Но, справедливости ради, хочу вам сказать, что я со своей стороны сам предлагал Лексу другие кандидатуры. Я познакомил его с некоторыми своими знакомыми, тоже писателями, но он, внимательно изучив предложенное мною, всё же решил, что именно я сумею правильно ретранслировать его произведение. Вы, может, интересуетесь, кого именно я предложил Лексу? Уверяю вас, что это были действительно кандидатуры достойные. Например - Варвара Купцова. Чем не вариант? И если бы Варвара на тот момент не страдала бы, то вполне могла бы сойти за ретранслятор для романа Лекса. Но. Варвара страдала. Более того. Мы с Лексом даже пытались успокоить её. Мы с Лексом взяли такси и поехали на квартиру к Купцовой.

    - Чего страдаешь, Варвара Купцова? - спросили мы, сидя у неё на кухне и, тыкая вилками холодный винегрет, который Варвара предложила нам, и который мы запивали портвейном, настолько холодным, что зубы ломило.

    - Ах, - закатывала Варвара глаза, - и не спрашивайте.

    - Ну, ты скажи, - настаивали мы, - нам интересно.

    - Сказала бы я вам.

    - Так что удерживает?

    - Всё это так мелко, так... Не знаю даже и выразить-то как...

    - Томишься, видим мы, а ты раскрой сердце и легче почувствуешь себя.

    - Сколько вы меня знаете?

    - Да уж, поди, лет пятьдесят как знаем тебя, Варвара Купцова, - честно ответил я за двоих.

    - Да нет же. Нет, я не про это... Какие вы, однако... Такта в вас нет... Сколько вы меня знаете с того времени, как я известной писательницей стала?

    - Да уж лет пять минимум, как мы тебя Варвара Купцова знаем, как не только известную, но и талантливую русскую писательницу, автора ста пятидесяти восьми книг по триста страниц каждая.

    - Что, неужели так много?

    - Пять минимум, не сомневайся.

    - Да я не про это. Я про сто пятьдесят восемь книг по триста страниц каждая.

    - Да уж, постаралась, краса наша, Варвара Петровна. Иной и за десять жизней и одной книги не напишет, а вы...

    - Слушайте... Это если на пять лет разделить, так по тридцать штук в год получается, так что ли?

    - Почти по тридцать две.

    - Обалдеть. Когда успеваю только?

    - Талант, одно слово. Чего маешься только, спрашивается?

    - Ах да, чуть не забыла. Маешься. Вот именно. Спасибо напомнили. Маюсь.

    - Чего маешься?

    - Никто автографы не спрашивает.

    - Что ни разу?

    - Ни разу.

    - Что за пять лет ни разу?

    - Вот именно, что за пять лет и ни разу.

    - Странно. К чему бы это?

    - Может, не узнают?

    - Тебя, да не узнать?

    - А вдруг?

    - Так ведь фотографии твои на каждой обложке.

    - Действительно, на каждой, - согласилась Варвара. - Почему тогда?

    - Может, ты нигде не бываешь?

    - Везде я бываю.

    - Везде быть ещё недостаточно. Надо быть там, где надо.

    - А где надо?

    - Там, где у писателей автографы берут, - учили мы Варвару, - вот там и надо быть.

    - А где у писателей автографы берут? - сквозь слёзы спрашивала Варвара.

    - Это уж вам, известным писателям, видней, где у вас автографы берут, - ушли от ответственности мы.

    - Может в союзе у кого спросить?

    - Спроси, горемычная, успокой сердечко своё, - посоветовал Лекс.

    Утром в союзе писателей Варвара, сидя на подоконнике, допрашивала другого талантливого русского писателя. Мы с Лексом при этом не присутствовали, но слышали от других, от тех, кто присутствовал, а потому передаём то, что слышали, с их слов.

    - Вадим, - допрашивала Варвара одного молодого, но талантливого писателя. - Скажите, у Вас автографы просят?

    - Кто просит?

    - Ну там... люди... читатели... откуда я знаю кто... Просят или нет.

    - Нет.

    - Как? И у Вас? - ужаснулась Варвара.

    - А у кого еще? - спросил Вадим.

    - Ну, вы же талантливый русский писатель, - не заметила вопроса Варвара, - Вас по телевизору показывали. Вас вся страна наша знает и, на тебе, такой ответ. Вы не находите это странным?

    - Честно говоря, - вяло заговорил известный русский писатель Вадим, - это действительно я нахожу странным.

