Оля лежал на диване и нюхал клей,
которым он был приклеен к обивке. Диван был
угловой, поэтому лежать было крайне
неудобно. Но Оля не унывал. Он знал, что
скоро домой должен вернуться дедушка,
который обязательно что-нибудь да
придумает.
И правда: Оля уже слышит знакомый скрежет
старого дверного замка. Кто же это, как не
дедушка — ведь больше родных у Оли нет.
Дедушка как всегда постоял в коридоре,
потом проворно расстегнул зубами пуговицы
пальто, подошел к вешалке, зацепился
воротником за крючок и решительно
выскользнул из твидового плена.
Дедушка воевал в Гражданскую, где и
потерял обе руки. Бой был жаркий. Красные
наступали. В карманах чувствовалась
приятная тяжесть двух гранат, которые он
давеча выменял на сметану. Весь его отряд
погиб, и теперь он остался один против
вражеской дивизии. Он подполз к краю окопа и,
выхватив из правого кармана гранату,
замахнулся для броска. И тут он услышал у
себя за спиной негромкий окрик:
— Боря!
Он задумался: кто бы это мог быть? Ведь
весь его отряд перебили. И тут — щелчок! —
и левая рука расцвела алым гладиолусом.
Плечо отозвалось нестерпимой болью. Но
уцелевшей рукой во что бы то ни стало
следовало добить врага. И вот уже во
вспотевших пальцах зажата вторая граната.
Но тут:
— Боря! Где мыло? — вновь послышался за
его спиной вкрадчивый голос...
Таким образом, дедушка был без рук.
Оля уже слышал родное дыхание старика.
Пукеев-старший подошел к двери спальни, в
которой и был приклеен внук. В голове у Оли
яркой молнией пронеслась картина
освобождения: своими сильными ногами
дедушка отрывает Олину голову от выцветшей
обивки...
— Где мой Оля? Где мой Оля? —
послышались приближающиеся причитания
дедушки в коридоре.
У старика пошаливало сердце. Обычно
валидол ему покупал Оля, но сегодня по
понятным причинам он не мог этого сделать.
Дедушке стало совсем плохо. Неверной
походкой он направился к угловому дивану.
Тут природа нанесла свой последний удар.
Безвольное тело старого бойца медленно
осело на внука, отнимая надежду на спасение.
