Господь громко позвал архангела Гавриила и приказал тому доставить сюда писателя Лекса. В то время Лекс отбывал пожизненное заключение на Земле, за своё последнее произведение.

    Колония строгого режима, где сидел Лекс была где-то на севере. Начальник колонии как раз сел ужинать, когда в дверь его квартиры позвонили. Каково же было его удивление, когда на пороге своего дома он увидел министра внутренних дел на пару с генеральным прокурором.

    - Ты - начальник здесь? - спросил министр.

    - Я, - тихо отвечал начальник колонии.

    - Собирайся, - сказал генеральный прокурор.

    На сборы у начальника ушло секунд тридцать. Поцеловав на прощание жену и сына, он скорым шагом последовал за визитёрами.

    До колонии ехали на служебной машине начальника колонии. Приехали когда было далеко за полночь.

    - Где Лекс сидит? - спросил министр.

    - В восьмом бараке, - отвечал начальник.

    - Веди в восьмой, - сказал генеральный прокурор.

    Вошли в барак. Начальник показал койку Лекса.

    - Вставай, и с вещами на выход, - приказал Лексу министр.

    - А ты, - сказал генеральный прокурор начальнику, - полезай на его место и сиди там до тех пор, пока мы не вернёмся.

    Лекс нехотя собрал своё барахло, простился с товарищами и обречённо поплёлся за Гавриилом с Михаилом, которых сразу узнал в образе министра и прокурора. Начальник залез на вторую полку, накрылся полушерстяным одеялом и заплакал. Вскоре он уснул.

    Лекс уже через десять минут был у Господа.

50.

    - Слушай, - обратился Всевышний к Лексу, - расскажи товарищу, как ты рождался.

    - Прошло какое-то время, и когда пришло время мне появиться на свет, и Господь посоветовал мне родиться в Москве, я запротестовал, - говорил Лекс. - Я сказал - нет. Что угодно, только не Москва.

    - Почему? - удивился Бог. - Москва... Прекрасный город. Светлые улицы, счастливые лица людей. Почему не Москва?

    - Нет, нет и ещё раз нет, - орал я.

    - Но светлые улицы? - тихо говорил Он.

    - Нет, - орал я.

    - Но счастливые лица прохожих? - тихо спрашивал он, держа на руках рыжую кошку и нежно гладя её по спинке.

    - Никаких светлых улиц, а уж тем более светлых лиц, - орал я, с ненавистью глядя на Него и кошку в Его руках.

    - Я тебя не понимаю, - говорил Бог мне. - Это лучшее из того, что есть на сегодня. Учитывая твои амбиции и возможности. Мне не понять, где ещё бы ты мог себя реализовать в полной мере. Ты не всё знаешь, может быть? Может быть, тебя ввели в заблуждение по поводу Москвы? Конечно же, тебя ввели в заблуждение. Кто? Кто он? Кто он? Кто смутил тебя? Кто ввёл тебя в заблуждение?

    - Ах оставь, честное слово. Мне смешно даже слышать от Тебя, и такое. Заблуждение. Смутил. Ведёшь себя как, прости, дьяк деревенский, а не Творец неба и земли. Что до Москвы, то огромное тебе, конечно, спасибо, но не надо. Знаем, видели. Это здесь вам всё кажется простым и весёлым.

    - А разве нет. Ну разве же не весело всё и просто? А? - ласково говорил он, убирая кошку и беря в руки белого пушистого кролика.

    - Ну да. Ага. Попоясничай ещё. У тебя это здорово получается. Когда серьезно только разговаривать начнёте, - уже спокойней говорил я, думая о том, что кролика этого можно после зажарить на соевом масле.

    - А то, Мы не серьёзно?!? - удивлялся Господь.

    - А то серьёзно? В общем, нет мне времени с Тобой и здесь препираться, а слово моё-то - последнее. Ни в какой Москве я не то что рождаться, а и жить не намерен.

    - Убил старика, - запричитал Господь. - Без ножа зарезал.