    - Не знаю, чего им ещё надо? - риторически спрашивала Варвара, сидя на подоконнике и пуская изо рта сигаретный дым небольшими кольцами.

    - А у Вас, Варвара Петровна, просят?

    - В том-то и дело, Вадим, в том-то и дело, что - нет.

    - А у кого-нибудь вообще просят?

    - У кого-нибудь, конечно, просят, наверное.

    - Вот счастливый человек.

    - И не говорите.

    В то время к ним подошли двое, тоже известных, русских писателей. Вернее один писатель и одна писательница. Писательницу звали Симма Мяка, а писателя - Звонарёв

    - Звонарев, - обратилась к нему Варвара, - скажите, а у Вас автографы спрашивают?

    - Не пугайте меня Варвара, - хмуро огрызнулся Звонарев, - мне даже место в троллейбусе не уступают.

    - Значит и у Вас не берут. Я так и думала. Но почему и у Вас, Звонарев? Вы - большой мастер русской словесности и не просят? Не понимаю.

    - И у меня не просят, - робко заметила Симма Мяка и покраснела.

    - Ну, у Вас... понятно, в общем, - деловито произнесла Варвара.

    - Уважаемые члены городского союза великих русских писателей, - подал голос Вадим, - а не поднять ли нам этот вопрос на совете секретарей.

    - Предлагаю поднять на съезде, - сказал Звонарёв.

    - Да, на съезде лучше, - согласились все.

    - Кстати, Звонарёв, - поинтересовался Вадим по пути группы на съезд, - а куда вы на троллейбусе ездите? Вы, это серьёзно?

    - В каком троллейбусе? - не сразу сообразил Звонарёв.

    - На том, где вам место не уступают, - уточнил Вадим.

    - Видите ли, Вадим... - начал свой рассказ Звонарев, и группа скрылась за поворотом.

    Был съезд, дорогой читатель. Меня и Лекса туда не пустили. Но мы дождались его окончания и послушали, о чём говорили присутствовавшие на нём. После съезда члены городского союза великих писателей расходились весьма озадаченными. Как выяснилось, автографы не просили не только у Купцовой, Вадима, Звонарёва и Мяки, но и ни у кого и никогда. Не просили не только у молодых, но и у старшего поколения великих членов городского союза. Пришли к выводу, что в нашем городе это не принято. На том и разошлись.

    - Ну как вы не понимаете, - не унималась Варвара, - ведь я в первую очередь женщина, а уж потом писательница. Для меня внимание на первом месте. Это Звонарёву, может, наплевать, а мне нет, - говорила уже нам, мне и Лексу, Варвара, когда вечером, после всего этого, мы сидели в подвале одного ресторана.

    При упоминании своего имени, Звонарёв тяжело поднял голову и, как-то странно посмотрел на Варвару, но не долго. Голова его вскоре опустилась и уже не скоро опять поднялась.

    - Вот у артистов просят автографы, - продолжала Варвара, не обращая внимания на странное поведение Звонарёва, - у спортсменов тоже просят, даже у директора зоопарка и то просят, а у нас - нет, и у меня - нет. Я не жалуюсь. Я понимаю. И материально у меня, тьфу три раза, всё наладилось: ремонт в квартире сделала, холодильник купила, дочке обнову справила, она же, вы знаете, взрослая уже у меня, замуж скоро.

    - Ой уж скоро ли? - поинтересовался Вадим, - ей и четырнадцати нет ещё.

    - Нет, так будет. Я не об этом. Мне не слава нужна, вы же понимаете.

    - А что вам надо? - спросила Симма Мяка.

    - Ой... Симма... Какая вы... Честное слово... Неужели, так не ясно... Внимание мне надобно, надобно, чтобы замечали те, кому положено.

    - Кому положено? - поинтересовался, но с трудом и, не поднимая головы, поскольку уже был сильно пьян, Звонарёв. К слову сказать: пьяны были уже все, да и ресторан закрывался. Было уже четверть третьего ночи.

    - Кому положено, тот знает, - резонно поддержал Варвару Вадим, с трудом вставая, не без явной помощи Симмы Мяки.

    На следующий день Варвара пошла в церковь. Я и Лекс, естественно за ней.

    - Господи, - молила Всевышнего Варвара Купцова, - сделай так, чтобы просили у меня автографы, Господи. А так, всё у меня в порядке - и муж, и дочка, квартиру отремонтировали, холодильник... Всё тебе благодаря, я ж понимаю. Заставь вечно... Господи... Чего-то не то я, вроде... В общем, ты понимаешь.

