР" Глава 19      Получивший недавно повышение детектив Леон Тиммонс напился и пребывал теперь в наипрекраснейшем расположении духа. У него все было хорошо, и жизнь казалась сплошным счастьем.      - Эй, Пайн, эй, черт... парень, мы... мы прокрутили это дело, а, не так ли?      Пайн фыркнул. Они сидели в ресторане "У Большого Сэма", в квартале Бурбон. На сцене колыхалась полногрудая девица. Пайну она напоминала кусок сырой говядины, качающийся на крюке в мясном магазине.      - Черт, - сказал Тиммонс, - черт, старина, крутая телка, а? Как тебе, Пайн?      - Да, крутая, - ответил Пайн, - круче просто не бывает.      - О-о-о!!! - выдохнул Тиммонс, и в его глазах вспыхнул огонь.      Пайн не спеша отхлебнул пива "Дикеи". Это была единственная вещь, которая нравилась ему в Новом Орлеане. Больше в этом городе его ничто не привлекало. Кто-то незаметно поставил перед Тиммонсом еще одну кружку пива.      - В чем дело? - повернулся он.      - Леон, дорогой, - сказал официант, - вон те джентльмены выражают тебе свою благодарность за то, что ты почти что убил человека, который чуть не убил президента, в общем...      Приветственным жестом Тиммонс поднял бокал с пивом в направлении своих почитателей, которые оказались группой дантистов из Дэйтона. Освещенные темно-красным светом ламп, они поаплодировали ему, подняв над головой руки, а потом снова стали посмеиваться над танцующей на сцене красоткой Бонни Клайд с длиннющей сигаретой в зубах.      - Ты настоящий герой, - сказал Пайн.      - Клянусь, ты прав. Знаешь, Пайн, ведь этот президент, черт, как его там... ну ладно, так вот, он должен пригласить меня в Белый дом. Он должен выписать мне пригласительный билет, и чтобы мое имя было написано им собственноручно и большими буквами прямо по всему билету. Как ты думаешь?      - Естественно, должен, - поддержал Пайн. - Ты же спас ему жизнь. Ведь это ты удержал Боба Ли Суэггера от следующего выстрела и чуть его не прихлопнул. Ведь ты чуть не грохнул самого Боба Снайпера!      - Да, ты прав, - сказал Тиммонс, который к этому времени уже окончательно поверил в то, что так все и было и что он действительно чуть не убил Боба. Поэтому он снова рассказал Пайну эту историю во всех мельчайших подробностях и, конечно, значительно все приукрасив. Пайн слушал со скучающим видом. Наконец Тиммонс выдал такую фразу:      - Знаешь, а ведь я бы мог стать полицейским года.      - Тебе стоит подумать о том, чтобы продать эту историю для киносценария.      - Здесь я тебя опередил, Пайн... У меня уже есть агент... в Голливуде. Очень большой человек. Мы заколотим с ним кучу бабок.      - Тебе не нужен никакой агент. Ты и так уже получил целый мешок денег.      - У меня не так много денег, как ты думаешь... - сказал Тиммонс. - И потом, денег никогда не бывает много, их все время мало.      - Да уж, - согласился Пайн.      Глаза Тиммонса снова вернулись к телу красотки Клайд. Он облизал губы. В эту минуту все его лицо выражало невероятное удовольствие.      - Думаю, ты смог бы снять себе эту девочку, - бросил Пайн. - Мне кажется, она будет неимоверно счастлива провести время в компании с героем-полицейским из Нового Орлеана, который почти что убил того человека, который чуть не убил президента, который... ну, короче, сам знаешь.      - Видимо, ты прав, - кивнул Тиммонс. Подозвав самоуверенным жестом управляющего, он быстро объяснил ему, что хочет.      - Все будет сделано, - ответил тот.      - О-о... сегодня, чувствую, будет жаркая ночка, - мечтательно протянул Тиммонс..      - Знойная девочка. Стены будут трястись так, что потолок в конце концов грохнется на пол, - заметил Пайн.      После того как красотка Клайд ушла со сцены и ей на смену вышла мисс Сюзи Кью с просто необъятной грудью, к ним снова подошел управляющий.      - 0'кей, все в порядке, - сказал он. - Она согласна и призналась, что делает это исключительно для сержантадетектива Тиммонса. Но, понимаете, она попросила об одном одолжении. У нее есть дружок, отвратительный ублюдок-негритос. Так вот, она хочет, чтобы вы были осторожны и сделали все очень тихо. Чтобы до Вена ничего не дошло и он не рассердился, потому что Бен ей голову оторвет, если поймает с другим мужчиной.      - 0'кей, - согласился Тиммонс. - Ну и как мы это устроим?      - Подходите к служебному входу ближе к полуночи. Этот негр работает пожарником, поэтому уходит на смену в одиннадцать тридцать. Там вы ее встретите, и она отведет вас к себе в комнату, где вы и протрете ей ее "запотевшее стеклышко". Она вам понравится, она всем нравится, только будьте осторожны.      - О, меня это так возбуждает... - воскликнул Тиммовс.      - Конечно, придется немножко подождать... - елейным голосом пропел управляющий, который весь казался каким-то скользким и напоминал прилизанную крысу с тонкими прямыми усами.      Итак, Пайн и Тиммонс продолжали ждать назначенного часа, изо всех сил стараясь прикончить все существующие запасы фирмы "Дикси Бруэри", а если это не удастся, то по крайней мере "работать" на пределе всю ночь. Они напоминали двух закадычных приятелей-моряков, которые ушли в море в 1960 году и сейчас впервые с тех пор сошла на берег Дорогостоящая и тщательно выполненная прическа Тиммонса, на фоне которой как-то странно выделялись его густые героические брови, блестела от лака. Он весь был в ожидании жаркой ночи. Пайн же все больше и больше погружался в собственные мысли. К полуночи Тиммонс был уже в стельку пьян. Пайн встал, показал на часы. Тиммонс послушно поднялся и, тяжело волоча ноги, поплелся за ним.      - Все в порядке, - хрипло сказал он.      - Ну что ж, тогда пойдем, малыш, - ответил Пайн и потащил его через узкий проход между столиками к выходу, на свежий воздух Бурбон-стрит.      На улице было полно народу, и вся эта круговерть создавала впечатление какой-то безудержной вечеринки в аду. Ученики колледжа из Оле Мисс, туристы с севера страны, множество матросов, несколько человек аристократического типа в ярких куртках и военные в форме цвета хаки в сопровождении своих бледных и почти бестелесных женщин. Курили практически все. Вверх и вниз по улице толпились очереди: некоторые стояли, чтобы попасть на стриптиз-шоу, некоторые - на транссексуальные представления, другие хотели купить в красочных сувенирных магазинах футболки на память, кто-то стремился прорваться в фешенебельный ресторан "У Антония и Арнауда". Несколько несчастных дам, оставшихся без кавалеров, печально смотрели с нависающих над улицей балконов на все это зрелище.      - Ну и что делать дальше? Куда теперь? - спросил Пайн, оглядываясь в этой суматохе. - Что-то мне ве верится, что я смогу пробраться через эту толпу, не зацепив какого-нибудь громадного негра.      - Пали тогда в него, - сказал Тиммонс, - нечего церемониться. Не бойся кого-нибудь огорчить. Может, это даже к лучшему - тогда для тебя освободится его подружка. Или ты хочешь протащиться с моей телкой, естественно, после того, как я кончу?      - А сколько ты будешь кончать? Секунд двадцать?      - Ха! Я смогу пялить эту кобылу хоть полночи!      - Ну хорошо, тогда я пас. Быть вторым, тем более после такого специалиста, как ты, - это не для меня.      Пробираясь через кипящую толпу, они наткнулись на матросов. Панн ненавидел их еще с армии, где для всех, кто служил в сухопутных войсках, просто полагалось ненавидеть матросов. Он почувствовал, что сейчас может влезть в драку. Ему так хотелось со всей силы ткнуть кулаком в одну из этих мерзких рож и посмотреть, как получивший удар рухнет на землю, отплевываясь зубами и кровью. Но вместо этого он продолжал двигаться вперед. Ночь была какой-то печальной. Полная луна освещала разрисованные пастелью здания квартала, и ее ровный свет наводил на грустные размышления. Это напомнило ему город в джунглях. Почти как в Сайгоне. Только вот желтолицых нет. Слишком много негров, толстых парней и милых девушек, много шума и движения, но желтомордых нет. Ему вдруг вспомнилось то смешанное ощущение войны, безумия и какого-то даже приподнятого настроения - ведь в любую минуту они могли все умереть, - которое охватило его, когда, наглотавшись амфетамина, их боевой отряд целый месяц, показавшийся им вечностью, сдерживал фронтовые атаки в проклятых джунглях Вьетнама. Охваченный меланхолией, Пайн грустно вздохнул. Казалось, сегодня здесь собрался весь город. Люди заполнили почти все узкие улицы и, разгоряченные спешкой и эмоциями, так и искали, с кем бы столкнуться. Но только не он. Сегодня Джек Пайн отличался от всех них, потому что у него было более серьезное дело.      Рядом с ним шел одержимый похотью Тиммонс. Говорили, что он мог прийти в любой публичный дом в Новом Орлеане и его бы с готовностью там обслужили по высшему разряду, но здесь было совсем другое - другие чувства, другие ощущения. Поэтому он весь буквально сгорал от страсти и нетерпения.      - Она очень знойная женщина, - снова заговорил он.      - Да, да, - согласился Пайн. - Ну и куда ты теперь прешься?      - Чуть-чуть вверх, потом направо, за самым рестораном надо повернуть налево и спуститься по переулку. Она выйдет через служебный ход, там, где танцплощадка.      - Да, ты классно знаешь этот город.      - Прилично знаю, я бы так сказал, - произнес Тиммонс, что-то напевая от нетерпения. Сейчас он чувствовал себя абсолютно счастливым.      Когда они прошли Бурбон, толпа стала редеть и рассеиваться. Здесь, в боковой части одной из улиц, они увидели небольшой проезд шириной с машину, который уходил в темноту между старыми обветшалыми зданиями. Когда они свернули в него, им в ноздри ударил запах мочи и гниющих отбросов.      Впереди замаячили какие-то фигуры; казалось, эти люди ссорились. Что там было точно, определить было трудно, но в общем это выглядело так, как будто большой чернокожий избивал маленькую белую женщину.      - О-о, - протянул Пайн, - я уверен, что тут совершается преступление. Посмотри.      - Вот дерьмо, - сказал Тиммонс. Он засунул руку под мышку и вытащил из кобуры знаменитую беретту. Двигаясь вперед развязной полицейской походкой, он заорал:      - Руки вверх! Полиция! Ну ты, черная скотина, прекрати немедленно!      Пайн смотрел, как глупо спешит вперед Тиммонс, и не испытывал ни сожаления, ни печали, потому что в душе он питал к этому человеку только глубокое омерзение. Парочка распалась, и теперь они уже поодиночке смотрели на человека, который спешил к ним с пистолетом в руке.      - Черт тебя побери! Я же сказал, прекрати, - заорал Тиммонс.      Он выстрелил в воздух и еще решительней направился вперед, немного удивленный тем, что чернокожий не убежал, как это обычно бывало. Заметив, что у негра неизвестно откуда в руке вдруг тоже появился пистолет, Тиммонс на секунду остановился.      - Ну-ка пре... - начал было Тиммонс, но в это мгновение первая пуля попала ему в горло, а через секунду вторая - точно под левый глаз. Это были пули 25-го калибра, выпущенные из какого-то полуигрушечного пистолета, из которого нельзя было вести прицельный огонь более чем на десять футов. Но между ними было семь.      Тиммонс умер, схватившись за маленькую ранку на лице, из которой, как из прорвавшейся канализационной трубы, хлестала кровь.      Задержавшись только на секунду - чтобы перемигнуться с Пайном, - чернокожий сразу же скрылся. Все прошло точно по плану. Это был Морган Стэйт, по крайней мере так его называли в группе. Он был правой рукой Пайна, прекрасно стрелял и имел за плечами немалый опыт хладнокровных убийств в подобных ситуациях. В таких делах он был незаменимым человеком. Сейчас его здесь уже не было. Туристка, к которой он приставал, как и было предусмотрено заранее, стала кричать и плакать, как бы от побоев и вида крови, хотя на ней не было ни единой царапины. По плану она должна была изображать невинную жертву и быть свидетельницей всего произошедшего. Главное - чтобы был свидетель.      Завизжали сирены, и уже через несколько минут в переулок влетела первая полицейская машина. Пайн незаметно растворился в темноте.      Она скупила все журналы, все газеты и вообще все, что только можно было найти из прессы в Ахо, не привлекая к себе внимания.      Через десять минут чтения Боб наткнулся на заметку о смерти Майка. "Странно, что такого рода информация попала в официальные сообщения", - подумал он.      Боб медленно отложил журнал в сторону и задумчиво уставился в окно. До самого горизонта лежала освещенная ярким светом пустыня, над ней висело раскаленное небо, которое приковывало взгляд своей бесконечностью.      Он так и просидел большую часть утра, размышляя над тем, кто же мог убить Майка. Он пришел к выводу, что это мог сделать только один человек. Естественно, для того, чтобы взять его винтовку из трейлера, им надо было убить Майка. Майк ни за что не пустил бы их внутрь. Что бы ни случилось, он бы стоял до последнего, а если бы они попытались его отравить, то могли бы остаться нежелательные следы или какие-нибудь другие улики.      Он прочитал предложение еще раз:      "Вполне очевидно, что, зная о том, что он не сможет вернуться после своего "подвига" домой и позаботиться о собаке, Суэггер выстрелил животному в голову патроном 12-го калибра, а затем похоронил его в небольшой могиле".      "Ладно, - подумал он, - жалеть будем потом, а сейчас надо действовать".      Но боль утраты не отпускала его. Он чувствовал, что в глубине души у него еще теплится какая-то глупая надежда на то, что когда-нибудь он вернется домой и старый Майк, с радостным визгом бросившись ему навстречу, вскинет на него свои грязные передние лапы и, счастливый от того, что вернулся его хозяин, будет преданно заглядывать ему в глаза и лизать в щеки.      "Ладно, - снова подумал он, - ты убил моего пса. Теперь пришла твоя очередь платить по счету".      Он не спеша прочитал все статьи, которые только могла найти Джули. Он прочитал их не торопясь, с начала до конца, несколько раз. Лицо его не выражало никаких эмоций. Он закрыл глаза и увидел себя голым. Его препарировали, разобрали по косточкам и вывернули наизнанку. Для них он был не более чем игрушкой. Каждый считал своим долгом высказать свою теорию, идею, замечание или просто мнение по поводу его поступка. Он понял, что ничего личного у него больше нет. У него забрали его собственное "я", и теперь это "я" навсегда перестало существовать.      Они были правы, но... как они ужасно заблуждались! Они все пытались разглядеть его настоящее лицо, а видели лишь отражение в кривом зеркале.      "Полученный Суэггером крест "За службу в ВМС" свидетельствует о его агрессивности и безрассудном желании убивать. И одно только это могло служить предостережением' о возможности трагических событий, произошедших первого марта", - писал "Тайм".      Это была вторая высшая награда в стране. Тогда, в долине Ан-Лок, он спас сотни жизней, а теперь они выставляют его как преступника.      "Жестокость вообще была присуща всему семейству Суэггеров. Отец Боба, Орл Суэггер, однажды утром уничтожил три пулеметных расчета. Это было во время его службы на "Айво Джима". Затем он вернулся к такому же образу жизни в подразделениях по обеспечению законности, где постоянно участвовал в жестоких столкновениях, кульминацией которых стала кровавая перестрелка, в которой он убил двух человек, но и сам тоже был смертельно ранен на 67-й магистрали возле Форт-Смита".      Они не обошли стороной даже его отца, который честно выполнял свой долг перед страной и штатом, превратив его в какого-то помешанного на убийствах маньяка. О том, что за Джимми и Боба Пайя его отец в тот трагический вечер отдал собственную жизнь и тем самым спас жизни многих других людей, не говорилось ни слова.      Еще одна статья была посвящена его тяжбе с журналом "Месенери", который поместил на своей обложке его фотографию с надписью о том, что он самый опасный человек в Америке. В ней рассказывалось, как хитрая старая лиса Сэм Винсент выудил из их карманов тридцать тысяч долларов, тем самым громогласно предупредив все остальные имеющие отношение к оружию издания о том, чтобы они воздержались от подобных поступков. В конце статьи "Тайм" сухо ставил точку: "Весьма сомнительно, что сегодня Суэггер выиграл бы свое дело".      Прочитав все это, он покачал головой, думая, какими всетаки извращенными могут быть люди. Какие они непостоянные. Откуда они такие взялись? Что их сделало такими? Откуда они узнали все эти подробности? Откуда они вообще все это взяли? Неужели есть такая школа, которая всему этому учит? Кто, черт побери, дал им право склонять вдоль и поперек чужую жизнь и обсасывать все ее подробности так, как им хочется? Ничего не упустили, везде засунули свой нос. Сфотографировали все внутри его трейлера. Пролистали все его книги, удивленно заметив при этом, что среди пороха, гильз и патронов, среди классических изданий по стрельбе и устройству винтовок обнаружились Сассун, Оуэн и Грейвс. Но и здесь они оговорились: в сборниках якобы была поэзия, посвященная только военной тематике. На фотографии был изображен его стеллаж для винтовок, где каждая винтовка стояла на своем месте, почищенная и смазанная. Репортеры выразили недоумение и разочарование по поводу того, что среди них они не обнаружили, как они их назвали, "штурмовых винтовок". В диаграмме была представлена дальность стрельбы его основной винтовки. В мельчайших подробностях были разобраны две его победы по стрельбе в соревнованиях, проводившихся в Арканзасе. Ниже он увидел схематическое изображение того выстрела, который, как считалось, он сделал в Новом Орлеане из дома номер 415 по улице Святой Анны возле парка Луи Армстронга. Оно было разбито на участки и проанализировано. В мельчайших подробностях давались физические и баллистические характеристики полета пули, ее траектория была разбита пунктирными линиями на квадратики до того крестика, который обозначал столкновение пули с целью. Все выглядело убедительно, но все это было чушью. Он еще раз просмотрел кадры кинопленки, на которых были запечатлены поэтапно восхождение на подиум, падение и неподвижное тело того человека, которого, как считалось, он убил, хотя в действительности он никогда в своей жизни даже не слышал об этом архиепископе. Целостность и завершенность картины поразили его. Все было прекрасно продумано и великолепно исполнено, но хуже всего было то, что они сумели его разгадать.      Не те паршивые репортеры, которые ни черта во всем этом не понимали, а другие - люди из ЦРУ. И уже не имело значения, кто они и что из себя представляют. Они знали его изнутри. Причем иногда даже казалось, что они либо прожили его жизнь, либо думали его головой.      - Ты выглядишь ужасно измученным, - сказала Джули.      - Эти люди узнали обо мне слишком много, - признался он. - Меня порой просто пугает, сколько они знают. Они сумели понять, как я думаю...      Он снова мысленно вернулся к тому моменту, когда эти подонки пришли к нему и он не смог им отказать. Этот русский снайпер Соларатов, как он теперь понимал, скорее всего, вообще не существовал. Да, прекрасно сработано. Они знали все его чувства и мысли и без труда подцепили на крючок.      Потом из "Ньюсуик" он узнал, что тот человек, которому он свалился на голову на улице Святой Анны, был Ником Мемфисом из ФБР!      В этом имени Бобу почудилось что-то очень знакомое, с чем он совсем недавно сталкивался. Мемфис... Мемфис... где он мог слышать это имя раньше? Оно не давало ему покоя, мучая его воображение и память, пока он наконец не вспомнил все до мельчайших подробностей: Мемфис была фамилия того парня, который в Талсе промахнулся, стреляя в грабителя банка, и попал в спину девушке. Боб должен был повторить его выстрел, он даже прослушал пленку с записью того, что тогда произошло в Талсе, и узнал, почему Мемфис допустил такую грубую ошибку. Боб вспомнил свой точный выстрел и то, как эти парни изображали восторг, дурача его своими штучками из липового "Экьютека".      