    В тот момент у меня действительно сложилось впечатление, что он сейчас помрёт. Так натурально он хватался за сердце, закатывал глаза, глотал ртом воздух как рыба, которую вытащили из аквариума и бросили на подоконник, что я и впрямь чуть было не попался на его хитрость. Кролик испуганно соскочил с его колен и пулей вылетел со сцены концертного зала, на которой и происходила наша беседа.

    - Ты, это. Того. Брось свои эти штуки. Мне сейчас не до них, - сказал я Ему, но глядя в сторону зрителей, битком забивших зал.

    Господь, когда понял, что вся его игра напрасна, то принял сразу серьёзное выражение и говорил уже как нормальный.

    - Хорошо, - говорил Он. - Можешь не рождаться в Москве. Но, что касаемо того, чтобы жить там, то это уже не просьба, а требование Моё к тебе. Понял? И я не шучу.

    - Как хочешь. Только тогда я не рожусь.

    - А это Мы ещё посмотрим, - сказал Он.

    - Посмотрим, - говорил я.

    - Посмотрим, - говорил Он.

    - Посмотрим, посмотрим, - говорил ему я.

    Первым не выдержал Он.

    - Хрен с тобой, - сказал Он. - Живи, где хочешь. Одного понять не могу. Чем тебе Москва не угодила. Ты только вдумайся. Какие имена. Булгаков, Олеша.

    - За Юрия Карловича Вам, конечно, от всех нас огромное спасибо, а что до Булгакова, то его самого живьём сжечь надобно, да и книги его вместе с ним.

    - Ополоумел? Думай, что несёшь. Сжечь книги. Это то же, что детей сжигать. Разве ж дети виноваты.

    - А это смотря какие дети. Иным так и дня не стоило бы жить.

    - Замолчи, сейчас же. Не смей так говорить.- закричал Всевышний.

    - Вот ещё. Вы мне рот не затыкайте. Он может пьян был, когда тех детей делал, а то и того хуже, под героином.

    - Во-первых, не героином, а кокаином. Но и это не имеет никакого значения.

    - Ну если уж и это для Вас не имеет никакого значения, то я не знаю тогда, что для Вас вообще имеет хоть какое значение.

    - Короче, - Господь решил остановить наш бессмысленный спор. - Ты где хочешь родиться? - спросил Он усталым тенором.

    - В Ленинграде хочу.

    - Тьфу. Мерзость какая. Умнее ничего не мог выдумать?

    - Чем Тебе Ленинград-то не нравится?

    - Нравится? Ты ещё смеешь спрашивать? Да город ли то? Не город, а срам. Там же чахоточные одни.

    - Ты, что? С ума спятил? Какие чахоточные? - спросил я.

    - Вот те крест, - убеждал Он. - Больной город. Вечно грязный. Вечно мрачный. Город кислотных дождей. Зависть чёрная над городом такая плотная, что и не видать-то из-за неё ничего. А люди? Ты видел людей тамошних?

    - Люди как люди. Не хуже чем в Москве твоей, - хмуро ответил я ему, на всякий случай делая пометку в своей записной книжке о кислотных дождях, полагая, что это может мне потом пригодиться в каком-нибудь рассказе.

    - И как рот-то твой поганый осмеливается сказать-то такое. Не хуже. В Москве. В Москве лики светлые людей радуют и себя и других.

    - А то в Ленинграде не радуют? А то там не лики?

    - Где лики?

    - В Ленинграде. Где же ещё.

    - Морды, хари, рожи, оскалы, пасти, но не лики. Что угодно только не лики.

    Он говорил, а мне радостно-то было. И хоть и сам я понимал, что не лики там, но не пугало сие, а напротив - радовало. По поводу харь и прочего это Он, конечно, сгоряча, я ж понимаю. Но и лика мне для себя, если честно, то менее всего хотелось. Мне сейчас больше хотелось дожить до своего четырнадцатилетия, да закурить свою первую папиросу в подъезде. А после, уже на восемнадцать лет, нажраться до беспамятства аперитива цитрусового. Вот о чём мечтал я тогда. А Он мне - про лики московские. Но я решил Его окончательно добить и заявил, что мне нравится Хармс.

    - Что? - не закричал, а заорал Он. - Кто?