    Господь был в тот день и час не шибко занят, и молитва Варвары до него дошла. Варвару он знал хорошо, любил её, ну и решил дать ей того, чего сама просит, тем более что большого труда это для него не составляло, не второй же холодильник, в самом деле, просила великая русская писательница Варвара Купцова.

    С тех пор Варвара больше не пишет. Смысла нет. Сами понимаете, она же не ради славы, а только чтобы заметили, чтобы, значит, внимание было. Ну, чего-чего, а внимания к её персоне хоть отбавляй. Варвара не нарадуется. Правда, больше не пишет. Жаль. Жаль. Огромную утрату понесла отечественная словесность. Да-а, знал, ведать, Господь, что делал, когда творил сие чудо. За что ему от всех нас огромное спасибо.

    Во всяком случае, теперь вы и сами видите, что выбор у Лекса был, но он предпочёл меня. Более мне по этому поводу сказать нечего.

11.

    Писатель, уставший от историй, которые, как он сам говорил, воют под его окнами, решил передохнуть и тихо зашёл в комнату своих внуков. Те не спали, но притворялись спящими. На самом деле они наблюдали за поведением своего деда. Какое-то время дед просто стоял посреди комнаты. Затем он сел на табуретку и закурил. Дети по-прежнему делали вид, что спят, им было страшно и смешно.

    - Я расскажу вам сказку. Вы хотите услышать сказку? - спросил дед своих внуков.

    - Хотим, дед, очень хотим, - грустно отозвались дети на предложение старика.

    - Тогда слушайте. Но с одним условием...

    - С каким, дед, условием, с каким?

    - С условием - слушать и засыпать, слушать и засыпать.

    - Мы согласны слушать и засыпать, дед, мы согласны, - сказали дети, а про себя подумали, что когда они уснут, то он их, скорее всего, съест. А потому, дети клятвенно пообещали друг другу ни в коем случае не засыпать.

    - Тогда слушайте. Давно это было. Годков, почитай, сто назад. Тогда ещё ваших родителей и на свете не было.

    - А ты, дед, ты был тогда на свете? - перебили старика дети.

    - Да, дети, я тогда уже был. Мне тогда исполнилось лет пятьдесят. Я вступил в ряды тех, кто боролся со старым режимом.

    - А что такое старый режим?

    - Это теперь вы живёте в обществе, где в основе лежат демократия и свобода.

    - А разве так не всегда было? Разве не всегда господствовали в нашей стране свобода и демократия?

    - Конечно, не всегда. Только последние сто лет и господствуют.

    - А раньше свободы не было? А демократии не было раньше?

    - Боже упаси, дети, что вы. Какая свобода? О чём вы?

    - Расскажи, дед, как раньше плохо жили, расскажи.

    - А как же сказка?

    - Да пёс с ней, со сказкой. Сказку ты нам после расскажешь. Сейчас расскажи, как раньше плохо жили.

    - Ну, слушайте. Плохо мы жили раньше. Работали по восемь часов в сутки.

    - Кошмар. Серьёзно? По восемь часов в сутки?

    - Да.

    - А правда, что раньше детям не давали бутербродов с котлетами?

    - Не давали. Я вам больше скажу. Когда я был ребёнком, ну как вы теперь, мне вообще ничего не давали есть.

    - Ты врёшь, дед. Если бы тебе не давали вообще есть, то ты бы умер с голоду.

    - Самое печальное, дети, что так и произошло.

    - Что произошло, дед?

    - Я умер с голоду.

    - Не может быть.

    - Однако это так.

    - Ты нас пугаешь?

    - Делать мне больше нечего, как только вас пугать. Говорю, помер. В аккурат на свой восьмой год рождения.

    - Но ты же до сих пор жив?

    - Это, дети, чудо.

    - Чудо что? Что ты ожил?

    - Чудо, что я жив до сих пор, хотя и умер, когда мне восемь лет исполнилось.

    - Так не бывает.

    - Бывает и не такое.

    - А какое бывает?

    - Вот ваш отец, например.

    - А он, что, тоже умер в детстве?

    - Хуже. Он вообще никогда не рождался.

    - А мама?

    - Мама ваша бросила вас за девять месяцев до вашего рождения.

    - Господи, а это-то как возможно?

    - Тоже - чудо. Такая вот у нас семья чудесная.

    - И мы чудесные?

    - Вы - самые чудесные.

    - А чем мы такие чудесные.

    - Да тем, хотя бы, что вы слепые, а видите, глухие, а слышите. К тому же невидимы. Плюс к тому, вы думаете, что вас несколько, но вы - один.