Интересно, был ли Мемфис задействован в этой операции? Боб вновь увидел ошеломленное, изумленное выражение его широкого лица, круглые глаза, еще не успевшие испугаться от неожиданности, то, как легко выскользнул из кобуры 10-миллиметровый "смит", когда он бросил его на землю, и как сам он тогда с пистолетом в руке в нерешительности какую-то долю секунды замешкался над поверженным фэбээровцем. Если бы он был из тех, кого теперь Боб просто называл одним словом "они", то тогда, по предположениям Боба, Ник Мемфис был бы готов к его появлению и ждал бы его совсем в другом месте. Кроме того, он ни за что не оставил бы свою машину незапертой, да еще с ключами в замке зажигания. Здесь же была его фотография на фоне здания местного управления ФБР в Новом Орлеане. Под ней была подпись, которая гласила: "Агент Мемфис, потеряв работу, спешит к машине". Да, это был именно он, явно расстроенный и взволнованный, на этот раз с каким-то стыдливым выражением на лице.      "Да, ты вляпался по уши, ничего не скажешь, а они постараются окунуть тебя в это дерьмо с головой, после чего спокойно умоют руки. Ты влип, пожалуй, не меньше, чем я", - подумал Боб.      Он стал читать дальше, стараясь найти ответы на свои вопросы. Но повсюду были только вопросы. Глава 20      "Ну вот я и в Арканзасе!" - подумал Ник.      Он сидел во временно образованном участке в Мене, штат Арканзас, который размещался в отеле "Холидэй", и разгребал целое море бумаг, связанных с перемещением из Нового Орлеана в графство Полк оперативной группы. При этом он не слишком расстраивался по поводу недавней смерти Леона Тиммонса, убитого грабителем в Новом Орлеане в темном переулке два дня назад. Ему было стыдно, что смерть Тиммонса была ему в какой-то степени даже приятна, и он хотел, чтобы броские заголовки типа "ГЕРОЙ-ПОЛИЦЕИСКИЙ СРАЖЕН ПУЛЕЙ НЕИЗВЕСТНОГО БАНДИТА" побыстрее закончились, потому что его собственная некомпетентность была составной частью всех этих историй.      - Слушай, Ник, может, это ты укокошил бедолагу Тиммонса в Новом Орлеане? - как всегда, с иронией спросил Хэп Фенкл. - Знаешь, накрасил лицо черной ваксой, взял маленький, незаметный пистолетик и - пиф-паф?      Все рассмеялись, потому что никто не сожалел о смерти Тиммонса, причинившего Бюро столько неприятностей.      Ник грустно улыбнулся и ничего не ответил; он чувствовал, что необратимо уже превратился в общего козла отпущения и стал постоянным объектом для шуточек. Вдалеке за окном в мягких лучах послеполуденного солнца убегали к границам Оклахомы нахмурившиеся зеленые горы Уошито. Он вернулся к своему документу, который был свидетельским показанием, доставленным из полицейского управления штата Нью-Мексико. Какой-то мототехник сообщал, что видел Боба Снайпера за рулем "мерседеса" 86-го года выпуска. Сам Боб, по словам техника, был громадных размеров и со страшным лицом. Это был общий для всех докладов элемент: все почему-то считали, что Боб был настолько наглым и самоуверенным, что мог позволить себе спокойно разъезжать по дорогам при дневном свете. Эти люди смешивали в одну кучу свое собственное представление о Бобе и те факты, которые они черпали из прессы. В результате же получались иногда совершенно нелепые вещи.      На всю комнату зазвонил телефон, и кто-то поднял трубку.      - Эй, Ник, это тебя. Ник подошел к телефону:      - Ник Мемфис слушает.      - Ник, это Уолли Дивер.      Ник почувствовал, что сердце в груди забилось чуть быстрее:      - Привет, Уолли, как твои дела? Ты получил фотографии?      - Да-а... - протянул Уолли, и Нику не понравилась какаято новая интонация, появившаяся в его голосе.      - Это что, не он? - быстро спросил Ник. - Я имею в виду... не тот человек, с которым ты разговаривал в Картахене? Разве это не Эдуарде Ланцман из Национальной полиции Сальвадора?      - Черт, Ник. Тут такая дьявольски неприятная вещь. Мне жаль, что я не могу это хоть как-то объяснить... Я не могу рассказать тебе... но... я нe знаю... Я виделся с Эдуарде только один раз на этой встрече, которая длилась всего день или два. Многие знакомились на обеде, уже достаточно выпив... поэтому я не могу сказать, что знаю его хорошо. Мы просто обменялись визитками, ну, ты знаешь, полицейские всегда так делают. Ну, а эти фотографии...      - Что?      - Ник, смерть... она никого не щадит. Может быть, это и он, а может, и нет. Все может быть. Вероятность всегда сохраняется... Может быть, да... Но... может, нет. А фото на паспорте?      - Там он не совсем похож на себя.      - А что с побочными уликами?      - Ничего. Он нигде не числится, нигде не проходит, по крайней мере в тех источниках, до которых мы можем добраться. Ты же знаешь, что у меня нет денег, чтобы съездить туда разобраться. Сальвадорцы сообщают, что вообще его не знают. Плюс еще все запросы делаются через наши официальные каналы, то есть через госдепартамент, в котором слишком много лентяев и лжецов.      - Да, именно поэтому я оттуда и свалил. Ник. Слишком много лжецов. Послушай, Ник, честно говоря, эта старая дохлятина не проходит ни по каким каналам. По совести... я, видимо... не смогу встать перед большим жюри и...      - Хорошо, я понял.      - Ну и прекрасно.      - Но скажи мне только одну вещь: могло случиться так, что это был именно он? Ну хоть как-то это мог быть он? Без всяких, только для меня.      - Да, Ник, да. Мог быть.      - Спасибо, Уолли.      - Но только знаешь. Ник, я не советую тебе раздувать это дело.      - Конечно, - ответил Ник, - не буду. Но он понял, что уже не сможет отказаться от своей затеи.      Она сидела рядом и накладывала ему новые бинты.      - Вы, наверное, незаурядный человек, сержант Суэггер. Мне иногда кажется, что на земле нет такого оружия, которое бы не испробовали на вашей шкуре. Вряд ли кто еще смог бы пережить все это.      - Да, меня немножко пощекотали, мэм.      - Я насчитала... э-э, четыре пулевых ранения. Это, наверное, старые раны. А вот эти две раны - новые. Сколько же на вас всего таких отметок? Пять? Шесть? Семь? Вы напоминаете мне кусок швейцарского сыра, сержант.      - Я был ранен всего три раза. Дважды - в первый свой приезд во Вьетнам, ни разу - во второй, и третье ранение я получил во время своего третьего, последнего, пребывания во Вьетнаме. Оно было самым тяжелым. Пуля попала в бедро и превратила его в щепки. Мне склеили его каким-то чудом. Даже не знаю, как им это удалось. Я уже думал, что всю оставшуюся жизнь буду прикован к инвалидной коляске. А вот эта старая дырка - это не от пули.      - А от чего?      - Вы даже не поверите: это от карниза для занавесок.      - О, это уже новое оружие. Его применила, мне кажется, ваша жена. Клянусь, вы дали ей для этого достаточно поводов.      Он рассмеялся:      - Моя тетя. Сестра моей матери. Добрая женщина. Я помогал ей как-то по хозяйству на ферме. Это было в 1954 году. Мне было тогда восемь лет. Тетя вешала занавески в комнате. Внезапно она потеряла равновесие и, падая, воткнула карниз прямо мне в бок. Больно почти не было. Крови было много, а вот боли совсем не чувствовалось.      - Да, я это уже поняла.      - Это произошло как раз перед смертью моего отца. Где-то за год. Помню, это был для нас очень счастливый год... Позвольте мне вас спросить, как вы думаете, сколько еще времени я проваляюсь, прежде чем смогу встать на ноги? Чем дольше я здесь нахожусь, тем больше навлекаю на вас неприятностей.      - Думаю, недели две-три. Не беспокойтесь. Соседи уже не раз видели живущих здесь мужчин. Я многим нравлюсь в этом квартале, но живу как-то все равно сама по себе.      Он грустно кивнул головой. Эта фраза ему явно не понравилась, но он изо всех сил старался показать, что все это его совсем не касается.      - Ну и как долго вы вот так были?..      - В смысле? - поинтересовался Боб.      - Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Не прикидывайтесь! Я имею в виду женщин. Когда вы последний раз были с женщиной? Женским полом!      - А-а, это! Не помню.      - Месяц? Год? Десять лет?      - Ну, не десять лет. Может быть, чуть больше года. Правда, я не уверен.      - И вы так легко могли без этого обходиться?      - У меня были другие дела, которым я уделял больше внимания, чем этому.      - Я вам не верю.      Он на минуту задумался, оценивая ее слова.      - Я не нарываюсь на комплименты, но говорят же: "Будь проще, проще..."      - Энн Ландерс?      - Нет, - ответил он, - это сказал старик Тороу из Вальдена. Он тоже, как и я, жил и бродил по этому свету в одиночестве. Вот так. Я тоже хотел жить проще. Никаких желаний, никаких беспокойств, никакого сексуального голодания. Только винтовки. Теперь я понимаю, что это было полным сумасшествием с моей стороны.      - Итак, вы уединились и стали Генри Тороу, но уже не из Вальдена, а из Арканзаса? - спросила Джули.      - Когда у меня в руках была винтовка, я чувствовал себя прекрасно. Я всегда любил винтовки. Поэтому я решил жить таким образом, чтобы винтовки составляли основу моей жизни и были единственным, в чем бы я нуждался. И я должен сказать, что в общем жил неплохо.      - И вы были счастливы в своем трейлере там, в горах, без людей и общения?      - Тогда я этого не понимал. Теперь, видимо, я понимаю. Меня вырастили, воспитали, а потом приучили к тому, чтобы я не думал о том, как я себя чувствую.      Шел третий день с тех пор, как он пришел в себя. На землю опускались сумерки, и солнце заполняло комнату золотистооранжевыми переливами мягкого света. Он был настолько нежный и плавный, что все предметы, на которые он падал, приобретали какой-то необыкновенный, даже можно сказать волшебный, оттенок. В лучах этого ровного света ее серьезное лицо казалось еще более красивым. Ему нравилось то, что она своим поведением как бы невзначай, мягко и в то же время лукаво заставляла его почувствовать, каким беззащитным он сейчас выглядел. Казалось, ей нравилось выступать по отношению к нему ангелом-хранителем, и ее глаза настолько сильно излучали это чувство, что он не мог долго выдерживать ее пристального, настойчивого взгляда и, вместо того чтобы смотреть ей в глаза, смотрел в раскрытое окно, туда, где на самом краю земли острые, как зубы старого злого медведя, горы упирались своими вершинами в голубое небо. Он вспомнил, как смотрел на ее фотографию там, в джунглях Вьетнама. Донни всегда носил ее с собой.      - Почему такие люди, как вы, всегда стремятся остаться в одиночестве? - спросила она. - Почему вы хотите быть такими независимыми и сами выдумываете ситуации, в которых могли бы один на один пойти против всех, чтобы еще раз доказать, какие вы умные, сильные и храбрые?      Боб ничего не ответил.      - Неужели вы не понимаете, что этим вы ужасно мучаете нас, - продолжала она, - нас, женщин? Потому что все остальные нормальные мужчины безумно хотят быть похожими на вас. Они узнают о вас из всевозможных кинофильмов и боевиков, а потом начинают вести себя так же, как и вы, проникаясь вашей манерой поведения и вашими привычками; все это напоминает хемингуэевский стоицизм. Они пытаются создать себя по вашему образу и подобию, но у них просто кишка тонка, им не хватает вашего упорства, вашей силы воли и вашего характера. Поэтому они просто ерепенятся, когда видят вас, и делают вид, что они такие же, как и вы, а мы, женщины, из-за этого постоянно их теряем. Знаете ли вы, что Донни всю свою жизнь был просто-напросто трусишкой? Он был очень пугливый. Он был совсем не герой, но он верил в вас.      - Не важно, что он был пугливый. Он делал свою работу. Вот и все. Это делало его настоящим мужчиной. И он всегда был настоящим мужчиной.      - Я бы предпочла иметь рядом более слабовольного мужчину, но который был бы жив и мог бы со мной спать в постели, который был бы отцом тех детей, которых у меня никогда не было и теперь уже, вероятно, никогда не будет. То, что он был настоящим мужчиной, ничего хорошего мне не принесло. Это точно такая же степень сумасшествия, как и та, которая заставляет бедных индейских юношей кастрировать друг друга в их национальный праздник. Ну и какую радость, спрашивается, они от этого получают в своей дальнейшей жизни?      - Это невозможно объяснить, - сказал Боб. - Да, мэм, это может быть просто глупостью и, возможно, не имеет никакого смысла. Но, во-первых, меня учили не причинять боль никому, кроме тех, кто причиняет боль мне и моим близким, - я так воспитан. И во-вторых, я просто выполняю свой долг так, как я его понимаю. Если я придерживаюсь этих двух принципов, то у меня, как правило, не бывает никаких проблем.      Наступило такое глубокое молчание, что можно было подумать, что это последняя секунда жизни перед взрывом атомной бомбы, которая окончательно уничтожит жизнь на всей планете. Но вместо взрыва атомной бомбы за железными стенами трейлера раздался крик ребенка.      На ее лице застыло какое-то непонятное ему выражение, в глазах появилось совсем незнакомое, новое выражение, которого он никогда раньше не видел. Это была боль.      - И знаете, весь парадокс в том, что никого из нас не интересует такой тип мужчины, я имею в виду тот тип мужчин, которым хотите быть вы. Нам нужен тот, кто никогда не уйдет, не оставит нас в одиночестве и утром, когда мы проснемся и откроем глаза, будет рядом. Который будет стричь траву на газончике, приносить домой зарплату... Да, именно такой мужчина... Я понимаю, как смешно все это сейчас звучит... - призналась она, и вместе с этой фразой неожиданно прорвалась наружу вся ее боль. - Вы приходите... и я помогаю вам, выхаживаю вас, забочусь о вас, прячу вашу машину и собираю на свою голову массу неприятностей, из которых никогда уже, наверное, не выберусь, у меня теперь никогда не будет нормальной жизни... а вам все равно. Вам, видите ли, надо идти. И быть настоящим мужчиной.      Спустя некоторое время Боб сказал: - Я бы ни за что не пришел сюда, если бы меня не вынудили обстоятельства. Но еще я пришел сюда потому, что хотел прийти. Давным-давно, во Вьетнаме, когда Донни показывал мне фотографию своей юной жены, случались моменты, когда я начинал ненавидеть его за то, что его ждала такая красивая женщина. Какая-то часть моей души страстно желала, чтобы вы принадлежали не ему, а мне. Но все это прошло, когда я увидел, какой он отличный парень, и понял, что он заслуживает в этом мире самого-самого лучшего. Теперь я вижу, что у него это было.      Она прикоснулась к нему. Уже долгие годы ни одна женщина - не касалась его так, чтобы в этом прикосновении чувствовалось ее желание. Скорее всего, так, как она, его еще не касалась вообще ни одна женщина. О, сколько лет прошло!      - Чего вы от меня хотите, сержант? - спросила она.      - Не знаю, - ответил он. - Возвращаться в прошлое всегда так больно и трудно... Хотя, должен признаться, я все эти долгие годы думал о той прекрасной женщине, которая ждала Донни Фенна.      - Поэтому вы мне и писали все это время?      - Думаю, да. А вы просто брали и отсылали письма назад, даже не распечатав.      - Я знала, что если я их открою, то погибну.      - А сейчас вы не погибли?      - Нет, по крайней мере, я думаю, что нет. Я знаю, на что я иду. Остановиться я уже не в силах. Этот путь, скорее всего, приведет меня к катастрофе, но у меня нет никакого желания что-нибудь изменить.      Он прижал ее к себе. Поцелуй принес небывалое ощущение блаженства. Он почувствовал, что куда-то летит, все дальше и дальше, растворяясь в тепле, истоме и целительном счастье. Бобу казалось, что это волшебное состояние будет длиться всегда, до тех пор, пока он не умрет. Он был буквально сокрушен этим гигантским потоком наслаждения. В ней все доставляло наслаждение. Она сама была сплошным наслаждением. Он никогда не мог себе представить, что женщина может быть такой великолепной. В завершение всего, как гигантский взрыв, который невозможно скрыть и невозможно остановить, наступил оргазм. Он вывернул Боба наизнанку и закончился серией опустошающих спазмов. Он летел по направлению к твердой земле, падая сквозь этажи, задерживаясь на каждом из них на долю секунды и падая на следующий, а потом еще на следующий, и так бесконечно. Он все летел и летел, удивляясь тому, как далеко он оторвался от самого себя.      - О Боже! - произнес он.      - О Боже мой! - сказала она.      Шли дни. Днем она дежурила в больнице, и в это время он оставался в трейлере один, читая то, что она приносила ему каждый раз после посещения семи книжных магазинов и газетных киосков в Тусоне. Он просил ее покупать все, и она так и делала. Он читал. Сначала события двухнедельной давности, потом - трех-, четырех-... Он прочитал о покушении на Кеннеди и обо всех других знаменитых покушениях на президентов. При этом он делал какие-то заметки и записи, стараясь проанализировать прочитанное и выделить из всей этой массы информации главное.      Когда он узнал, что герой-полицейский из Нового Орлеана Леон Тиммонс был убит в одной из этих глупых, бессмысленных стычек в густонаселенных городах, причем, как сообщалось, был убит грабителем и насильником в тот момент, когда пытался предотвратить совершение преступления, это абсолютно его не удивило. Он просто глубоко вздохнул. Тиммонс был обречен и, естественно, должен был умереть. Эти люди постепенно заметали следы, не оставляя официальным представителям власти никакого шанса даже заподозрить их в чем-то, не говоря уже о том, чтобы узнать о существовании их организации.      Это были профессионалы. Теперь Бобу уже незачем было ехать в Новый Орлеан - там ему нечего делать. Но куда?.. Этого он еще не звал.      Однажды вечером "Эн-би-си" показала специальный выпуск, посвященный событиям в Новом Орлеане. Он записал всю передачу на ее видеомагнитофон, делая при этом кое-какие пометки. Потом он просматривал кассету снова и снова: все эти диаграммы, интервью и предположения. Но особенное внимание он уделил тому ужасному моменту, когда пуля со страшным визгом вылетела неизвестно откуда и, казалось, сбила президента с ног, хотя в действительности его просто увлекла за собой сила падения другого человека, архиепископа Роберто Лопеза, который упал на президента, когда пуля разорвалась у него в голове, разбрызгав мозги и кровь в разные стороны.      Боб подумал, что это был превосходный выстрел. До этого проклятого купола собора более "ысячи двухсот ярдов, каким бы хорошим ни был прицел, фигура все равно выглядит расплывчато, угол выстрела необычайно сложен. Учесть надо было слишком много обстоятельств, и тот, кто стрелял, учел их все.      "Вот это да, - подумал Боб, - классная работа!" Такой выстрел могли бы сделать всего пять или шесть человек в мире, причем любой из них рисковал бы достаточно сильно. Боб понял, что этот стрелок был одним из них. К тому же он был именно тем ключиком, которым Боб смог бы открыть потайную дверцу.      Весь этот план, тщательно продуманное оболванивание и обольщение Боба, манипуляции, увертки, отговорки - все это имело смысл лишь при наличии абсолютной уверенности в том, что этот стрелок сможет сделать точный выстрел.      "Отличный выстрел", - подумал Боб. Он думал о том человеке, который сидел тогда под куполом собора перед прикрытыми ставнями и спокойно ждал своей минуты. "Смог бы я сделать такой же выстрел?" - подумал он.      В этом он не был уверен, потому что такое мастерство было как раз на самой грани его собственных возможностей. Кто бы это ни был, он все равно был великим стрелком.      