    - А что такого?. - разыгрывал я из себя идиота. - Хармс - мой любимый писатель.

    Какое-то время Он опять держался за сердце, хватал ртом воздух, показывал взглядом на холодильник, в котором стояли банки с корвалолом. Я нацедил ему целый стакан корвалола. Он пил его так, как образованные люди пьют дорогой томатный сок, купленный без дисконтной скидки и в большом торговом центре. Не спеша, по глотку, примерно за полтора часа он всё допил. Убедившись в том, что стакан пуст, он продолжил разговор как ни в чём не бывало.

    - Ты пойми, - говорил Он, - я же тебе добра желаю. И я не хочу, чтобы ты кончил также как Хармс.

    - Разреши в Ленинграде, - просил я стоя на коленях.

    - Нет, - твёрдо говорил он, сидя за большим письменным столом спиной ко мне и лицом к зрителям.

    - Ну разреши, - молил его я, сильно стукаясь головой о пол, да так громко, что снизу стали стучать соседи, разбуженные, по-видимому, стуком моей башки.

    - Нет, - твёрдо говорил Он. - И не проси.

    - Ну только один раз, - упрашивал Его я и бился головой об пол, в то время как снизу к нам стучали, скорее всего двух пудовой гирей, которую для удобства привязали к швабре.

    - Ну что ты там делать-то будешь, - не выдержал Он то ли стука моей башки, то ли стука снизу от двухпудовой гири, привязанной к швабре.

    - Работать буду. Учиться. В партию коммунистическую вступлю, - начал я быстро уговаривать Его.

    - В партию коммунистическую? Тьфу, пакость. Мерзость, слов нет. Никакой партии к тому времени и не будет уже. В партию он вступит.

    - Ну не вступлю в партию. Подумаешь, горе какое. Другим чем-нибудь полезным займусь. Ну пусти, - упрашивал я и чувствовал уже, что мне разрешат.

    - Ладно. Живи как знаешь. Ленинград, так Ленинград.

    Я и спасибо не успел сказать, как уже родился, а Господь пошёл к ней.

    - Никакой Москвы, - сказал Он ей.

    - Почему? - заплакала она.

    - Потому что он выбрал Ленинград.

    - Я не хочу в Ленинград. Там сыро. Там холодно. Там чахотка. Я там умру вскоре. Умру от чахотки. На Тебе, да на нём будет смерть моя, - плакала она.

    - Не умрёшь, не боись. Сказано – Ленинград, значит – Ленинград, - сказал Он как отрезал. - К тому же там есть прекрасный тубдиспансер, - пошутил он и дико заржал довольный собой и своей шуткой.

    - Не буду.

    - Не будешь и не надо. Родишся за это в Узбекистане. А в Ленинград тебя мама отвезёт, когда подрастёшь.

    - А где это, Узбекистан?

    - Скоро узнаешь.

    И не успела она что-то сказать, как родилась в Узбекистане. Мы встретились с ней спустя какое-то время. Правда произошло это уже не в Ленинграде, а в Петербурге. Да и партии той, к тому времени, уже не было. В общем, всё как Он обещал.

51.

    Лекс закончил свой рассказ и вернулся в колонию. Начальник колонии глазам своим не поверил, когда утром его сменили. Он неделю после этого пил спирт неразбавленный и свечки ставил в местном храме.

    Рассказ Лекса так сильно повлиял на новобранца, что он, ни слова не говоря, пошёл на пункт отправки.

    Господь, довольный всем произошедшем, решил немного отдохнуть.

    Гавриил с Михаилом взяли путёвки в сектор 14-16 и с огромным удовольствием, прихватив с собой свиты побольше, убыли на следующий же день.

    Олег и Гарри сразу по прибытию отправились в Золотой сад, где нажрались как свиньи, подрались с обслуживающим персоналом и попали на трое суток в тюрьму.