    - Нам страшно.

    - Мне тоже. Сами посудите. Сидит старый человек, и сам с собой разговаривает.

    - А мы? Разве ты не с нами разговариваешь?

    - С кем?

    - С нами?

    - А кто вы?

    - Мы те, чей отец никогда не рождался, мы те, кого мать бросила за девять месяцев до рождения и чей дед помер, когда ему исполнилось восемь лет, мы слепые, но видим, мы глухие, но слышим, но главное - мы невидимы. Мы думаем, что нас несколько, но на самом деле мы - один. А потому, дед, не ты нам, а мы тебе расскажем сказку.

    - Вы это серьёзно?

    - Да, дед, на полном серьёзе.

    - Вы пугаете меня, дети. Мне страшно.

    - Ну, это ты врёшь, дед. Это твои истории тебя напугали, а здесь страшного ещё пока ничего не было, страшное впереди будет, дед. Ложись-ка ты лучше на тахту, укройся ватным одеялом, закрой глаза и слушай.

    Старик так и сделал: он лёг на тахту, укрылся одеялом по самый подбородок, чтобы не было слишком страшно, снял очки, закрыл глаза и стал слушать детскую сказку.

12.

    В Верховном царстве Господа проводился очередной Верховный совет. Тронный зал огромных размеров с трудом вмещал всех желающих присутствовать на Верховном Совете. Ждали только Господа. Повестка заседания была распечатана и роздана всем присутствующим. На повестке стояли следующие вопросы:

    1. Положение церкви на сегодняшний день. Докладчик - апостол Петр.

    2. О христианских сектах. Докладчик - апостол Павел.

    3. Насущные проблемы сегодняшнего дня. Докладчик - апостол Андрей.

    4. Новые религиозные течения. Докладчик - апостол Фома.

    5. Что делать? Свободные выступления.

    Когда Бог вошёл в зал, все встали.

    - Садитесь и здравствуйте, - начал Всевышний без предисловий. - На повестке дня пять вопросов. Начнём с пятого. Что делать дальше? Какие будут предложения?

    Море поднятых рук. Все имели что сказать и хотели высказаться. Иные действительно по существу, но большинство с целью напомнить о себе.

    Господь оглядел всех и остановил свой выбор на Павле.

    - Предлагаю послушать Павла. Кто - против?

    Против оказался только один - Пётр.

    - Замечательно, - обрадовался Господь. - Значит большинством голосов слово предоставляется тебе, Павел.

    Павел встал.

    - Можешь сидеть, - сказал Бог. Павел сел.

    - Братья и сёстры, - начал Павел, - друзья. Ситуация, сложившаяся на сегодня тревожна, если не сказать больше. Складывается впечатление, что всё нами сделанное не только бесполезно, но и вред порой приносит огромный. Дошло до того, что сам Дьявол на исповедь ходить стал и, более того, огромные деньги на церковь нашу жертвовать. А, кроме того, ещё и свою религию решил создать и даже книгу написал, которую в скором времени собирается прочитать своим ученикам. Задаю вопрос себе и всем вам: «Что делать?»

    Что, спрашивается, делать, коли уже дошло до того, что сам Сатана людей в церковь зовёт? Каяться им велит и говорит, что коли жить счастливо желаешь, то покайся в грехах своих, и сними груз с себя, а Господь, дескать, всё видит, и тебя, мол, любит, и тебе, грешному, всё простит, а тебе и жить легче будет. Но дальше, братья и сестры, други - больше. Кто, спрашивается, сегодня более всех печётся об экологии на планете, а? Я вас спрашиваю? Не знаете? А вот догадайтесь. Он самый. Сатана. Кого более всех на сегодня волнует здоровье человека? Здоровье человека сегодня не волнует никого, кроме него - Сатаны.

    После этих слов Павла раздались крики, свист.

    - Неправда, - орали сзади.

    - Ересь, - кричали те, что сидели справа.

    - Продался, святой, - шумела левая сторона.

    - Отдалить, отдалить, - настаивала середина.

    - Не дадим терпеть, - угрожали передние места.

    - Зажрался у Самого за пазухой, - возмущались те, что сидели на галёрке.

    Кричали много. И кричали бы долго, но Господь остановил.

    - Достаточно, - сказал Бог, - хватит орать. Слово давалось не вам. Каждому будет, что сказать и сегодня я намерен выслушать всех, особливо тех, кто громче всех себя ведёт.