Бобу припомнились те отличные патроны 308-го калибра так называемой фирмы "Экьютек", которые они показали ему в Мэриленде, когда так долго и упорно водили за нос. Это были очень дорогие патроны, выполненные с большой точностью и знанием дела. Все, что касается "Экьютека", естественно, было ложью, но патроны были настоящие. Тот, кто их делал, знал, как надо собирать гильзу, порох, пулю и капсюль в целый патрон, чтобы он соответствовал мировому стандарту и обладал высокой точностью при стрельбе на большие расстояния. Это знали немногие: производство таких патронов требовало невероятно тонкой обработки и терпения; нужны были специальные станки для выполнения некоторых высокоточных операций; затворы должны были ходить внутри винтовок как часы, а стволы так отполированы и выверены, что скорей напоминали бы бриллианты, чем оружие. Тот, кто делал такие патроны, входил в элиту стрелков мирового класса. То есть не больше двадцати человек в мире знали, как это делать.      Теперь винтовка. Где можно взять такую винтовку, у которой бы при стрельбе на тысячу двести ярдов 200-грановой пулей 30-го калибра отклонение составило бы не более четырех дюймов? То есть можно говорить о вертикальном отклонении в 333 минуты на каждые полмили. Он знал только одного оружейного мастера, который мог бы сделать винтовку, способную на такие чудеса; но для кого? Потом он вспомнил ту 70-ю модель, из которой стрелял в последний день на стрельбище .Экьютека", когда ему пришлось повторить приблизительно такой же выстрел, каким был убит Донни. Это была винтовка с таким жестким и твердым прикладом, что создавалось впечатление, будто тот сделан из пластика, а не из дерева; затвор ходил так гладко, а спуск курка был настолько плавным, что, казалось, достаточно было неосторожного выдоха, чтобы винтовка выстрелила сама.      Он вспомнил ее номер - 100 000. Это была именно такая винтовка. Из всех 70-х моделей винчестеров было всего лишь две или три... или, максимум, четыре винтовки на миллион, которые были бы сделаны на таком высоком уровне качества.      Кто мог владеть такой винтовкой? Потом он вдруг вспомнил, что кто-то там, на стрельбище, сказал ему, что хозяин этой винтовки выиграл с ней чемпионат страны по стрельбе на тысячу ярдов.      Чем больше он думал над этой проблемой, тем больше его волновал один неразрешимый вопрос, который постоянно ускользал от него и никак не поддавался разгадке. Он единственный не вписывался в построенную схему. Это была пуля.      Если они собирались убрать только архиепископа, то они должны были знать, что полиция найдет пулю. Пуля имеет отпечатки ствола, из которого она была выстрелена. И эти отпечатки являются такой же неотъемлемой частью характеристики пули и ствола, как отпечатки пальцев у человека. Предугадать то, что пуля попадет в гвоздь и расплющится до неузнаваемости, они не могли. Это был один шанс из тысячи.      Почему их это не волновало? Ведь это могло свести на нет всю операцию и провалить их план. Если бы пуля оказалась несоответствующей стволу винтовки Боба, то все тщательно возведенное здание подделки рушилось. Как-то же они все- таки умудрились найти способ справиться с этой проблемой, и он с ней справился.      "Пуля", - подумал Боб.      Тайна этой загадочной пули волновала его так же, как в свое время взволновало всех знаменитое покушение на Кеннеди, когда пуля размером 6,5 мм прошла через тело одного человека, потом через грудь другого, пробив ему при этом еще и кисть, и после всего этого на ней все равно нашли не подлежащие сомнению отпечатки ствола винтовки Ли Харви Освальда.      Что-то общее было в обоих этих случаях...      "У них были пули, - подумал он. - У них были пули от моей винтовки".      Он сам отдал им шестьдесят четыре пули, которые выпустил из своей винтовки во время стрельбы по мишеням на стрельбище "Экьютека" в Мэриленде.      Он откинулся на спину.      - Боб...      - Тс-с-с...      - Боб, что э...      Он взял ее за руку, чтобы успокоиться.      Постепенно все прошло.      - Черт побери.      - Что?      - Я же сам...      И тут ему в голову пришла невероятная мысль. Да, это вполне могло быть. Он еще ни разу не слышал, чтобы кто-то прибегал к этому способу, потому что, наверное, ни у кого не было в этом надобности, но... это вполне могло быть. Уже выстреленную пулю 308-го калибра просто выкапывают из песка целой и невредимой, со следами отпечатков ствола и в то же время с теми же самыми баллистическими характеристиками, как и у новой пули. Пулю 308-го калибра можно заново вставить в гильзу магнума "Эйч энд Эйч" 300-го калибра, которая немного больше по размерам и имеет больший объем для пороха, а следовательно, и большую дальность полета пули. Но на этой чертовой пуле как-то надо было сохранить следы другого ствола. Это сбивало Боба с толку до тех пор, пока он не вспомнил один старый способ под названием "бумажный лоскуток", благодаря которому можно сохранить отпечатки ствола. Пуля заворачивается во влажную бумагу перед тем, как ее вставить в гильзу, при этом бумага играет роль защитного покрытия. Проблема остается лишь в том, чтобы найти винтовку с чуть большим стволом, где-то 318-го калибра. Но и это было не сложно, на винтовке можно было просто заменить "родной" ствол на нужный и заново выстрелить пулей Боба. "Бумажный лоскуток" не меняет баллистических характеристик, а когда происходит выстрел, бумага просто сгорает в атмосфере. Таким образом пуля Боба, выстреленная из другой винтовки, сделала свое ужасное дело.      "О, ты действительно гений, - подумал о нем Боб, - но... если ты такой умный, то почему именно я должен был рыскать как пес и вынюхивать все это для тебя? Меня привезли туда не просто как подставку; я действительно все это продумал, осмотрел все города и спланировал операцию. Но почему? Почему ты не мог этого сделать? Почему ты не мог объехать все эти города сам и увидеть то же самое, что увидел я?"      В один из дней, приведя в порядок отросшую за время болезни бороду и надев солнцезащитные очки, Боб поехал в Тусон, чтобы зайти в старый оружейный магазинчик в мексиканском районе города. Даже не посмотрев на висевшие на стене винтовки, он сразу же прошел в глубь магазина, к полке, на которой, как обычно во всех оружейных магазинах, лежала большая стопка старых журналов, посвященных оружию: "Ганс энд аммо", "Шутинг тайме" и "Америкэн райфлмен". Все эти журналы были ему практически не нужны, потому что в них были в основном картинки и фотографии новых винтовок. Но здесь был еще один журнал, который мог быть ему действительно полезен, - "Экьюрэси шутинг", в котором были данные о соревнованиях, об особенностях стендовой стрельбы и о скучных и занудливых оружейных мастерах, умеющих собирать такие винтовки, из которых можно было хоть целый день посылать пулю за пулей в одну и ту же точку. Он сам выписывал этот журнал с конца семидесятых, но эти были еще более раннего выпуска, где-то середины шестидесятых..      