-------------

    А далеко на севере, в одной из колоний строгого режима, коих всегда было полным полно на Руси, писатель Лекс отбывал своё пожизненное заключение. Была ночь. Он не спал, а вспоминал, как он жил раньше и то, как стал писателем. Он вспоминал, как, ещё будучи совсем молодым, сидел дома и разговаривал сам с собой:

    - Душу дьяволу готов продать, - говорил Лекс, - лишь бы писателем стать. На любое преступление готов идти, лишь бы писать научиться романы и повести, рассказы и пьесы. Господи, что сделать мне? Сколько не пробовал, ничего не получается. Уж и не знаю, что и придумать. Вот вчера повесть написал, так дрянь какая-то вышла, а не повесть. А что если мне на могилу к Антону Павловичу сползать?

    Сказано, сделано. Поздно вечером, часов в десять, я вышел на улицу и пошёл в сторону кладбища. Погода была дрянь. Во-первых, шёл мокрый снег, а во-вторых, дул сильный ветер. Кроме того, ворота кладбища были закрыты и мне пришлось перелезать через ограду, а перелезая через неё, я порвал новые брюки.

    Теперь жена меня убьёт, когда узнает, что я порвал выходные, новые брюки. Но не мог же я идти на могилу к Антону Павловичу в старых брюках. Кроме того, перелезая за кладбищенскую ограду, я не только зацепился и порвал брюки, но и сорвался с неё и больно шлёпнулся в глубокую канаву, что была вырыта вдоль всей кладбищенской ограды по всему периметру.

    Темень была страшная. Я ни хрена не видел. Хорошо, что догадался взять с собой фонарик. Было скользко. Идти не было никакой возможности. Я постоянно спотыкался, поскальзывался и падал.

    В общем, я решил, что лучше мне будет двигаться ползком. Ползком было менее опасно для жизни, но холодно и грязно. Я постоянно проваливался в свежевырытые ямы, которые ещё не были заняты гробами. Ям было много. Дело затрудняло ещё то обстоятельство, что я не знал точного расположения самой могилы Антона Павловича. Поэтому приходилось проверять все, попадающиеся на моём пути могилы. Было очень трудно, но я полз.

    Прошло уже часов пять, как я ползал по кладбищу. В конце концов мне повезло. Я дополз до нужной мне могилы. Я ползал по ней и молил Антона Павловича о помощи. В конце концов, я устал и решил, что мне пора ползти домой.

    Усталый, грязный, но счастливый я вошёл в свой дом. Жена поглядела на меня и ничего не сказала, а с тем и ушла. Мыться сил уже не было и я как был в пальто и ботинках мокрых и грязных, завалился в коридоре, где и проспал до самого утра.

    Утром меня разбудили тем, что больно наступили на голову. Я не знаю, кто это был, может то была жена, а может её отец, что живёт с нами вместе со своей женой. Когда они все ушли на работу, я пошёл на кухню, выпил стакан чая, съел два бутерброда с шпротным паштетом.

    После, пошёл в кабинет отца моей жены и сел за его компьютер. Я чувствовал в себе силы. Я знал, что у меня получится. И у меня получилось то, что вы прочитали и, что я назвал "Два процента от Бога". Спасибо, Антон Павлович, за всё вам огромное спасибо.

КОНЕЦ.

    P.S.

    Уважаемые читатели. Приносим вам извинения за это, с позволения сказать, произведение Лекса и просим сильно не сердиться на автора. Что касается наказания за содеянное, то уверяем вас, что всё положенное Лексу будет им сполна получено. Можете не сомневаться. Получит за всё сполна. Получит по полной программе. Получит как за это, так и за все подобные свои произведения. Можете не сомневаться.

С уважением, Первый секретарь Верховной канцелярии по цензуре и переводам архангел седьмой категории - Игнат.

Дата. 152 - ой год моего пребывания на этом посту.

Подпись. Игнат.

   P.S.S.

    Друг мой.

    За проявленный непрофессионализм и халатность при выполнении своих служебных обязанностей, выразившееся в том, что роман Лекса: "2% от Бога" был опубликован, архангел Игнат снят с должности, понижен до ангела и сослан Землю.

Первый секретарь Верховной канцелярии по цензуре и переводам, архангел седьмой категории, Марат.

Дата. 01- ый год моего пребывания на этом посту.

Подпись: Марат.

Copyright © Михаил Лекс 2003 - 2007 год, Санкт-Петербург