    После этих слов все приумолкли.

    - Тем более, - продолжал Господь, - что Павел правду говорит. Всё так и есть, а не было бы, то и не собирались бы. У меня и без того дел много, как с вами здесь вашу ругань слушать.

    Все приумолкли настолько, что стало очень тихо и Господь стал говорить потише.

    - Мне ваше мнение интересно по факту сему. А то, что факт сей имеет на сегодня место быть - вещь верная. Мне когда впервые доложили, я и сам не поверил. Но, лично убедился. Мне причина тому от вас услышана желательна. Так что, если кто знает, то пусть скажет, а нет, то попрошу заткнуться.

    Все испугались. Даже те, кто и хотел высказаться, вдруг попередумывали сделать это. Тогда встал Пётр.

    - Разреши, Батюшка, мне, убогому, мыслишкой кой-какой поделиться.

    - Давай Пётр, - разрешил Бог, - твоё мнение мне всегда дорого и желанно. Вот говоришь ты редко, что, конечно, для меня более чем прискорбно.

    - Да от косноязычности всё моей, матушка. Ты уж не серчай. А вот, что Сатаны касаемо, то здесь я тебе наверняка скажу, в чём дело. Ты поймёшь, а остальным потрудиться придётся, чтобы понять. Дьявол хитёр, - говорил Пётр, - он как вирус. Ты против него додумаешь чего, так он, со временем, ко всему приживется, да ещё и пользу для себя с того поиметь сможет. Вот, полагают здесь некоторые, мол, правдой его одолеть можно, что, дескать, в ней сила. Оно, может, и было так, лет пятьсот назад, а только изменилось всё с тех пор. А не по правде, сейчас разве что, ну уж совсем недоумок живёт.

    Правда сегодня на Земле в большой цене и почёте. Она - как воздух. А потому и вынужден Сатана дышать этим воздухом поневоле. Но то странно, что он не только что дышать научился, но и с выгодой для себя. Вот, что удивительно. Нет человека на Земле, кто этого не понимал бы. Будь то хоть бандит, хоть душегуб последний, а понимают, что правда не другим нужна, а им в первую очередь и нужна именно для того, чтобы свои же дела тёмные творить. Правду сегодня и воры, и святые почитают. Во как. Боле ничего сказать не могу. Думайте братья. Думайте.

    Все смотрели на Бога. Тот молчал и ждал, что скажут другие. Другие, однако, говорить также не спешили, но ждали, что скажет Господь.

    - Вижу, напугали вас Петр и Павел? Аль нет? - начал Господь, поняв, что все ждут его слова. - Или мнений никаких нет? Или проблема для вас уж столь неразрешима? Вы когда думать начнёте, родимые? Или так страшно, а? Думать-то, страшно? Говорите, что меня боитесь? Вы не меня боитесь, но думать боитесь. А боитесь потому, что не приучены думать-то. Вот только Петр да Павел и могут, а вы чего же? Или своих голов нет? Или только чужие мысли для вас хороши, а свои и не в цене? Так что ли?

    - Подожди, сынок, - сказала Мария, - не торопись. Есть что сказать и не боимся. Только спрашиваешь редко. Не приучены потому.

    - Вы, мама, больше наговариваете на себя, - начал было Бог, но Мария прервала его.

    - Ты, вот всё мать не слушаешь, думаешь, глупа, необразованна. Оно может и так, только есть мне, что и посоветовать. Я, сынок, сердцем вижу то, что надо видеть. Мне на то образование не требуется. Я тебе скажу, а там уж ты сам решай, и все вы решайте, как быть и что делать. Враг наш хитёр и силен. Но есть в нём одна слабость, зная которую, всегда можно с ним справиться. Слабость у него одна, но последствий от неё много.

    Слабость Сатаны - его уверенность в силах своих. А то, о чём вы говорите сейчас, то - последствие. А выражено оно в том, что при всей своей уверенности, ничего Сатана сделать не может. А началось это как раз, когда ты, сынок, Землю покинул. Он тогда и вошёл в мир. И живёт там до сих пор. И увидеть его не сложно, а очень просто. Есть примета. Он никогда и ничего не начинает, и никогда ничего не заканчивает. Вот, что сказать хотела и сказала, а уж вы, как хотите, так и понимайте.

    - Ну вы, мама, дали, - удивился Бог, - всё как в тумане. И понимай, как хочешь.

    - Разреши, Господь, мне, - сказал Павел.

    - Говори, - разрешил Господь.