Стендовая стрельба была своего рода лабораторией НИОКР для всех стрелков. Если вы действительно серьезно относились к этому делу, то никак не могли обойтись без стрельбы по мишеням. Потому что все в конце концов упиралось именно в это - точность стрельбы. И если он и опробовал свои патроны в каких-либо соревнованиях, то, скорее всего, это были соревнования по стендовой стрельбе. Из журнала он узнал, что свое существование "Экьюрзси шутинг" начал в качестве информационного бюллетеня всеамериканского клуба стендовой стрельбы, который был образован в начале пятидесятых на севере штата Нью-Йорк, являясь как бы продолжением дела Уоррена Пэйджа, Харвея Доналдсона и П.0. Аклея, начатого ими в двадцатых-тридцатых годах. Эти люди занимались тем, что создавали единые таблицы стрельбы, потратив ради этого долгие месяцы на изнурительные подсчеты и анализы стрелковых соревнований прошлых лет, извлекая на свет давно забытые имена великих стрелков и такие вышедшие из употребления калибры, как 222,5 и 7Х61 "Шарп энд харт".      Он скупил все журналы и в тот же вечер засел за чтение. Когда он наконец-то дочитал последний журнал, то уже знал об интересующей его проблеме чуть больше, чем раньше. После этого он решил перечитать их еще раз, но теперь уже более внимательно. Боб буквально охотился за старыми номерами этого журнала, выискивая их по всем магазинам, торгующим подержанными вещами. Если ему удавалось найти еще один такой журнал, то он сразу же прочитывал его, пытаясь найти в нем что-то, чего и сам еще пока точно не знал.      "Я все равно найду тебя, сволочь ты старая!" - думал он, теперь уже почти точно зная, что тот, кого он ищет, был человеком старым. Так стрелять может только старый человек, потому что для этого нужны опыт, практика и огромные навыки, которых нет у молодого стрелка. Только один еще не старый человек - Боб имел в виду себя - мог сделать такой выстрел, и то это скорее была иллюзия, чем реальность. Боб попытался отбросить ненужные мысли, мешающие ему сосредоточиться.      "Это не Соларатов, - сказал он сам себе. - Нет, это не он".      По вечерам они занимались любовью. Они занимались ею часами, как бы наслаждаясь сейчас тем счастьем, которого у них не было раньше. Порой он чувствовал себя поршнем в вечном двигателе.      Сейчас, после нескольких оргазмов, после того как он пролетел все свои этажи и упал на землю, Боб чувствовал себя настолько уставшим, что не мог даже пошевелиться. Тело совершенно расслабилось и, казалось, растворилось в вечности.      - О Боже, - сказала она, - ты, наверное, все это время специально копил силы для меня? Он хмыкнул.      - Кажется, я делаю все правильно. - Я и говорю.      Они лежали, обессиленные любовью.      Самым ужасным для нее было то, что она позволила в своей душе взойти зерну надежды. Она поняла, что есть совсем другая, более яркая и радостная жизнь. Боб же в этот момент думал о том, что жить в затворничестве, наверное, неправильно, нельзя ненавидеть весь мир, нельзя жить только винтовками, подобно какому-то сумасшедшему иезуиту, нельзя жить в маленьком трейлере высоко в мокрых, ненастных горах и встречать каждого посетителя и гостя недоверием и подозрением.      Мир полон вещей, которыми можно наслаждаться. Надо просто увидеть их, объединить в своем сознании и радоваться жизни. Разве это сложно? Для Боба понятие "удовольствие" почему-то всегда ассоциировалось с водой. Он видел себя и ее на пляже, где-нибудь в Митрл-Бич, на юге Южной Каролины, или в Билокси, или, может быть, в Гальвестоне... Короче: солнце, воздух и вода... и больше ничего не надо.      - О чем ты сейчас думаешь? - спросила она. - Ты даже улыбаешься. Ты что?      Он знал, что если расскажет ей об этом, то все пропало. Он уже никогда не выкарабкается из этой нежной томности и сладкой вялости. Он лежал и чувствовал, как страсть к ней нарастает вновь. Он хотел полностью раствориться в этой женщине. Боб смотрел на нее и ощущал, как огромное желание вновь накатывает на него горячей волной.      - Так, кое-что о морской пехоте, - ответил он.      - Это ложь, - возразила она.      - Естественно. Я думал о том, как все это мне ужасно нравится. Может быть, это обойдется мне слишком дорого, а может, наоборот, даже поможет выдержать все. Я должен уметь расставаться с самым приятным в моей жизни. Это похоже на заключение сделки: если я хочу выиграть в главном, я должен уметь при необходимости в любой момент отказаться от всех остальных, даже самых соблазнительных предложений. Я должен быть готовым умереть в любую секунду, иначе я проиграю. Любой, кто воевал, скажет тебе то же самое. Надо всегда быть готовым отдать свою жизнь. Если ты думаешь о том, как ее спасти, то считай, что ты уже потерял преимущество.      Она задумчиво посмотрела на него своими серыми спокойными глазами.      - Я была права. Я так и знала. Ты сначала дашь мне почувствовать, что такое счастье, а потом оттолкнешь прочь, чтобы уйти в свой проклятый крестовый поход. - Она усмехнулась. - Жаль, что я не смогу тебя ненавидеть, Боб. Ты самый настоящий сукин сын, но ненавидеть тебя - все равно что ненавидеть погоду. Это бессмысленно.      - Послушай... Это было самое лучшее время в моей жизни. Самое прекрасное. Это было что-то особенное. Еще немного - и я уже никуда не смогу от тебя уйти.      - Нет. Это ложь. Ты все равно уйдешь. Я знаю таких, как ты. Вы всегда уходите.      - Ты права, - сказал он. - Я уйду. Мне просто надо уйти.      Она горько усмехнулась: - Ну и стервец же ты!      Боб кивнул головой. На его серьезном, мрачном лице почти ничего не отразилось.      - И когда?      - Думаю, завтра.      - Так скоро?      - Да. Уже пора. У меня возникли кое-какие идеи. Я бы сказал - даже план.      - Я не думала, что это случится так скоро.      - Чем скорее уйду, тем скорее вернусь.      - Ты снова лжешь, Боб. Назад ты уже не вернешься. Через неделю ты уже будешь мертвым.      - Ну, не так быстро, - ухмыльнулся он. - У меня есть хитрый план. И думаю, что благодаря ему мне кое-что удастся. Но прежде мне надо сделать одно дело.      - Что? - спросила она, пытаясь скрыть рвущуюся из глубины души боль.      - Я должен добраться до своего тайника в горах и вынуть оттуда спрятанные там тридцать тысяч долларов и несколько винтовок - тогда я буду в состоянии оплатить все свои расходы и в какой-то степени защитить себя. Ну а затем, - он вздохнул, - затем надо вернуться домой и похоронить своего пса. Продолжение следует... Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Мировая литература Ваши пожелания и предложения присылайте по адресу maxvech@mail.ru