    - Права Мария, - говорил Павел, - согласен с ней полностью. Выражу, разве что, по-другому. Сатана, при всем желании своём власть на Земле единственную и от себя утвердить, ничего не делает для этого. Ему бы всё да наоборот, а он нет. Почему, спросите, да потому. Вот вы здесь свистать меня вздумали, дескать, не может Дьявол желать добра человеку. А того не поняли, что не добра человеку он желает, а сохранить человека в его скотском состоянии, вот о чём печаль его.

    Зачем, спросите себя, ему разрушать Землю, которая ему и служит? Незачем ему её разрушать. И дурак тот, кто полагает, что всё плохое на Земле от него. Раньше и было, но не теперь. Что за радость ему, коли взорвёт человек Землю бомбой ядерной или отравит её выхлопами заводов и машин. Ему-то что за радость, коли рабы его послушные, идеологи его верные погибнут. Нет, он до тех пор Землю беречь будет, пока есть те, кто верен ему. Нет потому что у него другого царства. И не будет. Нет сил на другое. Не Господь, чай, но возомнивший себя им.

    Права Мария. Ему сейчас ничего менять нельзя. Вот в чем хитрость. А как можно изменить что-либо? Только конкретной целью и можно изменить. Видел его недавно. В России он сейчас устроился. Не пойми, чем занят. Ни вашим, ни нашим. Его среди грешников ищут, а он уж и не грешит, по их меркам-то. Люди думают, где смерть, там и Сатана, а и нет. Смерть она ведь тоже и смысл имеет. А ему именно, где смысл, там и тошно. Его на скамье подсудимых ищут, а и там его быть не может.

    Поменялось добро и зло. Уж и разобрать никто не может, что хорошо, а что плохо. Потому и религии новые создают. Не причину человек ищет, а проблемы возникающие решает. Путается ещё больше сам, да и других путает. До того дошли, что разум свой обвинили во всём. Дескать, не всегда он сознательно мыслит, а и бессознательно иногда. Во как. А ему только и надо того.

    Он, как о новом узнаёт, так сразу и туда. Наши распри его не интересуют. Мы для него, как не назовись, все противны. Хотя, честно говоря, и к нам похаживать начал было. Одно неудобно. Он в Россию сейчас попал. А там службу ведут на церковном. Ему не понять, а выучить не может. А не может потому, что сил нет, начать и закончить. Вот и мается. А тут, как раз и новое подоспело. Так что он и там теперь. А более всего - ему своё создать охота. Есть средство против него. Есть. Только надобно, чтобы сам Отец наш помог, иначе никак. Всё у меня.

    Речь Павла особого впечатления не произвела. Но гул обсуждений стоял приличный.

    - И Марию-то толком не понять было, тут ещё Павел учудил.

    - Ему можно. Что не скажет, всё пройдет.

    - Нет, кое-чего я уловил, но ...

    - Да ясно всё. Взять пару Архангелов, Серафимов с Херувимами, да с Батюшкой нашим эх...

    - Вам бы всё - Эх. Вы бы Новый завет перечли, что ли.

    - А чего я там не читал?

    - Вот именно - чего. Начните с конца, может, дойдёт.

    - Хватит, братья, смотрите, Пётр встал, видать тоже наболело что. Он попроще. Может, и поймём чего.

    - Разреши и мне дополнить, - обратился Петр к Богу.

    - Разрешаю.

    - И Мария и Павел правильно указали на слабость его. Но не сказали они о нашей слабости. Слабость наша в том, что всё хорошее, что даём, всё против нас со временем и оборачивают. Ты, хоть что, Отец родной, нам, людям, не принеси, всё со временем во вред себе начнём использовать. Природа это людская. И ничего сделать нельзя тут. А врать мы не умеем. И не позволительно нам людей тому учить. Он и пользуется тем.

    Но надо его перехитрить, но не обмануть. Ведь он как рассуждает. Ну, дашь ты им новенькое что-нибудь, так он это новенькое возьмет, изучит и направит в другую сторону. Уж сколько раз было. Всё, либо сектой в новой религии стало, либо в партию обратилось. А то и хуже. Надо так дать им, чтобы не смог он организацию на том создать, церковь новую или движение какое, вроде партии или другой какой общественной организации. Ты уж подумай сам. Нам до того додуматься вряд ли. Грешны были слишком сами, хоть и с тобой сейчас рядом. А что нас люди святыми называют, то мы с того умнее не делаемся. От того и скорбь наша сейчас, что видим, да поделать ничего не можем и свои ошибки не исправить уже. Я всё.

    - Ещё больше туману напустил.

    - У них с Павлом - это болезнь какая-то. Я их давно знаю.

    - Петр дело говорит.

    - На Господа и уповать остается только что.

    - Вы о чем это?

    - Я говорю, что на Господа одного и уповать.

    - Вы здесь недавно, что ли.

    - Уж второй десяток лет.

    - Понятно.

    - А я бы вообще не переживал. Чему быть, того не миновать. А как в Библии сказано, так и будет.

    - А вы читали-то её, Библию.

    - Нет.

    - А почему уверенность такая.

    - Так ведь там плохого не напишут? Разве - нет? И Дьявола мы одолеем, как бы он, собака, не старался.

    - Да ты сам-то, не от него ли есть. Что-то речи твои мне не нравятся. Мутишь здесь.

    - Да что ты, что ты, это я так, я завсегда с народом. Мне разве что надо, мне лишь бы вам хорошо.

    - Плохо, что Господь не может сам пойти.

    - А чего так-то.

    - Да пошлет действительно кого из ангельского чину. А с них что прок. Здесь конкретная работа требуется.

    - Да нет, видать сам пойдет. Во, как задумался. А ангельского чину и без того при нём достаточно будет. Уж положено так.

    - Пойдёт, пойдёт. Ему и самому интересно. Он, почитай, уж две тысячи лет на Земле не был.

    - В Россию, точно, пойдёт. Он её особливо других любит. Вспомни, сколь много оберегал её от нечисти разной.

    - Эх, пойдут дела. Мне бы с ним.

    - Иж, надумал чего. До воскресения и не думай.

    - Да хоть бы одним глазком посмотреть.

    - Насмотришься ещё.

    - Тише, Господь говорить будет.

    Господь оглядел присутствующих.

    - Здесь всё ясно. Решение моё такое - иду сам. Не позднее завтрашнего дня. Всем службам повелеваю быть в форме. Со мной пойдут Михаил и Гавриил. Остальным надлежит здесь быть и видеть всё. Будет надо чего - знать дам. Никаких инициатив. Сатана в России сейчас, ну и мне туда. Андрея попрошу задержаться после совета. Переходим к первому вопросу - о положении церкви нашей. Слово Петру.

    Пётр поправил большие очки и расчесал бороду.

    - Здесь вот многие говорят, - читал он по бумажке, - будто бы церковь наша слабеет. Есть мнение даже, что умирает христианство. Особенно сие мнение распространенно среди философов и вольномыслящих. Что до простого люда, то им сии тревоги не ведомы, но в Бога верят не меньше, чем до них верили. Количество церквей растёт, за что большое спасибо Андрею. Не без его участия Россия возвернулась. Тоже можно сказать и об учебных заведениях. Много их ныне, ну и, слава Богу, у меня всё.

    В зале раздались жидкие аплодисменты.

    - Что говорил, что нет.

    - А чего ты ждал. Он может и думает хорошо, да вот как скажет, ну хоть второй раз помирай.

    - Стыдно, ей Богу.

    - Тише, гляди, херувим на тебя косо смотрит. Может, услышит чего.

    - Прости, Господи, души наши грешные. В страхе живём, а в храбрости не научились за свою жизнь. Мы же с под топора, от самой Анны Иоанновны. Оттого и здесь трясёмся. Всё нам заговоры мерещатся.

    Бог встал и начал ходить взад и вперед, положив руки за спину.

    - Одного я, друг мой Петр, не понимаю, - сказал Господь, - ты говоришь, что всё хорошо, а вот мне докладывают, что всё плохо.

    - Кто, Батюшка, докладывает? - жалостливо спросил Пётр, - ты скажи. Может и впрямь, я чего упустил, по скудоумию своему.

    - Священник Богоброшенского монастыря пишет, что всё плохо, а особливо у нас... Да вот, сам читай.

    Господь протянул Петру лист бумаги. Петр достал очки, вздохнул тяжело и уставился в документ. Через какое-то время оторвал от него свой взгляд и произнёс:

    - Не знаю я ни священника этого, ни проблем его знать не хочу. А только одно скажу, что всё он врёт. Обожрался видать свинины жареной на Рождество. Его на сорок дней посадить поститься надо. Жиром мозг заплыл. Пить не в меру стал. Гордыню свою пузатую тешит. Она у него уже более его самого. Так что, батюшка, не принимай близко к сердцу. Разберёмся с ним сами. Не думай о том. Всё у меня.

    - Коли всё, то кто может чего добавить хочет? - обратился Господь к залу.

    Добавить никто ничего не хотел. А кто и хотел, то боялся. С Петром связываться - себе дороже. Старика всё одно не переубедишь.

    Господь снова сел.

    - Ну, тогда далее, - продолжал Он, - о сектах наших. Слово Павлу.

    Павел очнулся, достал мятый лист бумаги и долго его рассматривал, прежде чем начал говорить.

    - Братья, сёстры, друзья, - наконец-то начал Павел. - С каждым годом число сект наших увеличивается, за что спасибо всем и я всё.

    После этих слов Павел сел. Петр толкнул его ногой под столом.

    - Ты чего так скоро? - спросил Пётр.

    - Я текст доклада забыл, - ответил ему Павел.

    - Понятно, - сказал Пётр.

    - Кто хочет добавить? - поинтересовался Всевышний, - спросить чего, никто не желает?

    Все молчали, потому что никто ничего не успел понять.

    - Ну и славно, - обрадовался Бог. - Хоть здесь без прений обошлось. Далее идём... Ну, кто у нас там?

    Фома встал, достал толстую коричневую тетрадь и начал читать. Читал он бойко. Народ оживился. Более всего секты новых религий занимали умы присутствующих.

    - На сегодняшний день, - громко читал Фома, - официально зарегистрировано одна тысяча семьсот восемнадцать новых религиозных течений. Из них, наиболее активно себя проявляющих - триста. Особое внимание хочется уделить тем религиям, что в основу своей деятельности положили желание увеличить человеческие способности за счёт улучшения душевного здоровья. Народ там всё больше молодой и красивый. Много тех, кто и с высшим образованием.

    Основная их деятельность сводится к работе с прошлыми неудачами. Интересен тот факт, что все верят в прошлые жизни. Услуги платные, примерно от двадцати до ста долларов в час. Нового ничего нет в их технологии. Это смесь между исповедью нашей и психоанализом профессора Фрейда, да и проверкой на безопасность с помощью осциллографа. Но народу нравится, потому что все хотят стать супер-человеком и уметь добиваться всего. Желания и мотивы их ясны и понятны. Пошли, Господь, им всем удачи. Более внимания нашего они не заслуживают. Всё у меня.

    Пока Фома садился, в зале тихо обсуждали его речь.

    - Толком и не сказал ничего.

    - Я слышал, будто бы и Дьявол в одну из таких ходит.

    - Сегодня туда все ходят. Это модно.

    - А чего ж, Сам-то, ничего не предпринимает?

    - Свобода, брат. Свобода выбора. Ты-то сам, из каких будешь?

    - Из хлыстов мы.

    - Вот видишь. Ну и они потому из тех вот. Понял?

    - Понял.

    Бог встал, за ним поднялись все.

    - Подведём итог, братья, - сказал Он. - И я бы сказал более: подведём неутешительные итоги всему сказанному. Как нам стало ясно, дела идут не так, как хотелось бы. Но унывать смысла нет, а надо принимать ответные меры, и чем скорее, тем лучше. Повелеваю: Петру заняться делами церкви. Отправляется Петр в командировку сроком на девяносто лет. Павлу заняться делами сект христианских. Срок командировки Павла шестьдесят лет. Огромная просьба к Павлу - никакого экуменизма. Без того проблем навалом. Фома отправляется на семьдесят лет, решать проблемы с новыми религиозными течениями. Я займусь остальным. Место действия - Россия. Всё у меня. Все - свободны. Андрей задержись. Просьбы, жалобы попрошу не задерживать, и до моего отъезда все представить к рассмотрению. Всех благ всем вам. Будьте здоровы и не задерживайтесь здесь. Ангельским чинам готовиться к комплексной проверке, завтра начинаю смотр.

    Заседание кончилось, все разом встали и потянулись к выходу.

    - Ну что, интересно было.

    - В прошлый раз лучше.

    - Господа, кто со мной на премьеру.

    - Ах, оставьте. Какая там премьера. Не до того сейчас.

    - А зря, зря. Спектакль отличный, говорят. Режиссёр постарался. Лучших актёров нанял. Здесь недалеко. Пару столетий назад.

    - Нет, мы лучше здесь будем. А то, не дай Бог, пропустим самое интересное.

    - Ну, как хотите. А я поехал. Вы запишите мне. Я после посмотрю.

    - Договорились. Всех вам благ.

Продолжение следует.

Copyright © Михаил Лекс 2003 - 2006 год, Санкт-Петербург